Дневниковые записи Екатерины Духониной (Дневник духовной дочери)

Предисловие

Ревнуя о славе Божией, об укреплении веры в благодать Христову, подаваемую в Православной Церкви, я вознамерилась передать в печати мои воспоминания о Батюшке Иоанне Ильиче Сергиеве, этом глубоко чтимом и всеми уважаемом бессребренике и целителе, – я решилась передать здесь все, что по его молитвам совершилось со мною и моими близкими, передать одну чистую правду...

Как этот настоящий светильник на нашей помраченной земле спас мою жизнь, свел с ложного пути, на котором я могла совсем погибнуть, увлекшись своими занятиями спиритизмом, как он взял меня под свое руководство как духовную дочь и поставил меня на истинный путь, сделав искреннею убежденною христианкой.

Начинаю свой дневник с 1887 года, когда я жила с мужем и своею матерью в городе Выборге, где муж мой занимал должность выборгского коменданта... [1]

Сноски и список сокращений к данной публикации – отдельной страницей см. здесь.

Я всею душою любила свою мать и в этом году, лишившись ее, впала в страшное уныние. Так как в это время, благодаря чтению Ренана и Шопенгауэра [2], прежде твердая моя вера стала колебаться и я начала сильно сомневаться в существовании загробной жизни, то после похорон мамаши мне стало невыносимо тяжело; мысль, что загробной жизни нет и, значит, моя дорогая мамочка бесследно истлеет и обратится в землю, – эта мысль прямо не давала мне покоя... И когда одна из моих приятельниц предложила мне заняться спиритизмом, уверяя, что будущая жизнь, жизнь за гробом существует, так как в противном случае, как она объясняла, духи умерших не могли бы приходить беседовать с нами и даже показываться нам, то я сначала смеялась в ответ на ее предложение, говоря, что это все вздор, что какие-нибудь фокусники морочат доверчивых людей... Но в один прекрасный день ей удалось-таки уговорить меня принять участие в спиритическом сеансе. Не успела я, как говорится, сесть к столу и положить руку на блюдечко, как у меня открылась медиумическая способность, со мной заговорил дух Скобелева и сообщил мне то, что никому на свете не было известно, кроме моего мужа [3].

Это обстоятельство сразу заставило меня уверовать в спиритизм. С этого времени я предалась этим занятиям всей душой; целыми днями я беседовала с духами и написала целые тома таких интересных сообщений, что все восхищались и заинтересовывались ими. Муж мой не верил в спиритизм и считал занятия им дьявольским наваждением; одного только он не мог себе объяснить: как злые духи могут так великолепно объяснять духовные и религиозные вопросы и как они стараются укрепить веру, а не расшатать... Это мешало ему запретить мне мои занятия спири­тизмом, хотя он сильно был недоволен, боялся, что я сойду с ума или стану в конце концов ненормальной вследствие своего увлечения. И вот, чтобы как-нибудь развлечь и отвлечь меня от этих занятий, он стал просить, чтобы ему дали другое служебное назначение и перевели из Выборга.

Долго военный министр не соглашался [4], находя, что мой муж здесь очень полезен, но наконец предложил ему принять дивизию в г. Орле, дивизию страшно расстроенную [5], рассчитывая на отказ со стороны моего мужа от этого предложения; однако он был очень удивлен, когда мой муж выразил свое согласие и даже поблагодарил его.

Мы стали готовиться к переезду в Орел; духи мои хвалили это место, предсказывая, что там нам будет очень хорошо. Вдруг мой муж получает от министра предложение принять дивизию не в Орле, а в Вильно, одну из лучших. Мужа моего это предложение не обрадовало, так как он предпочитал попасть в русский город, а не в западный край, который он очень хорошо знал и всем сердцем недолюбливал, считая поляков за фальшивых людей и за ненавист­ников России. Я же, переговорив с духами, тоже советовала остаться при прежнем решении, на чем он и остановился.

Стали окончательно готовиться к отъезду в Орел. Тут-то и нача­лись для нас мучения: все друзья и товарищи моего мужа стали нападать на него, говоря, что он, отказавшись от Вильно, испортил себе всю карьеру, что теперь на него будут смотреть не так, как прежде... Он стал раздумывать, волновался, нападал на меня, говорил, что это все мой спиритизм виноват, что я послушалась духов и дала ему неверный совет; он сделался нервен, раздражи­телен и сильно горевал. Видя такое его настроение, я и сама стала унывать, стала сомневаться и думать, не обманывают ли меня духи; дошло до того, что я впала в отчаяние и решила покончить с жизнью, так как, и вообще меня со времени смерти моей мамы уже ничто не интересовало, кроме разве спиритизма.

Моя приятельница, весьма ко мне расположенная, заметив, что со мною творится что-то недоброе, посоветовала мне хорошенько помолиться Господу и написать письмо к замечательному молит­вен­нику, священнику кронштадтского собора Иоанну Ильичу Сергиеву. Я написала отцу Иоанну письмо, прося его помолиться, чтобы Господь избавил нас от наших нравственных страданий, доведших меня до дурных мыслей. Не нахожу слов выразить того восторга, который охватил всю мою душу, когда я получила ответную телеграмму: «Молюсь, чтобы Господь успокоил и утешил Вас». 

Я побежала к мужу и встретила его, – он шел ко мне, и такой веселый, каким я его уже давно не видала. Я не успела еще показать ему телеграмму, как он, целуя меня, сказал: «Поздравь меня, я выздоровел и больше не хандрю, ровно в двенадцать часов мне вдруг стало как-то необыкновенно легко и радостно на душе, явилась мысль, что все слова товарищей – вздор, потому что ведь все делает Господь, а не люди; Им все предназначено человеку, и я думаю, что назначение мое в Орел есть святая воля Господня, а потому наверное все будет хорошо...» Тут я показала мужу телеграмму, он прочел ее и с убеждением произнес: «Так это по его молитвам мне стало так хорошо и я почувствовал себя таким довольным и счастливым... Кронштадтский Батюшка настоящий чудотворец». Мы послали за своим духовником, отслужили молебен и возбла­годарили Господа за наше избавление и от греха, и от всех нравственных потрясений.

Переехав в Орел, мы прекрасно устроились, мужу удалось при­вести дивизию в блестящее состояние и все его там полюбили. После смерти моей мамаши у нас остался внук ее, мой племянник, сын умершей сестры, которого мы взяли к себе, когда ему еще не было и двух месяцев; мы приложили все старания и заботы, чтобы вырастить его и воспитать. Этот двенадцатилетний уже мальчик заболел корью, которая осложнилась воспалением легких, так что доктора нашли его положение безнадежным; когда доктор мне сказал, что мой любимый мальчик к вечеру должен умереть, я послала дорогому Батюшке телеграмму, прося помолиться об умирающем; в тот же день получился ответ: «Не горюйте, Бог милостив, молюсь!» Когда я отправляла телеграмму, Вася еле дышал и лицо у него было какого-то земляного цвета; доктор сидел при нем, ожидая конца. Но незадолго до получения ответной телеграм­мы от Батюшки лицо мальчика стало живее, и он крепко заснул; доктор удивился и заметил, что это очень хороший признак. После сна Васе стало лучше, и вскоре мальчик совсем выздоровел. Мы воскресли душой, от всего сердца возблагодарили Господа и помолились за дорогого Батюшку.

В 1890 году, когда мой муж был назначен начальником штаба Московского округа [6], я случайно узнала, что Кронштадтский Батюшка, Иоанн Ильич Сергиев, часто бывает в Москве и поль­зуется такою же славой чудотворца и молитвенника, как и в Петербурге; я твердо решила во чтобы то ни стало повидать его. Скоро представился случай: в одном доме я познакомилась с С.Я. Бурхгард, которая всегда ездит с Батюшкой в Москве [7]; она, узнав о том, что свершилось с нами по его молитвам, обещала привезти его к нам. И вот, 19 февраля дорогой отец Иоанн посетил нас... Я была безмерно счастлива, что увидала, наконец, этого замечательного человека.

Мы устроили ему самую торжественную встречу, пригласили весь штаб, расставили певчих из писарей штаба по лестнице, и когда Батюшка подъехал, мы с мужем выбежали на улицу и встретили его; певчие пропели ему концерт. Батюшка, поднимаясь по лестнице, все время держал свои руки на моей голове, а у меня сердце прыгало от радости, что он верно угадал мое желание попросить его, чтобы Господь по его молитвам исцелил мои ужасные головные боли, которым я подвержена была с детства и которые в Москве еще усилились; мне верилось, что это прикосновение его рук к голове спасет меня от этих страданий. Поздоровавшись со всеми и преподав благословение, отец Иоанн стал служить молебен; горячо молился, все время стоя на коленях, и читал какие-то чудные молитвы; затем, освятив воду и дав всем приложиться ко кресту, прошел в столовую, помолившись, благословил трапезу, сел с моим мужем и стал говорить с ним о политике, о его служебном положении, и как-то особенно ласково и сердечно относился к нему. 

Я не спускала с Батюшки глаз и все удивлялась его простоте и необыкновенной доступности; видно было, что он всех любит и всем готов услужить, – я еще таких людей не встречала, и моя вера в него возросла еще больше. Поговорив еще с одним генералом, который давно искал случая повидать Батюшку, отец Иоанн спросил меня, чем я занимаюсь, и, узнав про мое увлечение спиритизмом, сказал, что это занятие очень вредное, так как сильно расстраивает все нервы. На мой ответ, что это так завлекательно, что со мной беседуют все духи, каких только я вызову, что я могу узнать таким образом все будущее, не только свое, но даже и других, хотя бы и мало знакомых людей. На это Батюшка очень мягко заметил: «А ведь эти занятия не хорошие, ведь с вами беседуют не добрые духи; я бы вам не советовал заниматься этим».

Я сказала, что мне тогда ничего не остается больше делать, так как светской жизни я терпеть не могу вообще, затем прибавила: «Дорогой Батюшка, моего мужа назначают корпусным командиром в Минск [8], а мне ужасно не хочется туда ехать, так что я подумываю оставить все и пойти в монастырь, только жаль мужа, который любит меня больше всего на свете». Тут и муж мой поддержал меня, сказав: «Она у меня совсем не любит света, а в положении супруги командира корпуса она должна будет поневоле исполнять все, что требуется этим положением, – и прибавил: – Не благословите ли вы мне, дорогой Батюшка, отказаться и остаться здесь, в Москве, на занимаемом мною месте». Отец Иоанн выслушал все внимательно, обнял его и как-то особенно сердечно сказал ему: «Вы знаете, ваше превосходительство, что все делается по воле Божией, значит, Господь предназначил вам тот пост, не следует противиться Его воле. Мой совет вам – взять предлагаемое место; Господь знает, что вам нужно, и что полезно для вашего спасения, то и посылает... Впрочем, простите меня, ваше превосходительство, что я так вам высказал мое мнение, вы опытнее меня и сами лучше знаете, как вам поступить...»

Муж был очень тронут сердечностью Батюшки, поклонился ему в ноги и, поцеловав его руку, сказал: «Итак, благословите, Батюшка, на перемену моей жизни и на переезд в Минск». Отец Иоанн благословил его, обнял и крепко поцеловал, но лицо у него было грустное, как будто он в последний раз смотрел на моего мужа. Это обстоятельство произвело на меня сильное впечатление. Вскоре Батюшка стал прощаться, и я спросила его, что он скажет мне о моем желании пойти в монастырь; он серьезно посмотрел на меня и сказал: «Теперь вам нечего и думать об этом, а под конец вашей жизни, кто знает, может быть вы и будете в монастыре; а спири­тизмом-то поменьше занимайтесь и не увлекайтесь им...» Мы проводили Батюшку до кареты.

Еще, кажется, во всю нашу жизнь мы не чувствовали себя такими счастливыми и довольными, как теперь, после пребывания у нас отца Иоанна Кронштадтского; и мои головные боли совершенно прошли и вот уже двенадцать лет, как они меня не беспокоят.

22 декабря 1895 г.

Прожив 35 лет самою счастливою супружескою жизнью, я 17 декабря потеряла моего дорогого, горячо любимого мужа... И как потеряла... Ужасно! Он умер скоропостижно, и не дома, а в Москве, в Лоскутной гостинице. Я совершенно была убита горем и никак не думала, что перенесу свое несчастие. Тем, что осталась жива и в здравом уме, я обязана исключительно молитвам дорогого отца Иоанна Кронштадтского... С.Я. Бурхгард, как только узнала о постигшем меня горе, тотчас сообщила Батюшке срочной телеграм­мой о случившемся и просила его помолиться за моего умершего мужа и за меня. Отец Иоанн ответил, что приехать никак не может раньше 22-го [9], а молиться будет... С.Я. Бурхгард взяла меня к себе и ухаживала за мной, как любящая мать.

Мужа моего отпевал и хоронил преосвященный Тихон [10]; он, сказав чудное надгробное слово, обратился ко мне и очень сердечно, но вместе с тем как-то строго, сказал: «Прошу вас, ваше превосходи­тельство, не унывайте, не приходите в отчаяние от постигшего вас горя и в течение года не меняйте вашей жизни, не вздумайте поступить в монастырь; этого я вам ни под каким видом не благословляю».
Муж мой был настоящим христианином, глубоко верующим чело­веком; несмотря на то, что смерть его была неожиданная, о ней почему-то узнали в тот же день во всех частях войск, где он служил; везде были отслужены панихиды, и я получила столько внимания и сочувствия со всех сторон в своем несчастии, что трудно себе и представить.

На девятый день смерти к С.Я. Бурхгард, у которой я находилась, приехал отец Иоанн, обласкал меня, успокоил и утешил, отслужил панихиду по муже, благословил Иверской иконой Божией Матери и долго со мной беседовал. Я исповедалась ему, рассказала всю мою жизнь и выразила желание идти в монастырь. Отец Иоанн внимательно выслушал меня и еще строже преосвященного Тихона запретил и думать об этом, а велел продолжать жить, как жила прежде, даже не лишая себя некоторых удобств, к которым привыкла, благословил съездить в Минск за моим племянником, продать там все лишнее и устроиться жить в Москве, причем сам попросил С.Я. Бурхгард приискать мне квартиру. Узнав, что я очень люблю лошадей, не велел их продавать сейчас, а подождать, если позволят средства и насколько; вообще первое время постараться вести прежний образ жизни. Тут же он очень энергично прибавил: «Об одном только прошу вас и даже умоляю – бросьте ваш спиритизм и с сегодняшнего дня не разговаривайте с вашим мужем, да и ни с кем... С мужем же говорить я вам строго запрещаю; лучше всего оставьте совсем эти занятия, забудьте о них, не читайте ничего, ни написанного духами, никаких спиритических сочине­ний, и лучше всего все ваши писанья предайте огню...» Это было для меня сильным ударом, которого я никак не ожидала, потому что я уже начала беседовать с мужем и это меня очень утешало и поддерживало, на что я сейчас же и сослалась отцу Иоанну. Он на это очень строго сказал: «Не поддержка это, а погибель; молитесь усерднее Господу, Он вас поддержит и привлечет к Себе, а если вы не оставите спиритизма, то смотрите, чтобы Господь не отвернулся от вас...». 

Я дала ему обещание исполнить его приказание, только попросила позволения не уничтожать написанного, сказав, что у меня более пятидесяти тетрадей; затем я попросила Батюшку позволить мне прислать ему хоть две тетрадки, чтобы он ознакомился с характером этих записей и прочел бы беседы с митрополитом Московским Филаретом и епископом Смоленским Иоанном [11]. Батюшка выразил согласие их прочесть, но тут же прибавил: «А все же таки обещайтесь, что вы больше говорить ни с какими духами не будете». Я обещала исполнить это, но выразила уверенность в том, что Батюшка, по прочтении этих тетрадок, убедится сам, что там ничего нет дурного, а что, напротив, духи укрепляли меня в вере, и тогда сам снимет с меня это запрещение. Отец Иоанн улыбнулся своею чудною улыбкой и сказал: «Если даже я и не найду там ничего особенного, то все же разрешения-то своего говорить и писать и тогда не дам. Обещаю вам, что буду молиться за вас Богу и буду просить Его поддержать вас и дать вам сил перенести ваше горе по-христиански...» Затем Батюшка благословил меня, пожелав счастливо съездить в Минск, простился и уехал. Я поклонилась ему в ноги и поблагодарила за всю его милость и внимание ко мне.

Пользуясь большим расположением глубоко всеми уважаемой игуменьи Орловского женского монастыря матушки Антонии, я, по ее приглашению, похоронив своего мужа и переехав на жительство в Москву, каждое лето проводила в Орловском Введенском мона­стыре, нанимая келию и пользуясь добрыми советами этой истин­ной монахини и христианки. У нее я многому научилась и много окрепла в вере. Она мне советовала отказаться от своей воли, а для этого избрать себе духовного отца и уже без его благословения не приниматься ни за какое дело, а во всем решительно руковод­ство­ваться его наставлениями и советами. Мне сначала казалось это абсолютно невозможным, я не могла себе представить, как это я буду поступать не по своему разуму, а по указаниям духовного отца, и где найти такого священника, которого я могла бы настолько уважать и любить, что решилась бы подчинить ему свою волю, когда я даже мужу не во всем подчинялась...

В Москве мне нашли квартирку в доме одной большой почита­тель­ницы Батюшки Иоанна Ильича, где он бывал каждый свой приезд в Москву. Моя хозяйка была так внимательна ко мне, что всякий раз приглашала меня на молебен. Благодаря сему я все более и более узнавала отца Иоанна и, наконец, всею душой расположив­шись к этому молитвеннику, решилась просить его взять меня в духовные дочери, чувствуя, что мое уважение к нему так велико, что я охотно откажусь от своей воли и устрою свою жизнь так, как он благословит. Однако я долго не решалась обратиться к Батюшке с этой просьбой, будучи почти уверена, что он не согласится на это, он – единственный светильник на всю Россию; меня сильно смущал вопрос, когда у него есть время для этого и чем я заслужила такое счастье, такое внимание к себе. В этих сомнениях и колебаниях я находилась до 16 сентября 1897 года, когда, наконец, все они закончились и я была осчастливлена в полном смысле этого слова.

Я только что переехала на новую квартиру; отец Иоанн, посетив меня, отслужил молебен с водосвятием, освятил всю мою квартирку и с только ему свойственною добротой и внимательностью отно­сил­ся ко мне; я подбодрилась, набралась храбрости, бросилась перед ним на колени, поклонилась ему в ноги и стала просить взять меня в духовные дочери. Он милостиво посмотрел и спросил: «А ты будешь меня слушаться всегда и во всем?» Я отвечала на это, что дорогой Батюшка меня уже знает, так как по его приказанию два года тому назад я окончательно бросила свои занятия спиритизмом. Отец Иоанн сказал «да» и задумался. 

Я же продолжала просить, обещала во всем повиноваться и всю жизнь свою направить согласно его велениям. Он улыбнулся и сказал: «Ишь какая ты прыткая, – в духовные дочери я тебя беру, а о жизни – это слишком серьезно, дай мне подумать», – и поцеловал меня в голову. Я попросила его принять от меня на память связанное мною ему одеяло; он принял, поблагодарил и назвал меня рукодельницей; затем передал мне поклон от орловской игуменьи; сказал, что недавно был в Орле [12], узнал о ее нездоровье и послал ей сказать, чтоб она не смела болеть; затем выразил надежду, что она поправилась. Я подтвердила это и передала Батюшке благодарность за его молитвы от матери игуменьи, как она просила это сделать в полученной мною вчера от нее телеграмме. Отец Иоанн перекре­стился, сказал: «Благодарю Тебя, Господи», благословил меня полным крестом и, сказав: «Ну, прощай, моя доченька», – уехал.

Затем дорогой отец Иоанн в течение этого года еще два раза приезжал в Москву, и я была на двух его обеднях, я видела его у В.Е. Чертовой, где после молебна он довольно долго посидел и побесе­довал со старушкой и мною; на ее просьбу не пускать меня в монастырь отец Иоанн сказал, что теперь еще рано об этом думать; я спросила Батюшку, что он надумал насчет меня и моей жизни, он ответил: «В духовные дочери беру, а что касается жизни, то пока живи, как хочешь». Когда старушка стала просить его позволить мне взять попечительство над слепыми, он сказал, что это дело благое. Затем обласкал приехавшего из Сибири полковника, привезшего исцелившуюся по молитвам Батюшки дочку. Батюшка на благо­дарность полковника отвечал: «Велика ваша вера, потому Господь и услышал меня, ничтожного Его служителя, а потому и благодарите Господа». Я проводила отца Иоанна на станцию и там спросила, не благословит ли мне он вступить в «Белый Крест», куда меня зовут заведовать пансионом детей военных; он ласково мне заметил: «Ведь ты вся отдашься долгу и делу, – твои силы не выдержат, нет, живи, как живешь, молись Господу и больше ничего».

В следующий раз, когда Батюшка говорил слово, помню случай: когда он заговорил о грехах и наказаниях за них, одна барышня закричала страшно диким голосом, так что все испугались; Батюшка же стал говорить еще строже о последствиях греховной жизни, тогда она стала так кричать, что пришлось ее вывести из церкви. После обедни мне удалось повидать дорогого Батюшку, получить его благословение и поговорить; на мой вопрос, как он благословит мне проводить пост, так как мое здоровье не выносит постной пищи, он ответил: «Кушай то, к чему привыкла, но только соблюдай пост в количестве и качестве, отказывая себе в том, что больше нравится и в лишнем против того, что необходимо для питания». 

На второй мой вопрос, будут ли видеть друг друга в будущей загробной жизни все любящие здесь и живущие вполне по христианским заповедям, отец Иоанн, не задумываясь, произнес: «Непременно, если только своею жизнью угодят Господу». Затем я сказала Батюшке, что за мой уединенный образ жизни многие мои знакомые считают меня ненормальной. Он, как-то радостно улыбнувшись, сказал: «Вот как! Ну, что же, огорчаться нечего, ради Господа все нужно потерпеть, зато награда будет на небесах; смотри, не вздумай поддаться их разговорам и переменить свою жизнь, знай, что благотворить всегда и везде можно, для этого вовсе не нужно возвращаться в свет, гораздо больше можешь сделать добра так, как живешь. Ты стоишь на хорошем пути, и не сходи с него».

13 января 1898, г. Москва.

Все время с последнего свиданья с отцом Иоанном я молила Господа, чтобы Батюшка посетил меня и без моего напоминания назвал меня своею дочерью. Сегодня мое желание исполнилось: отец Иоанн навестил меня и при встрече сказал: «Здравствуй, дорогая моя доченька, как поживаешь, – кажется, не совсем-то ты здорова? Ну, помолимся». Отслужив молебен, Батюшка исповедал меня; я, открывая ему всю душу, высказала сильно смущавшую меня мысль, – правильно ли я живу, ничего не делая; не нужно ли мне взять на себя какой-либо подвиг. Отец Иоанн сказал: «Ничего не нужно; как живешь, так и живи, только усерднее молись о муже, – и, узнав, что я это делаю, прибавил: – И больше ничего не нужно, а если найдешь возможность, то подавай бедным». 

Затем я сказала Батюшке, что, читая с большим увлече­нием святых отцов, я нахожу у них все больше и больше требований, так что на меня нападает страх, могу ли я, такая грешница, и думать о спасении – если и праведник едва спасется, то нечестивый и грешный где явится [13] – сказала, что на меня напало уныние, и воскликнула: «Один только вы, дорогой Батюшка, праведник, кто из нас в состоянии выполнить, хотя часть того, что вы выносите?» Отец Иоанн взволновался: «Ну, ну, не называй меня праведником! Какой я праведник? А ты, смотри, не думай предаться этому унынию, Боже тебя сохрани, Господь этого не любит; молись усерднее и живи, как живешь, и Господь тебя спасет, не сходи с пути, на котором Он тебя поставил, милая доченька, и да будет благословение Господне с тобою...» Затем, поцеловав меня в голову, Батюшка вышел в столовую, благословил и обласкал приглашенных мною гостей, простился со всеми и уехал. Мне до того стало хорошо, весело и отрадно на душе, что я от всего сердца со слезами возблагодарила Господа за Его милость, за то, что если Он взял у меня любимого мужа, то и не оставил меня и послал такого мудрого наставника и духовного отца.

25 февраля 1898 г.

Отец Иоанн приезжал и 17 февраля, служил обедню; мне удалось получить его благословение и наставление, как провести по-христиански наступающий Великий пост. Батюшка сказал: «Смотри, поступай с разумом, не насилуй слишком плоть, а береги ее, насколько требует рассудок, вообще не утрируй и не делай ничего выше сил и больше того, что позволяет здоровье». Сегодня Батюшка служил у слепых [14], и я, несмотря на то, что мне все время сильно нездоровится, прекрасно отстояла обедню и усердно помолилась; по окончании обедни Батюшка зашел к начальнице и, поздоровавшись со всеми, обратился ко мне, поздравил меня с благополучным окончанием говения и спросил, пощусь ли и как выносит пост мое слабое здоровье; узнав, что у меня бывают сильные спазмы в груди, сказал: «Береги здоровье; если почув­ствуешь себя нехорошо, дай передышку, а потом, как пройдет, начинай снова поститься».

Так как мне не удалось тут передать отцу Иоанну очень нужное письмо от орловской игуменьи, то я поехала на станцию, захватив с собою одну больную и сильно нуждающуюся старушку, которая уже давно просила меня доставить ей возможность повидать Батюшку. Отец Иоанн, ласково поздоровавшись и благословив нас, прошел с нами в отдельную комнату, прочел поданное мной письмо и, посмотрев на меня внимательно, как-то радостно произнес: «Слава Богу, что это так», нагнулся и поцеловал меня в голову (я стояла на коленях) и прибавил: «Ну, большое спасибо матушке Антонии за такое хорошее письмо: передай ей мое благословение и благодар­ность за ее любовь ко мне и за все то, о чем она мне написала». 

Затем обласкал старушку, спросил, чем больна, потер ее больную руку и, узнав, что она сильно нуждается в средствах, дал ей 30 рублей; старушка была, что называется, на седьмом небе, не знала, как и чем выразить свою глубокую благодарность: я же еще больше нее обрадовалась, так как усмотрела в этом, что дорогой Батюшка прочел мои мысли и исполнил мое желание; я и повезла с собой эту старушку в твердой надежде, что он поможет ей, и сама положила в конверт именно ту сумму, которую он ей дал... Пусть люди говорят, что нет чудес... А что же это такое? На мой взгляд, нельзя все это объяснить простым совпадением: в тот раз я жаждала, чтобы он назвал меня своей дочкой, – Батюшка выполнил мое желание; теперь мне захотелось, чтобы он помог старушке, – и это исполнилось.

30 апреля 1898 г.

За это время дорогой отец Иоанн три раза побывал в Москве и мне удалось видеть его и побеседовать с ним. Мысль о том, что, живя так и ничего не делая, я не могу спастись, опять стала одолевать меня и мне сильно захотелось вступить в общину сестер милосердия; и вот только что я, хорошенько помолившись и прося Господа открыть мне Свою волю, стала писать письмо Батюшке, как получила известие, что он тут, в Москве, и что я могу его видеть на станции в 11 часов вечера. Когда я приехала туда, отец Иоанн по своему обыкновению очень ласково отнесся ко мне, спросил о здоровье, о том, как на мне отзывается пост. Я ответила, что благодаря его святым молитвам все время пощусь и даже ем постное с гораздо большим удовольствием, чем скоромное. 

Батюшка, видимо, остался очень доволен моим ответом и улыбнулся мне. Когда я стала просить у него благо­словения поступить в общину сестер милосердия, он спросил: «А тебе очень этого хочется? – и лицо у него стало серьезное и невеселое, и добавил: – Что же, это подвиг, дело хорошее», и сейчас же перевел разговор на другое: «Вот я все перечитываю письмо твоей любимой игуменьи орловской и все более радуюсь ею, какое у нее чудное сердце и как она тебя любит; поезжай-ка ты к ней на лето, я тебя с радостью благослов­ляю, ты там на чистом воздухе поправишься, да и тебе будет очень хорошо с нею, поезжай с Богом», – сказал Батюшка, благословил, поцеловал меня в голову, сел в вагон и уехал.

10 апреля я получила от отца Иоанна письмо, в котором он пишет, что прочитал мое письмо и вознес глубокую благодарность Господу за то, что Он так исправил и укрепил меня, и нравственно, и физически; пишет, что молил и будет молить Господа, чтобы и впредь это так было; подписался дорогой Батюшка так: «Уважаю­щий и любящий тебя о Господе Иоанн Кронштадтский».

Затем Батюшка 30 апреля был в Москве и служил обедню в Филаретовском училище [15]. Я помолилась и причастилась у него Святых Таин. Перед малым входом отец Иоанн нечаянно задел большой подсвечник, стоявший с правой стороны алтаря, и на него упала толстая свеча и обожгла ему лицо у самого глаза и, должно быть, крепко ушибла, потому что на щеке показалась кровь; но Батюшка сейчас же вышел в малом входе, как будто с ним ничего не случилось, всех сам причастил и даже дал всем приложиться ко кресту. По окончании службы посетил начальницу, благословил всех девочек и сел к столу, посадив меня рядом. На мой вопрос, не сильно ли он обжег щеку, Батюшка ответил: «Ну, конечно, горит и щиплет, да благодарение Господу, что не в глаз попало; это все экономия причиной: будь целая свеча, а не надставленные куски, ничего не случилось бы». 

Затем заговорили по поводу одной статьи в «Московских ведомостях», о том, что мало стало верующих людей; отец Иоанн сказал: «Да, тяжелое время переживаем, больно видеть, как люди, сами того не замечая, приготовляют себе вечные муки». Я пожаловалась Батюшке на то, что у меня сильно болят руки и спина, а доктор, добавила, нашел, что и сердце не в порядке. Батюшка участливо отнесся ко мне, взял обе мои руки и потер их; узнав же, что я через два дня еду в Орел, радостно благословил меня полным крестом, обеими руками, по-архиерейски, и сказал: «Поезжай с Богом, там поправишься, побудь там два месяца и возвращайся назад; передай матушке игуменье Антонии мой глубокий поклон и благословение», затем налил из своего стакана на блюдечко и подал мне со словами: «Выпей-ка на здоровье»; стал прощаться, благосло­вил всех и уехал. Я после этого свидания почувствовала себя совсем здоровой и такой счастливой, что и высказать не умею.

2 августа 1898 г.

Я прекрасно провела лето, вернулась в Москву, и сегодня Батюшка посетил меня. Он служил раннюю обедню у слепых и сказал там хорошее слово на сегодняшнее Евангелие – об исце­лении бесноватого [16/17]. Он говорил о том, как строго мы должны следить за собой и не давать демонам в виде разных страстей одолевать нами, и перечислил все страсти, так что каждый из слушавших мог найти в себе какое-нибудь зло и, вняв совету Батюшки, заняться удалением его. Я причастилась, и отец Иоанн, давая приложиться ко кресту, поздравил меня. 

По окончании обедни Батюшка, посетив нескольких больных, приехал ко мне и, по моей просьбе, прошел в мой кабинет; там я отдала ему точный отчет о том, как провела лето и сколько нагрешила за все это время; затем сказала, что присматривалась к монастырской жизни и нашла, что моя дорогая матушка Антония уже слишком себя изводит усилен­ными своими подвигами.
Батюшка благосклонно выслушал меня и сказал, что монашеский обет требует подвигов, но все же не надо так изнурять себя, тем более настоятельнице, которой силы нужны для управления мона­стырем; затем велел мне по праздникам непременно бывать у обедни; велел написать матушке Антонии, что благодарит ее за память и за ее расположение ко мне, отслужил молебен, утешил всех присутствовавших ласковым словом и вниманием своим, благосло­вил всех и уехал.

4 октября 1898 г.

В течение этого времени отец Иоанн был еще в Москве три раза и мне всякий раз удавалось повидать его, помолиться и полу­чить его благословение; я поднесла ему пелену своей работы, которую Батюшка очень похвалил и велел отдать ее в ту церковь, где он служил, с тем, чтобы всегда при его служении ее постилали. Матушке Антонии, в ответ на ее просьбу благословить ее приехать в Москву для операции глаз, велел передать, чтобы она никуда не ездила, а положилась бы вполне на волю Божию и не употребляла никаких лекарств, кроме промывания глаз святою водою. У моей знакомой отец Иоанн служил молебен и искренно помолился о моем больном брате, но благословения поехать к нему в Житомир не дал; с радостью же благословил ехать в Петербург и хлопотать там у военного министра о продлении мне аренды [18], и добавил: «Твое дело правое, и Господь тебе поможет», – причем произнес эти слова таким убежденным тоном, что я сразу уверовала в успех своего дела. На мое заявление, что его книжка «Моя жизнь во Христе» разгоняет уныние и благотворно действует на душу, отец Иоанн ответил: «Тут я весь вылился, мне помогла благодать Господня».

 Сегодня Батюшка служил в Лепехинской лечебнице [19] и сказал прекрасное слово на Послание к Коринфянам, где апостол Павел говорит о своем восхищении до третьего неба [20]; описал первое и второе, а о третьем, как о месте пребывания Самого Господа нашего Иисуса Христа, говорил с таким жаром и увлече­нием, с такою уверенностью во все то блаженство, какое ожидает нас за гробом, что я невольно подумала, не испытал ли и Батюшка того же, что и апостол Павел.

Так как мне редко удавалось хорошо поговорить с Батюшкой, то я написала ему письмо о волновавших меня вопросах, которое и передала чрез моего духовника отцу Иоанну, как только он приехал. И когда отец Иоанн после обедни увидал меня в одном доме, то, ласково поздоровавшись, сказал: «Что это ты, какую мне задачу задала – прочесть твое письмо до обедни – прости, дорогая моя, при всем желании не мог этого сделать, прочел только начало и хорошо помолился о тебе; большое тебе спасибо за доверие ко мне». 

Затем мы заговорили о произнесенной им проповеди; Батюшка говорил, что теперь, как и прежде, всякий, если только искренно захочет, может спастись и достичь того совершенства, какого достиг апостол Павел; мешает этому, говорил отец Иоанн, то, что теперь мы сильно испортились и нет в нас веры, которая способна передвигать горы... 

Я попросила Батюшку наложить на меня епитимию, так как считаю себя великой грешницей и боюсь, что не могу надеяться на спасение. Отец Иоанн, добро и ласково посмотрев на меня, обнял меня и сказал: «Какую тебе епитимию, когда ты послушная», – и благословил меня; мне сразу стало как-то необык­новенно легко и радостно на душе. «А ты здорова?» – внезапно спросил он (у меня действительно страшно болела рука) и, не дожидаясь ответа, взял мою руку и стал ее крепко тереть. После этого начал служить молебен. Весь молебен простоял Батюшка на коленях, молился со слезами, освятил воду, окропил ею, по обыкновению своему обласкал всех, благословил и уехал. У меня рука совсем перестала болеть, и я вернулась домой, проводив отца Иоанна на станцию, счастливейшею из смертных и от всего сердца возблагодарила Господа.

11 января 1899 г.

Сегодня Батюшка посетил меня; за это время он несколько раз приезжал в Москву, и я опять всякий раз была на его службах. Совершая обедню в лицейской церкви [21], отец Иоанн сказал слово о Божественно-чудодейственной силе Христовой, исцеляющей всех с верою притекающих к ней и доселе обильно изливающейся в Святой Православной Церкви чрез Священные Таинства, особенно через Причащение. «Христос, – говорил отец Иоанн, – теперь, как и всегда, близок к каждому из нас, ближе отца и матери, ближе воздуха, ближе всего видимого; Он в сердце всякого верующего, лишь бы мы сами не изгоняли Его от себя своею гордостью и всякими другими страстями». 

Затем, обращаясь к начальствующим, учащим и учащимся, продолжал: «Как всякое дело, так и ваше тогда будет успешно и плодотворно, когда оно будет утверждаться на вере во Христа, когда в основе своей будет иметь Его Божественное учение и будет совершаться под покровом и водительством Святой Церкви... Итак, устрояйте дом души вашей на камне веры, а камень веры – Христос, и тогда никакие бури страстей и реки бед не будут вам страшны и дом ваш устоит...» Когда отец Иоанн вышел и благословлял, его до того стиснули, что он даже изменился в лице; я так сильно испугалась за него, что у меня разболелась голова. 

Вероятно, Батюшка заметил это, так как у моей знакомой, куда он поехал и где я его и встретила, он, повидавшись со мной и внимательно посмотрев на меня, положил обе свои руки мне на голову и довольно долго держал их так. Сам он выглядел страшно измученным, но, когда я ему заметила об этом, он сказал: «Перестань, – этого не надо замечать». Я поблагодарила Батюшку за проповедь, попросила помолиться за меня и заметила ему, что очень люблю вглядываться и разбирать поступки людские; он на это ответил: «Нужно во все вглядываться и все испытывать, только не надо преувеличивать, а надо смотреть на все правильно, стараться ловить и себя, следить за собою». 

На мое заявление, что я теперь ничего больше не желаю, как бы только спастись, и ничего не прошу у Господа, кроме мирной кончины, Батюшка сказал: «И прекрасно делаешь, – это единственно чего и должен желать настоящий христианин; по кончине можно судить, что ожидает нас за гробом; мирная кончина есть залог будущего блаженства». Затем, по моей просьбе, благословил меня провести день моего Ангела у матушки игумении в Орле и спросил, почему я так ее люблю: «Что она тебе сделала и давно ли ты ее знаешь?» И когда я сказала, что она обратила меня на путь истинный, вывела меня из заблуждений, сделав меня глубоко верующей, – Батюшка так и просиял весь: «Вот это – так настоящая заслуга, – сказал он, – Господь ее вознаградит за это, а от меня передай ей большое спасибо и глубокий поклон».

В декабре я видела отца Иоанна на станции; он тогда мало обратил на меня внимания и даже не преподал благословения; а когда я попросила его помолиться обо мне, он каким-то недоволь­ным тоном ответил: «Молись сама хорошенько», – и уехал. Я вернулась домой в слезах и всячески разбирала, чем я могла огорчить Батюшку, за что он так меня наказал... Зато в следующий свой приезд отец Иоанн утешил меня; перед началом обедни благословил меня причаститься (я знала о его приезде и приго­товилась) и, давая приложиться ко кресту, сказал: «Поздравляю тебя с принятием Святых Таин, дорогая моя Е.В. [22]»; затем у одной моей знакомой довольно долго побеседовал со мною, похвалил мой выбор газеты, которую я читаю, сказав, что «Московские ведомо­сти» – правдивый и здраво рассуждающий орган, потер мои больные руки и обещал помолиться о моем здоровье; за молебном помянул также и мое имя, окропил святою водою, благословил всех, пожелал здоровья и уехал. Я чувствовала себя вполне успокоенной и счастливой.

Сегодня Батюшка приехал ко мне прямо от обедни, на которую я не попала по случаю сильной зубной боли, сейчас же прошел со мною в мой кабинет, приветливо благословил меня и преподал мне свои наставления; позволил поехать на лето к моей знакомой и сказал, что ей будет очень полезно мое общество. Когда я призна­лась ему, что поддалась как-то уговариваниям своей приятельницы и занялась раз спиритизмом, желая поговорить с моим мужем, отец Иоанн нахмурился и строго сказал: «Смотри, чтобы это было в последний раз». На мою просьбу благословить меня на принятие должности начальницы Александро-Мариинского института [23], Батюшка решительно заявил, что не благословляет. 

После молебна я упросила его взять от меня на память маленький складень с изображением Иверской иконы Царицы Небесной, святой велико­му­ченицы Екатерины и Михаила Архангела; отец Иоанн прило­жился к ней, помолился и, должно быть, чтобы утешить меня, поблагодарил и сказал, что я точно угадала его желание иметь эти иконы; затем поцеловал меня в голову и уехал, оставив меня в самом радостном настроении.

18 февраля 1899 г.

Сегодня видела дорогого отца Иоанна у своей знакомой М.; Батюшка поздоровался со мной, благословил и был очень ласков ко мне. Когда он услышал от меня, что владыка митрополит Петербург­ский Антоний [24] не советовал мне идти в монастырь, находя, что у меня нет послушания, отец Иоанн сейчас же взял стакан чаю и сказал: «Вот тебе послушание: сходи вниз, да разбавь мне чай, а то очень сладко»; я с радостью исполнила его просьбу; но он попро­бовал чай и еще два раза заставил меня подняться по лест­нице, пока я не угодила ему. Затем напоил всех своим чаем, благословил и уехал. 

Сегодня за обедней Батюшка сказал хорошее слово о том, что нужно поменьше думать о развлечениях, а поболь­ше о Церкви и не заниматься пустой литературой, а читать поболь­ше Евангелие, которое и должно быть у всех настольной книгой; сказал о молитве, что она должна быть неустанная, сердечная, порицал пороки и особенно нападал на пьянство. На мой вопрос, правильно ли я поступила, что привезла еврейку в церковь на его службу, ответил: «А ты помнишь, как святые отцы пускали языч­ников на свои богослужения и сколько из них тогда обращалось?» Когда же я спросила, что лучше, – принять ли католичество или остаться еврей­кой, – отец Иоанн сказал: «Конечно, католичество непра­вильное христианство, а все же – христианство, и через него она все же ближе будет ко Христу, чем оставаясь еврейкой».

17 марта 1899 г.

Отслужив обедню у слепых, дорогой Батюшка ровно в четыре часа навестил меня, поздоровался, назвал меня дорогой дочкой, спросил о здоровье и исповедал меня; вполне одобрил мой настоящий образ жизни, велел при совершении домашних молитв молиться и своими словами, а при поклонах всякий раз просить Господа, чтобы Он избавил от какого-нибудь греха; все посты велел непременно поститься, а также приказал совсем бросить игру на рояле. Не велел вступать ни в какую деятельность, ни принимать на себя никаких начальствований, благословил поехать летом в Варшаву к моей приятельнице, но велел отказаться от предлагаемой мне там общины сестер милосердия, велел возвращаться назад в Москву и жить здесь по-прежнему, под его руководством. Отслужил дорогой отец Иоанн у меня молебен, обласкал всех, пожелал мне благополучного пути и возвращения и уехал.

6 сентября 1899 г.

Половину лета я провела в Варшавской губернии, в деревне, а другую в Орле, у моей любимой игуменьи Орловского монастыря матушки Антонии, и вчера благополучно вернулась домой. Сегодня же дорогой отец Иоанн, отслужив обедню в Вознесенском женском монастыре [25], посетил меня. У меня собралось очень много желаю­щих повидать его, и Батюшка ко всем отнесся крайне симпа­тично: с кем поговорил о делах, кого полечил прикосновением руки и молитвою, кого наградил благим советом; затем прошел в мой кабинет и выслушал там подробно, как я провела лето; узнав, что я охладела к своей приятельнице, так как она очень не сочувственно отнеслась к моему образу жизни и назвала даже его юродством, отец Иоанн сказал, что это все пустяки: «Пускай говорят, что хотят, – и добавил: – А ее-то жаль, лучше бы она тоже разлюбила мир». 

На мой вопрос, не пора ли мне поступить в монастырь, он сказал: «Тебе не только поступать, но и жить-то при монастыре еще рано, – спасайся в миру, – для тебя нового закона не издадут, чтобы тебе сохранили пенсию при постриге, а отказываться от нее не следует». Благословил меня жить по-прежнему, стал служить молебен и окропил святою водой мою сильно болевшую руку, что доставило мне заметное облегчение.

Садясь за стол, Батюшка издали увидал мою кухарку, подозвал ее к себе, два раза наливал чай на блюдечко и, благословляя, давал ей, говоря: «Выпей на здоровье»; напоил чаем и меня, и многих других, благословил всех и уехал. Я проводила его до кареты, в которую дорогой отец Иоанн едва мог попасть, – такая собралась толпа народа, – все желали получить его благословение, – и все были утешены им. Сев в карету, отец Иоанн благословил меня и протянул руку, которую я от всего сердца поцеловала, благодаря за посещение его. Только проводив Батюшку, я узнала, что моя кухарка перед самым его приездом, спускаясь с чердака, упала с лестницы и так расшибла себе бок и руку, что с трудом могла двигаться; после Батюшкиного чая она совсем ободрилась и боли уже прошли.

3 ноября 1899 г.

Сегодня отец Иоанн служил в Лепехинской богадельне, где я и причастилась Святых Таин; узнав, что я все хвораю, он посетил меня. Перед этим я видела Батюшку у своей знакомой 28 сентября, тогда он облегчил мне боль руки, потерев ее и помочив святой водою; в тот же раз, помню, во время молебна к нему подводили молодую девушку с чудными открытыми глазами, но совсем слепую, – он, усердно помолившись, промыл ей глаза святою водою (я потом видела ее совершенно зрячей), и многих других обласкал он тогда и утешил. Я встретила Батюшку сегодня на дворе у себя; он, узнав, что я вся расхворалась, очень ласково и сочувственно отнесся ко мне. «Ну, пойдем помолимся Господу хорошенько», – сказал он; тут к нему подошла молоденькая барышня и пожаловалась на сильнейшую боль в боку, сказала, что сильно идет кровь. «Я очень боюсь смерти», – добавила она. 

Батюшка обласкал ее и стал успо­каивать: «Да и смерти бояться нечего, – сказал он, – она есть радость, потому что переводит человека в другую, настоящую жизнь, где мы будем блаженствовать. А что здешняя жизнь! Что ее жалеть... кроме горя и страданий нет ничего», – просил и убеждал девушку не унывать, хорошенько молиться и вполне положиться на волю Божию; записал ее имя и дал обещание молиться за нее. Затем к нему подвели одного пьяницу, но по душе-то хорошего человека. Батюшка и к нему также сердечно отнесся, уговаривал не пить, доказывал, что пьянство прогневляет Господа. «Да и себе портишь всю жизнь, потому что теряешь свой образ», – говорил он. Слова отца Иоанна растрогали этого человека до слез, и он дал положи­тельное обещание бросить пить. 

Служа молебен, Батюшка все время молился на коленях и со слезами просил у Господа всем нам исцеления и прощения всех наших грехов. Отслужив молебен, отец Иоанн сел к столу, усадил меня возле себя и стал расспрашивать про мою поездку в Петербург; я сказала, что все по его благословению удалось и аренду мне оставили [26], Батюшка перекрестился и произнес: «Благодарю Тебя, Господи»: затем, спросив участливо, что у меня особенно болит и почему это я все хвораю, и, после некоторого молчания, сказал: «Теперь, пока ты нездорова, приоб­щай­ся-ка почаще, вот всякий раз, когда я служу здесь». Я поцеловала его руку, поблагодарила за эту милость и обещала непременно, с большою радостью выполнять его приказание. Батюшка благо­словил меня, поцеловал в голову и уехал.

17 декабря 1899 г.

Сегодня исполнилась четвертая годовщина со дня смерти моего мужа; дорогой отец Иоанн утешил меня, отслужил по нем заупокойную обедню, причастил меня и в четыре часа приехал ко мне; здесь помолился с нами, милостиво принял от меня пелену моей работы, назвав за это меня труженицей и доброй христианкой! Когда отец Иоанн пил чай, я все время стояла возле него на коленях и от избытка благодарности, что Батюшка в такой памятный для меня день не забыл меня и помолился за моего мужа, все время целовала его руку; он был так добр, что не отнимал ее, понимая, очевидно, вполне мое душевное состояние. 

Я была в эти минуты совершенно счастлива и внутренне благодарила от всей души Господа, что послал мне такого духовного отца, такого молитвен­ника, как отец Иоанн Кронштадтский. Когда я попросила благосло­вения подать прошение о том, чтобы меня сделали начальницей института, Батюшка призадумался, но все-таки сказал, что не даст благословения... «Живи, как живешь, твой путь настоящий», – проговорил он; затем дал мне выпить из своего стакана чая, благо­словил, пожелал здоровья и уехал, оставив меня на весь день счастливейшим человеком.

7 января 1900 г.

Сегодня я исповедалась у своего постоянного духовника, который преподал мне несколько хороших советов, велел воору­житься терпением и принимать всякое искушение как урок для познавания самой себя и исправления своих недостатков. Причас­тилась я у дорогого отца Иоанна. Он сказал за обедней прекрасное слово о значении Агнца Божия. «Господь, – говорил он, – так возлюбил род человеческий, что принес Себя в жертву за наши грехи, – и убежденно продолжал: – Никто не должен сомневаться в спасении! Как бы кто грешен ни был, только покайся чистосер­дечно, и Господь простит, даже разбойника, убийцу, и тех простит, как только покаются от души. Прощения не будет только неверую­щим, самоубийцам и Иуде». Затем сказал еще, что не только молитва священника, но и молитва мирян друг за друга сильна испросить у Господа прощение, смягчение и помилование, как и молитва за усопших... 

Я слушала с большим вниманием и дивилась, что этой проповедью Батюшка разрешил все мои вопросы, сделан­ные мною на исповеди. Благословение от отца Иоанна я получила в квартире моей приятельницы, где и была свидетельницей того, как Батюшка исцелил двоих, старушку и девушку, одержимых, как говорили, бесом. Когда их подводили к отцу Иоанну, у них лица были страшные, зверские какие-то, исступленные, казалось, вот сейчас бросятся на него и задушат; но Батюшка был спокоен и только повторял: «Именем Господа Иисуса Христа выйди из нее». 

Сначала он обращался к старушке, та упорствовала вначале и молчала; наконец после третьего повеления она стала как-то странно корчиться и дико закричала что-то бессмысленное: «Меня зовут рыбак». Отец Иоанн стал требовать, чтобы она назвала настоящее свое имя; наконец, она проговорила: «Екатерина»; тогда, помолившись, Батюшка сказал: «Именем Господа Иисуса Христа приказываю тебе, выйди из нее», – она стала еще усиленнее биться и в исступлении кричать: «Не выйду, не выйду!» Батюшка еще повелительнее повторил свое приказание: она постепенно опус­тилась на колени, стала обнимать батюшкины ноги, говоря: «Слава Богу, он вышел», – и успокоилась. 

Точно так же отец Иоанн поступил с девушкой, – та оказалась более послушной и успокои­лась, он дал им приложиться ко кресту, причастив их запасными Дарами. После этого отец Иоанн, помолившись, сел к столу, побеседовал с хозяйкой и сказал, что это морозы так худо повлияли на ее здоровье. Я выразила Батюшке свое удивление и радость, что в его проповеди как раз нашла ответы на сильно занимавшие меня вопросы. Он, видимо, был очень обрадован этим и сказал: «Слава Богу, что так случилось, – душа душе весть подает»; затем стал прощаться, благословил нас и уехал.

22 февраля 1900 г.

Сегодня дорогой Батюшка снова был в Москве; он служил в лицейской церкви и произнес там хорошее слово о том, что христианское учение одним пошло во спасение, других же погубило, – в зависимости от нашего отношения к нему. «Далеко не всегда, – говорил отец Иоанн, – относятся к нему с полною верой, чаще с рассуждениями и критикой, которые, – как явления не Божеские, а только проявления ума человеческого, – почти всегда приводят к ошибкам и заблуждениям; все же те, кои слушают этих критиков и философов, впадают в обман и отклоняются от истинного учения Христова и, конечно, не спасутся, а погибнут, если вовремя не спохватятся и молитвою и чистосердечным покаянием не вымолят себе у Господа прощения». 

От обедни отец Иоанн приехал ко мне, где его встретило большое общество его почитателей, с нетерпе­нием ожидавшее Батюшку; отец Иоанн благословил всех и довольно долго побеседовал с одним чахоточным дьяконом, сильно приуныв­шим вследствие своей болезни, и ободрил его, сказав: «Бог мило­стив, не унывай, а веруй и молись – и будешь здоров...» Так же внимательно отнесся к одной больной, страдавшей сильной подагрой, похлопал ее по плечу и спине со словами: «Успокойся, – поправишься и все пройдет».

Затем дорого́й отец Иоанн исповедал меня; я сказала отцу Иоанну, что чем более я приглядываюсь к монастырской жизни, то все более поражаюсь тем, что почти везде ложь и лесть преобладают над правдой и что это вызывает во мне охлаждение к монашеской жизни, и прибавила: «Не от врага ли это?» Он внимательно выслу­шал меня и сказал: «Конечно, тут и не без него, хотя в монас­тырях оно так и бывает; но все же их за это не следует отрицать, они нужны и приносят большую пользу...» 

После этого Батюшка прочел поданное мною письмо от орловской игуменьи, в котором она жаловалась на нездоровье и просила у него благословения оставить игуменство [27], писала, что ей хочется умереть, и просила отца Иоанна помолиться за нее Господу. Отец Иоанн сказал, что отказываться от игуменства он не благословляет: «Незачем, ведь уже теперь недолго, пусть потерпит до конца» [28], – добавил он. Затем отслужил молебен и сам попросил налить ему чаю, и когда я подала, нашел, что крепко, велел разбавить, выпил немножко и подал мне со словами: «Выпей-ка на здоровье, дорогая доченька». 

Это обращение ко мне – «дорогая доченька» – несказанно меня обрадовало, я поцеловала у него руку и попросила принять от меня вышитые воздухи и послужить с ними. Батюшка их охотно взял, сказав: «Да ведь ты по своим работам и по жизни настоящая монахиня, с удовольствием исполню твою просьбу и возьму их в Кронштадт», поцеловал меня в голову, поговорил еще с присут­ствующими и, проходя через гостиную, вдруг спросил меня: «А ты читаешь духовные книги?» (тут на столе лежал том Златоуста) и на мой ответ, что прямо зачитываюсь Златоустом, так и просиял весь и так весело сказал: «Лучше этого ничего и желать нельзя», – подошел к столику, взял книгу, раскрыл и в трех местах поцеловал ее. На мое заявление, что у Златоуста много общего с Батюшкой, он отвечал: «Это мой самый любимый учитель, и действительно я его вполне разделяю и из него черпаю», – поцеловал еще раз меня в голову, перекрестил и уехал, оставив меня в самом радужном настроении.

17 апреля 1900 г.

За это время отец Иоанн приезжал три раза. Один раз я видела его на станции и получила благословение, но возможности побеседовать с ним не представилось; потом, 22 марта, он служил в Никитском монастыре [29], и мне удалось повидать его у никитской игуменьи, где он очень ласково отнесся ко мне, благословил и, когда я пожаловалась на головную боль, положил руки мне на голову, крепко прижал их и сказал: «Не тревожься, пройдет, по вере и дастся тебе». 

Я передала отцу Иоанну просьбу одной женщины помолиться за пропавшую у нее девочку; Батюшка с большим сожалением произнес: «Теперь часто случается, что ими эксплуатируют», – очень пожалел бедную, обещал помолиться, но в утешение ничего не сказал. Про себя Батюшка сообщил, что поболел, так как, поскользнувшись, расшиб себе колено и не мог служить обедню [30], а должен был вернуться домой; сказал, что в Кронштадте ему прихо­дится приобщать до пяти тысяч человек. 

На вопрос одного священ­ника, кому Батюшка сочувствует, – бурам или англича­нам [31], – ответил: «Конечно, я за буров и очень рад, что англичан бьют». Сегодня я встретила отца Иоанна на станции, получила благосло­вение и передала ему несколько писем; затем отстояла обедню в Мещанской богадельне и причастилась. Батюшка сказал слово на Евангелие о браке в Кане Галилейской [32]. «Господь Своим присут­ствием, – говорил отец Иоанн, – освятил нам Брак и положил начало этому Таинству...» Далее отец Иоанн советовал снисходи­тельно относиться к человеческим слабостям, вспоминая, как Господь в Кане Галилейской, не желая творить чудеса, послушался Богородицы и положил начало чудесам Своим, претворив воду в вино... 

После обедни посетил мою знакомую, благословил всех и похристосовался; затем поговорил с приехавшими из Орла двумя больными монахинями, расспросил, чем страдают, одной положил руку на голову, другой потер горло и не велел обращаться к докторам и лечиться. «Бог милостив, – произнес отец Иоанн, – попросите вашего духовника разрешить вам почаще приобщаться Святых Таин, конечно, с самою строгою подготовкой, и Господь пошлет вам облегчение». Я передала Батюшке благодарность за его молитвы от матери пропавшей девочки, сказав, что она теперь более спокойна, уже не мучится неизвестностью и предположениями самого мучительного свойства, и опасениями всего худшего: река Москва выкинула труп ее девочки... Отец Иоанн перекрестился и сказал: «Царство ей Небесное», – а за молебном особенно горячо помолился о бедной матери и ее безвременно погибшей дочке, затем благословил нас и уехал.

19 мая 1900 г.

Наконец-то я дождалась дорогого Батюшки; это время я сильно прихварывала, обращалась даже к доктору, который и нашел у меня сильный подагрический ревматизм вместе со страданием почек и велел серьезно лечиться; но я без благословения отца Иоанна не решилась на это; узнав вчера, что приезжает Батюшка и будет у меня, я объездила всю Москву, отыскивая что-нибудь, чем могла бы его угостить, и вернулась опечаленная, ничего такого не найдя, и стала приготовляться к Святому Причащению. 

Отец Иоанн служил в богадельне слепых старух и произнес там слово на Вознесение Господне. Он говорил: «Когда Господь вознесся на небо, то послал вместо Себя Духа Святаго, Который тоже должен был принять участие в спасении рода человеческого; Бог Отец сотворил мир, Иисус Христос разрушил ад и открыл нам двери Царствия Небесного, а Дух Святый должен докончить дело спасения и помочь нам избавиться от греха...» Обращаясь к нам, отец Иоанн прибавил: «Надо всеми силами стараться не угашать в себе Духа Святаго». 

В два часа дорогой отец Иоанн приехал ко мне, и я его встретила еще на дворе. Поздоровавшись и поздравив меня с принятием Святых Таин, он благословил меня и, положив мне руку на плечо, поднялся по лестнице; тут его окружила целая толпа ожидавших его благосло­вения; преподав всем свое благословение, отец Иоанн прошел ко мне в кабинет и там очень мягко поговорил со мной, ответил на все мои вопросы, указал мне, как познавать волю Господню: «Посред­ством молитвы, руководствуясь сердцем и совестью», – сказал он; благословил девочке покровительствуемой мною семьи поме­стить­ся у монахини и посещать ей монастырскую школу. Узнав о моей болезни, очень пожалел и сказал: «Гомеопатию принимай, но особенного какого-нибудь лечения не нужно, усердно молись Господу, да почаще приобщайся, Господь милостив».

Про себя отец Иоанн сказал, что теперь он, слава Богу, совсем поправился, но сильно утомлен и опечален тем, что за его службой в Кронштадте во время сильной толкотни и давки одну женщину раздавили насмерть [33]; этот случай страшно его мучает и не дает покоя. Когда я спросила: «Не пора ли мне, дорогой Батюшка, в монастырь», – он как-то радостно выслушал это, даже поцеловал в голову меня, но сказал: «Нет еще, погоди, поживи у матушки Антонии, хорошенько испытай себя, а там Сам Господь укажет время... благодарю тебя, что ты так мне доверяешь и так слушаешься во всем», благословил и вышел служить молебен; по окончании сказал: «Ну-ка напои меня чайком, я страшно устал», – и с большим удовольствием выпил половину стакана, поблагодарил и подал мне вторую половину со словами: «На, выпей на здоровье, дорогая моя доченька»; приветливо поговорил с моим доктором-гомеопатом, выразил свое глубокое сочувствие гомеопатии и затем сказал, что у него на родине в Суре устроился общежительный монастырь, а теперь строится для него подворье в Петербурге, которое тоже скоро будет готово [34]. При этом, добро так и ласково посмотрев на меня, прибавил: «Вот буду рад-то, когда ты поступишь туда, через год оно будет готово». 

Расставаясь, дорогой отец Иоанн благосло­вил меня, поцеловал в голову и несказанно обрадовал своими прощальными словами: «Хорошая моя, дорогая доченька, чистая открытая душа». Я проводила его до кареты, рассталась с Батюшкой такой невыразимо счастливой, что и сказать невозможно; все бывшие у меня гости были очень признательны мне за случай повидать дорогого отца Иоанна, побеседовать с ним о своих нуждах и получить от него утешение в своих скорбях...

Третьего июня, уезжая по Батюшкиному благословению в Орел во Введенский женский монастырь на лето и намереваясь проводить время вполне по-монашески, я решила написать отцу Иоанну письмо, в котором испрашивала его наставлений, в ответ я получила от Батюшки письмо следующего содержания:

«Спасибо, дорогая духовная дщерь моя, за твое духовное мне под­чинение; итак, слушай: ради Господа в это лето говей в оба поста, – Петровский и Успенский, – по средам и пятницам кушай постное, поблажку плоти гони прочь от себя, плоть порабощай, самоугодия отвергайся, будь рабой Господа, а не плоти и похотей ее.

Грешнейший паче всех
Иоанн Кронштадтский».

25 августа 1900 г.

Прекрасно прожив лето у матушки Антонии, я вчера только вернулась и сегодня уже принимала у себя дорогого Батюшку, встретила его на станции, получила благословение, поблагодарила за молитвы, которые помогли мне так хорошо, по-монашески провести все лето и просила его посетить меня. Отец Иоанн приехал, по обыкновению благословил всех и стал читать передан­ное мною письмо ему от матушки Антонии; сейчас же по прочтении, обращаясь ко мне, он сказал: «А все же я не советую ей уходить, пусть несет крест свой до конца; что же касается ее взгляда на крест, подаренный ей как на предвестник несчастья или мучений, то в этом она ошибается – Крест есть орудие спасения, Крестом нам открыто Царствие Небесное, на получение креста нужно смотреть как на великую милость Божию и уповать на то, что он-то именно и поможет перенести все испытания с полною покорностью воле Божией; я всегда радуюсь Кресту и благодарю Господа». 

Затем, отслужив молебен, Батюшка расспросил меня, как я провела лето; услыхав мой ответ, что провела я вполне по-монашески, рассмеялся на это и сказал: «Ну, не хвастайся», – обнял меня и долго гладил по голове. Я передала Батюшке, что один слепой просит его благосло­вения на операцию; отец Иоанн сказал: «Если доктора настоятельно не требуют, то не нужно, – а потом, внутренне помолившись, добавил: – Да и вообще не надо». После этого спросил меня, где я останусь жить, и, узнав, что здесь же, в Москве, перекрестил меня и уехал.

29 августа 1900 г.

Видела сегодня дорогого отца Иоанна на станции; там, в инспекторских комнатах, мне удалось немного побеседовать с ним. Когда Батюшка узнал, что благодаря стараниям военного министра мне оставили аренду еще на три года, он велел мне непременно поехать в Петербург лично поблагодарить министра и охотно дал мне благословение в следующий его приезд сопровождать Батюшку в Петербург; затем простился со мной и ушел в свой вагон.

27 сентября 1900 г.

Сегодня отец Иоанн служил обедню в Кремле в Вознесенском женском монастыре (мне сегодня сильно нездоровилось и я, ожидая Батюшку дома, хорошо приготовилась к принятию Святых Таин). Отец Иоанн приехал и, давая мне причастие, как-то пристально посмотрел на меня и сказал: «Спаси и исцели, Господи, рабу Божию Екатерину...» Мне сейчас же стало легко и хорошо на душе. 

Перед тем как начать причащать, отец Иоанн с каким-то особенно вдохно­вен­ным взором обратился к нам с речью, в которой указал на великое значение приобщения Святых Христовых Таин, подчеркнул также великое и важное значение священнослужителей – архи­епископов, епископов и иереев, – сказав, что только одна наша Православная Церковь и обладает епископами, поставленными самими апостолами, которым Самим Господом дарована благодать как дар Святаго Духа; другие же все религии и вероисповедания, говорил Батюшка, кроме католической, не могут считаться и религиями, так как у них нет такого облагодатствованного священ­ства, и прибавил; «Потому священнослужители совершенно пра­вильно и вполне заслуженно должны пользоваться любовью своих пасомых, а пасомые должны быть послушными и покорными им, и тогда только Церковь будет процветать».

Вечером я побеседовала с Батюшкой у моей знакомой, которая страдает сухоткою спинного мозга и уже двенадцать лет, пригово­рен­­ная к смерти всеми врачами, только и живет молитвами отца Иоанна; он по обыкновению ласково отнесся ко мне, узнав, что мне нездоровится, потер больное плечо и довольно долго подержал на нем руку, говоря; «Полно тебе хворать», – обласкал хозяйку, благо­словил всех и отслужил молебен. Сев к столу, посадил меня рядом, рассказал о своей поездке в Гродненскую губернию, в Сувалки, и о том, какое чу́дное впечатление произвело на него посещение им женской обители [35], о которой он и теперь с восторгом вспоминает; и вообще с большой похвалой отозвался отец Иоанн о женских монастырях, сказал, что монашенки трудятся как пчелки, что монастыри громадную пользу приносят Право­славию, и прибавил: «Чем больше познаю их, тем более убеждаюсь в их необходимости». 

– «А когда же мне-то, Батюшка, прикажете идти в монастырь?» – спросила я. Он так добро улыбнулся и сказал: «А желание-то у тебя есть?» – «Я жду только вашего приказания, – если благословите, то хоть сейчас!» – ответила я. Он еще ласковее улыбнулся и заметил: «Погоди немножко, – приготовься, и как только будет готово мое подворье, я тебя непременно возьму». Затем отец Иоанн простился со всеми, преподал всем советы, благословил и уехал на станцию; я проводила Батюшку и вернулась домой, чувствуя себя вполне счастливой.

12 октября 1900 г.

С благословения отца Иоанна я выехала ему навстречу, в город Клин, и вместе с ним проследовала до Москвы. Встретил меня Батюшка очень приветливо, сказал, что письмо мое получил и рад повидать меня, сказал, что одобряет мое желание поступить в монастырь, но необходимо до этого похлопотать о сохранении моей пенсии, потому что без нее и в монастыре мне будет трудно. «Готовься понемногу, распродавай и раздавай все лишнее», – добавил он. Затем по моей просьбе исповедал меня, сказав: «Начну с того, что я тебя исповедую как посредник между Господом и тобой и как любящий отец»; выслушав меня, продолжал: «Старайся смотреть внутрь себя, там всегда найдешь много грехов, заглядывай почаще в свое сердце и старайся очищать его, а других судить предоставь им самим и Господу: работай больше над собой, этим и себя исправишь, и Господу угодишь», – и отпустил все мои грехи. 

Я почувствовала себя легко и хорошо; сердце мое переполнилось благодарностью к Батюшке, и я поклонилась ему в ноги, говоря: «Не знаю, как и чем я отблагодарю вас, дорогой Батюшка, за все, что сделали мне; вы спасли меня от моего пагубного увлечения и поставили прочно на настоящий путь; я твердо верю, что по вашим молитвам Господь поможет мне совсем исправиться». Он, углубив­шись в себя, стал молиться, на глазах его показались слезы; видно было, что его душа, полная благодарности, возносилась к Господу. Мне в это время было так отрадно, что явилась невольно мысль о том, как хорошо было бы в этот момент и умереть... Затем отец Иоанн громко произнес: «Всем сердцем благодарю Тебя за нее, Господи, – и, обращаясь ко мне, ласково прибавил, – это все Господь делает, я тут ни при чем, Его и благодари». Тут к нему стали все время подходить за благословением, и так мы доехали до Москвы.

За обедней, где он служил (в приюте цесаревны Марии), отец Иоанн сказал слово на Евангелие об исцелении слуги сотника [36]; он восхищался необыкновенной простотой и силой веры у язычника, сопоставляя с ним иудеев, которые не верили и которых Господь лишил Царствия Небесного, тогда как просьбу сотника сейчас же удовлетворил; затем Батюшка продолжал: «Что может быть проще учения Евангелия Господня, которое необходимо постоянно читать, но отнюдь не мудрствовать по-своему, а принимать так, как объясняют святые отцы и как написано; не поступать так, как теперь часто поступают: что нам нравится, то принимаем, а что не по нас, то отвергаем, на что не имеем никакого права. 

Мы живем теперь в такое время, когда многие потеряли веру совсем; наши интел­лигенты, – говорил Батюшка, – или веруют по-своему, или совсем не веруют: и здесь, в Москве, нередко является ученый, образован­ный писатель, извративший все христианские понятия и толкую­щий Евангелие на свой лад [37]. Господь ему не простит этого, хотя бы он и покаялся, потому что он уже многих соблазнил и все еще продолжает соблазнять; а в Евангелии сказано: горе тому, кто прельстит хотя одного из малых сих [38]; итак, ему не миновать вечных мук, потому что ни одно слово в Евангелии не останется неиспол­ненным».

По окончании службы начальница пригласила отца Иоанна к себе, но напустила такую массу народа, что и пошевельнуться Батюшке нельзя было, и он поскорее выбрался в коридор, где его опять окружили уже новые толпы. Как он смог добраться до кареты, я уже не видела; я вышла другим ходом и направилась к своей знакомой, где и дождалась Батюшки. Он выглядел бодрым и веселым, почти бегом поднялся по лестнице и весело поздоровался со всеми нами; на мой вопрос, как он себя чувствует после такой страшной давки, какую ему пришлось вынести, он отвечал: «Как видишь! Ничего, все хорошо». 

Отслужив молебен, он присел к столу, но сам ни до чего не коснулся, а только угощал других. Уходя, отец Иоанн, уже на лестнице, обернулся ко мне и сказал: «Я сегодня, совсем не приготовляясь, сказал слово, а, кажется, хорошо вышло; многим оно может послужить на пользу», – и уехал.

30 октября 1900 г.

Батюшка посетил сегодня 90-летнюю старушку, генеральшу Черепову, и отслужил у нее молебен; я была сильно обрадована и утешена его сообщением: «Я твои письма все сохраняю и перечи­тываю их», – сказал мне он; в порыве благодарности я горячо поце­ловала руку Батюшки. У другой знакомой он отслужил всенощную, я передала ему глубокую благодарность от генеральши Барановой, которая, будучи приговорена к смерти врачами, по молитвам отца Иоанна совершенно исцелилась.

28 ноября 1900 г.

Отец Иоанн за обедней (он служил в лицейской церкви) произнес слово на Евангелие: Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство [39] «Как ни велика надобность в науке в этой жизни, но духовная подготовка к Царству Небесному, – говорил отец Иоанн, – нужнее; продавая имения, раздавая милос­тыню, совершенствуясь таким образом нравственно и думая больше о ближнем, нежели о себе, мы должны памятовать, что мы здесь, на земле, – странники, что все, что только тут есть, – все это прехо­дящее, а потому и не следует ни к чему чрезмерно привязываться».

Из церкви Батюшка, дав всем приложиться ко кресту, проехал прямо ко мне, где его ожидала целая семья сибиряков, нарочно прибывших в Москву повидать его. Как только он вошел, поздоро­вался со мною и дал мне благословение, к нему сейчас же подошел сибиряк, прося поговорить с ним наедине, что отец Иоанн и исполнил. 

Побеседовав с ним, Батюшка прошел ко мне, сел на кресло и сказал: «На твое письмо, в котором ты пишешь, что приносишь себя в жертву мне и просишь делать с тобою и твоею жизнью, что мне угодно, я скажу тебе, – не мне ты приносишь себя в жертву, а Богу»; затем спросил меня, как обстоит дело с вопросом о сохранении пенсии, и узнав, что она будет сохранена только при тайном постриге, стал грустен, задумался и сказал: «А без денег тяжело тебе в монастыре; поговори с Его Высокопреосвященством митрополитом Антонием, и как он благословит, так и поступай». Благословил поехать в Петербург, но останавливаться там велел где-нибудь на подворье, в гостиницах же запретил.

После молебна, за которым Батюшка молился со слезами, сиби­ряк стал просить его принять от него трехтысячную акцию и вступить в члены какого-то вновь устраиваемого общества, но отец Иоанн и от того и от другого решительно отказался; когда же я попросила его принять вышитую мною пелену, он милостиво принял и, рассматривая работу, сказал, что во мне видна очень хорошая мастерица. Я поинтересовалась узнать, какое впечатление произвела на Батюшку проповедь архиепископа Харьковского Амвросия, в которой он нас, христиан, живущих ныне, называет язычниками [40]. Отец Иоанн оживился и сказал: «Да ведь он прав, действительно мы стали язычниками», – похвалил Златоуста и советовал мне читать его объяснения Евангелия от Матфея. Затем благословил всех, поцеловал меня в голову и уехал.

29 декабря 1900 г.

Сегодня Батюшка был в Москве и благословил мне ехать в одном вагоне с ним в Петербург. За обедней он сказал небольшое слово о борьбе со страстями, о том, как они сильно овладевают человеком, вкрадываясь в него совсем незаметно, и совершенно поглощают его. Я причастилась и только благодаря вниманию Батюшки могла приложиться ко кресту: он протянул мне крест через головы других, так как вследствие сильной толкотни я не могла никак приблизиться к нему. Мне посчастливилось достать билет в одном вагоне с Батюшкой и он, по прибытии своем в поезд, пригласил меня к себе. 

Когда поезд тронулся, мы остались одни, и таким образом я имела случай хорошенько побеседовать с Батюш­кой. Отец Иоанн дал мне совет, как бороться со страстями, которые никогда совсем не покидают человека, почему и до́лжно всегда быть во всеоружии и наготове к отражению их; выразил неодобрение мне по поводу того, что я держала у себя лютеранку, и похвалил, когда узнал, что нашла ей другое место. «Им никогда нельзя верить, они не сочувствуют нашей вере, нет в них этого сочувствия, совсем нет», – сказал он. На мой вопрос: «Правда ли, что вы собираетесь на покой?» – Батюшка отвечал: «Нет, ни за что, я с Божией помощью желаю оставаться на своем поприще до конца»; потом прибавил: «Разве пойду на отдых в свое подворье в Петербурге, но никуда не уеду...»

Я спросила: «Действительно ли в монашестве лучше спасешься?» Отец Иоанн отвечал, что подвиг, конечно, больше, но можно спастись и в миру; при этом все же благословил опять просить Его Высокопреосвященство, чтобы он помог устроить возможным пострижение с сохранением моей пенсии, сказав убежденно: «Нельзя расставаться с тем, что с таким трудом, совершенно правильно и честно заслужено, и я не советую тебе отказываться от того, что тебе по всем правилам и законам принадлежит. Если нельзя будет сохранить пенсию, то живи, как живешь, а как будет готово подворье, я тебя возьму к себе жить при нем». 

Я простилась с Батюшкой, получила благословение и, пожелав ему спокойной ночи, ушла к себе. Наш вагон так подбрасывало, что ни лежать, ни сидеть не было возможности; не будь в поезде Батюшки, я, кажется, с одного страха расхворалась бы, но теперь я была покойна, твердо веря, что по его молитвам ничего не случится; мне только было жаль, что ему, такому усталому и измученному, не придется и отдохнуть-то совсем.

Поутру отец Иоанн, как встал, опять прислал за мной, и мы снова с ним много говорили. Он относится ко мне, как родной любящий отец, видимо беспокоится, как бы мне не была особенно тяжела моя жизнь; опять повторял, что с пенсией расставаться не следует, что и тайный постриг может быть вполне достаточен. Говоря об орлов­ской игуменье, для которой я просила у него благословения, он сказал: «Вот у кого тебе поучиться надобно, она уже совсем приготовилась, и ее смерть будет легкая и хорошая; попроси, чтобы она тебя поруководствовала до перехода ко мне». 

«Я думаю, что из моего подворья будет со временем большой монастырь», – добавил Батюшка. Так мы доехали до Петербурга; Батюшка, прощаясь, благословил меня на мои дела и возвращение в Москву, обещал сам приехать через три недели, сел в карету и уехал; меня же встретила моя знакомая генеральша Шатилова и увезла к себе.

1901 г.

Пробыв целую неделю в Петербурге, я была осчастливлена вниманием Его Высокопреосвященства и военного министра, которые отнеслись ко мне очень сердечно и сочувственно, но оба подтвердили, что нет закона на сохранение пенсии при постриге, так что я вернулась домой неудовлетворенная. Митрополит сказал, что он ни в каком случае не благословляет меня на монашеский подвиг, а Алексей Николаевич Куропаткин так выразился даже, что он никак не может допустить мысли, чтобы я решилась сделать такую великую ошибку, – пожертвовать пенсией, которая такими трудами и такою доблестною службой доставлена мне моим мужем. Итак, моя поездка принесла мне полное разочарование в моих надеждах на поступление в монастырь.

Сегодня отец Иоанн служил в Лепехинской лечебнице и с каким-то особенным воодушевлением и дерзновением сказал слово о важности приобщения Святых Таин; строго порицал тех, кои позволяют себе приступать к оным без надлежащей подготовки, без твердого обещания исправиться в своих недостатках. Он так строго это говорил, что я заметила, как некоторые из исповедавшихся не подошли к Причастию. После обедни меня пригласила к себе одна знакомая, у которой я и повидалась с Батюшкой. 

После молебна отец Иоанн, побеседовав с хозяйкой, поговорил со мною; я рас­сказала ему о своем пребывании в Петербурге и о том, что владыка митрополит не дает благословения мне на поступление в мона­шество. Отец Иоанн как-то особенно улыбнулся, он как будто ожидал именно этого решения, и сказал: «Ну что же, живи пока, как живешь, и приготовляйся», – дал мне благословение съездить в Орел, простился со всеми и уехал.

3 февраля 1901 г.

Я отлично съездила в Орел, вчера вернулась и сегодня пошла в Ермоловское училище, где служил обедню дорогой отец Иоанн [41]. Там Батюшка произнес чудное слово на слова Евангелия от Матфея: кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном [42]. Я не понимала, что значат слова этого Евангелия, – сотворит и научит, – и хотела попросить отца Иоанна объяснить их мне, как вдруг получила полное объясне­ние в сказанной им проповеди.

«Заповеди даны нам Самим Богом и должны быть исполняемы все без всяких рассуждений; кто нарушит или не исполнит их, или же по-своему перетолкует, тот лишается Царствия Небесного; а кто и сам твердо выполнит, да еще и других научит, тот великим наре­чется в Царствии Божием. Хотя нам и кажется, что трудно испол­нять заповеди, но если бы мы проверили себя, то заметили бы, что при исполнении заповедей мы имеем душевный мир, и сердце, и совесть покойны; когда же мы позволяем себе мудрствовать, объ­ясняя заповеди и Евангелие по-своему, – то душа наша, вместо нрав­ственного удовлетворения, смущается, волнуется и делается беспокойною; таким образом, мы уже здесь, на земле, терпим за то, что уклонились от начертаний воли Божией. 

Природе нашей свой­ствен­но падать и грешить, но также свойственно и каждый раз после падения подниматься и каяться, и всегда получать прощение от Милосердного Господа. Господь дал нам разум и сердце, – разумом мы можем познавать истину, а сердцем предаваться ей вполне. В нашей воле не предаваться во власть греха, а каждый раз, согрешив, снова восставать и тем самым иметь силу над грехом и не подпадать под его власть; для этого постоянно нужно быть настороже и не иметь пристрастия ни к чему, – ни к деньгам, ни к славе, ни к почестям, всего избегать и строго помнить заповеди, которые нарочно даны на камне, чтобы их ничто не могло изгладить из памяти человека. 

Человек не должен унывать, когда упал, но должен воспрянуть, всем сердцем покаяться, попросить у Господа проще­ния, и Господь Своею благодатью поднимет упавшего и снова поставит на путь заповедей. И совсем это не трудно, нужно только следить за собой, за своим “я”, за своею внутреннею жизнью и обращать внимание на помыслы».

После обедни дорогой Батюшка зашел к начальнице, там бла­гословил меня, расспросил о моей поездке в Орел и благословил провести как следует пост. Я показала Батюшке книжку священника Петрова «Евангелие как основа жизни» [43] и сказала: «Я нахожу, что она написана в лютеранском духе», – и дала ему прочесть подчер­кнутые мною места. Отец Иоанн очень внимательно просмотрел их и сказал: «Ты права, это неправильное толкование». Затем погово­рил с начальницею и со всеми присутствующими, выпил несколько глотков чаю и простился со всеми. Прощаясь со мною, отец Иоанн взял у меня эту книжку, чтобы хорошенько ее проверить, благосло­вил меня и уехал.

26 февраля 1901 г.

Сегодня дорогой отец Иоанн посетил меня. Я просила Батюш­ку помолиться, так как у меня сильно развился ревматизм; он благословил меня, взял обе мои руки и крепко потер их, сказав уверенно: «Успокойся, дорогая моя, Бог милостив, эти боли пройдут, и ты не перестанешь действовать своими руками». Я пожаловалась отцу Иоанну, что страшно возмущаюсь студенчес­кими беспорядками [44] и горько плачу, что на свете все стало так плохо и я ничего не могу понять из того, что творится; одно только порадовало меня, сказала я, – это отлучение Святейшим Синодом Льва Толстого от Церкви [45]. 

Отец Иоанн сказал, что и он этому от души порадовался и всем сердцем возблагодарил Господа и доба­вил, что давно этого ожидал. За молебном усердно молился, все время стоя на коленях, и со слезами просил у Господа исцеления мне и другим. Освятив воду, окропил обильно мои больные руки, дал всем приложиться ко кресту и прошел в столовую, где поговорил со всеми присутствовавшими и обласкал их. По моей просьбе Батюшка принял от меня подризник, сказав, что он ему очень нравится по легкости своей. Прощаясь с Батюшкой, я поклонилась ему в ноги, благодаря его за посещение, и от всего сердца поцеловала его благо­слов­ляющую руку. Мучительные боли рук у меня прошли, и я возблагодарила Господа за Его милость ко мне.

10 марта 1901 г.

Сегодня Батюшка служил в Сокольниках обедню и говорил такое слово: «Жестоко ошибаются все те, кои думают, что верят в Господа, считая Его не Сыном Божиим, воплотившимся и пришед­шим спасти нас, а необыкновенным человеком, и восхваляют Его добродетели, не признавая в Нем Божества. Они жестоко будут наказаны и подвергнутся вечным мучениям... И как только они не хотят понять, какие страшные муки претерпел Сын Божий за нас! Кроме страшной Крестной смерти, сколько Он внутренно перестра­дал, мучаясь за грехи наши, и как болел душою, видя такое упорство и нежелание исправиться! Как бы Он мог все вынести, что вынес, если бы Он был простым человеком? Какие готовят себе муки неверующие... Не слушайте вы ложных учителей, взявших на себя почему-то право учительствовать, таковые уже погибли, в особен­ности же один самозваный проповедник [46]. 

Больно и тяжело видеть, как сильно упала наша вера и развелось столько сект. Умоляю вас, не слушайте никого, оставайтесь приверженцами православной веры и Церкви, устроенной Самим Господом Иисусом Христом и распространенной чрез святых апостолов. Знайте и верьте, что все оставившие ее строго будут наказаны Правосудным Богом и под­вергнутся таким мукам, о каковых и понятия-то никто не может иметь. Душа бессмертна, ей предстоит вечная жизнь; если она верует, то какое блаженство, какая награда ожидает ее за добро­детельно прожитую жизнь; если же она заблуждалась, то какие ни с чем не сравнимые муки, вечные, от которых уже нет избавления! Умоляю вас, удаляйтесь от всяких сект, коих развелось такое множество! Верьте в Сына Божия Иисуса Христа, любите Церковь, исполняйте ее веления, и Господь вас наградит...»

Я насилу выстояла обедню: у меня очень разболелся глаз от по­пав­шего в него комка снега. Я причастилась, приложилась ко кресту и поскорей поехала домой, чтобы встретить у себя дорогого отца Иоанна, который обещал навестить меня. Отец Иоанн прибыл и очень участливо отнесся ко мне; когда я пожаловалась на боль в глазу: «Не тревожься, это пустяки и пройдет», – сказал он. За молебном горячо молился и, освятив воду, промыл ею мне глаза и сам вытер полотенцем, повторяя: «Не бойся, – маленькое воспа­ление, все пройдет». Затем прошел в мой кабинет и там побеседовал со мной. 

Я сказала дорогому Батюшке, что все эти забастовки, эти волнения и недовольства всем – прямо измучили меня, я нахожу все это ненормальным и незаконным, что настроение мое близко к отчаянию и я до того одинока в моих взглядах и мыслях, что мне начинает казаться, не схожу ли я с ума. Отец Иоанн на это сказал: «Волноваться и возмущаться неправдами – это твой крест, и нужно его нести с полною покорностью воле Божией, – и в утешение прибавил: – Не думай, что ты одна так волнуешься, знай и верь, что есть еще люди, преданные Господу, которые усердно молятся, чтобы Господь послал просветление умов и успокоил все мятущееся».

Я передала Батюшке, что Его Высокопреосвященство митрополит Антоний тоже нашел верным мой взгляд на книгу священника Петрова и сказал, что она написана не в православном духе. Отец Иоанн благословил мне провести лето у матушки Антонии в Орле и прибавил: «А тосковать не нужно». Затем прошел в столовую, присел к столу и побеседовал с присутствующими. Разговор зашел о Льве Толстом. Батюшка произнес: «Какая страшная ересь – тол­стов­щина, сколько она уже принесла непоправимого вреда и что всего грустнее, – он сам так обольщен поклонением своих почита­телей, что даже нет надежды на то, чтобы он когда-нибудь образумился и покаялся; Господь его не простит и не миновать ему вечных мук». Затем отец Иоанн прибавил: «Но, слава Богу, есть еще защитники православной веры, которые борются с этим ложным учением». 

Пока Батюшка был у меня, глаз мой совсем прошел, и я от всего сердца поблагодарила отца Иоанна. Он сказал: «Смотри только, не тоскуй и не вздумай унывать, положись на волю Господню», – поднял меня с колен, благословил полным крестом и уехал.

17 апреля 1901 г.

Побывав у Троицы и познакомившись с делом, которое мне предлагают, я решила, что нужно хорошенько переговорить с Батюшкой и потому попросила у него телеграммой благословения выехать ему навстречу в Клин. Батюшка благословил, и я в условлен­ное время, в Клину, села в поезд и вошла в вагон отца Иоанна. 

Он встретил меня радостно и сказал: «Здравствуй, моя дорогая, очень рад тебя видеть, как поживаешь? Садись-ка возле меня и погово­рим». Я сказала, что очень много терплю неприятностей за это время и много нагрешила, что мне ужасно хочется исповедаться у Батюшки и причаститься Святых Таин. Он отвечал: «Если ты хорошо приготовилась, сознала свою вину и раскаялась, то я с удовольствием тебя исповедую». Сейчас же надел епитрахиль и, положив крест и Евангелие, продолжал: «Ты знаешь, какое великое дело исповедь? Видишь крест и Евангелие? Помни, что ты пред­стоишь пред лицом Самого Господа, открой всю твою душу без малейшей утайки, и Господь по Своему неизмеримому милосердию простит тебе все; но ты должна исправиться, в чем погрешила, и больше к этому греху не возвращаться». 

Затем отец Иоанн положил мне свою руку на плечо и предлагал разные вопросы, говорил со мною так ласково и добро, что я всю душу свою излила ему; произнес: «Прощаются тебе все твои грехи, – накрыл епитрахилью со словами: – Я, недостойный иерей, властию, мне Господом данной, разрешаю», – и дал приложиться ко кресту и Евангелию. Потом посадил рядом и стал продолжать разговор. «Как мне жаль, что ты терпишь такие огорчения; но, что делать, – это крест твой, надо его нести спокойно и стараться почаще проверять себя и каяться... Молишься ли ты? И хорошо ли молишься?» – говорил отец Иоанн. Я отвечала, что Господь почти каждый день посылает мне молитвенное настроение и слезы покаяния и благодарности. Батюшка так и просиял весь; видно было, что он сейчас внутренне благодарит за меня Господа. Я подала Батюшке письмо и попросила его помолиться за моего племянника. 

Отец Иоанн прочел письмо и сказал: «Хорошо, помолюсь, а ты выйди на минутку и позволь мне помолиться», – благословил меня и поцеловал в голову; я вышла совершенно успокоенная, довольная и счастливая, что видела Батюшку таким чудным и милостивым.

Немного погодя вышел псаломщик отца Иоанна и, притворив дверь Батюшкиного купе, предложил мне посмотреть, как Батюшка молится; я увидала, как отец Иоанн, стоя перед окном и возведя очи к небу, молился со слезами, внутренне, без слов, и я всем своим существом почувствовала, что он молится обо мне и о Васе; мне было так хорошо, что я желала бы, чтобы его молитва не прекраща­лась, и хотела бы с этим блаженным чувством умереть... Батюшка окончил молитву, обернулся и, заметив меня, ласково опять пригласил сесть к нему и спросил, когда я поеду в Орел. Я отвечала, что если он благословит, то отправлюсь завтра же; затем спросила, как он прикажет мне проводить лето, как прежде, или нужно исполнять какие-нибудь монашеские правила? 

Отец Иоанн сказал: «Нет, живи по-прежнему, присматривайся, приглядывайся, но сама на себя ничего не налагай». На мой вопрос, благословляет ли мне принять на себя предлагаемое мне попечительство у Троицы, отец Иоанн уклонился от прямого ответа и сказал: «Теперь поживи лето у твоей матушки, а там увидим; я боюсь, что ты не выдержишь, слишком ретиво возьмешься за дело, – ну, да там увидим». Подъезжая к Москве, Батюшка благословил меня, сказав, что едет служить обедню у слепых, и попросил меня взять с собою одну особу, которая сопровождала его в Москву; я с удовольствием исполнила эту просьбу и нашла в лице своей неожиданной спутни­цы такую же искреннюю почитательницу Батюшки. 

Перед причаще­нием отец Иоанн произнес небольшое слово, в котором коснулся и Толстого; он сказал, что должно считать Толстого еретиком, за которого и молиться не следует, так как он все равно никогда не образумится, и можно думать, что его постигнет страшная и лютая кончина, какой еще никто не видал... Я причастилась у Батюшки Святых Таин и, когда прикладывалась ко кресту, получила от него поздравление с принятием Святых Таин; затем проводила Батюшку на станцию, он сел в вагон и сказал на прощание: «Так ты завтра едешь в Орел! Да благословит Господь твою поездку, ты там пробудь до августа», – благословил меня и уехал.

9 августа 1901 г.

Я провела все лето в Орле, приобрела много полезного там для своего самоисправления и к 1 августа преблагополучно верну­лась. Сегодня же по благословению Батюшки выехала навстречу ему в Клин и дорогой рассказала ему все, что вынесла из наблюдений монастырской жизни; сказала, что нашла там мало духовности, что монахини поглощены заботами о насущном хлебе, сама матушка всё в суете о постройках и ремонтах; нет настоящих стариц, с которыми можно бы было посоветоваться духовно. Отец Иоанн подтвердил это и сказал: «Правда, в нынешних монастырях пропадает духов­ность, что крайне грустно, а все же монастыри нужны». 

На мой вопрос: «Неужели же матушка Антония, с лишком пятьдесят лет подвизавшаяся, за то, что должна предаваться этой суете, не получит должного воздаяния за все труды и подвиги?» – отец Иоанн отвечал: «О нет, Господь милосерд, и все это Он причтет, а за теперешнее простит при одном искреннем покаянии, – помнишь разбойника, который ничего хорошего не сделал, а только благо­даря искреннему покаянию попал в рай [47], – у матушки Антонии много смирения, а ты знаешь, какая это великая добродетель! – и вдруг прибавил: – А ведь ты могла бы быть хорошей игуменией...».

На мое заявление, что я этого вовсе не желаю, так как игуменство связано со страшною ответственностью, не только за себя, но за всех сестер перед Страшным Судом, Батюшка сказал: «Каждый греша­щий сам за себя ответит, а игуменья должна будет отвечать за всякие упущения, за то, что не досмотрела, могла устранить и не устра­нила»; я заметила: «А ведь, пожалуй, если бы я была на матуш­кином месте, пожалуй, тоже захотелось бы улучшать благосостоя­ние монастыря не только духовно, но и материально». Отец Иоанн улыбнулся и весело сказал: «Очень может быть, что это так и будет», – и стал молиться внутренно.

Исповедуя меня, Батюшка так сердечно произнес эти слова: «Прощаются тебе все твои грехи», – что мне стало как-то не­обыкно­венно легко и какое-то особенное, счастливое чувство охватило всю меня. Затем, посадив возле себя, отец Иоанн сказал мне: «Судить чужие поступки – великий грех, так как от нас сокрыто, что в человеке, каков его дух! Судить может только один Господь, а мы своим судом как бы врываемся в область Божию и, конечно, этим прогневляем и оскорбляем Господа; нам необходимее всего судить самих себя, вглядываться в свои проступки, разбирать и проверять свои мысли, а все другие сами за себя отдадут отчет Господу...». 

Я сказала Батюшке, что стараюсь ловить свои мысли, на что он отвечал: «И прекрасно делаешь, – наружное и внутреннее в человеке бывает совершенно различное». Я спросила, на верном ли пути стоят те, кои на вид вполне благочестивы, молятся усердно, на устах у них постоянно имя Господне, а все дела делают по своей воле? И получила в ответ: «У кого нет послушания, тот не то, за кого он себя выдает, и тот не угоден Господу. Послушание – это первое, что должно иметь, вступая на путь исправления»; затем прибавил: «Вот я на себе вижу, как исполняется заповедь Господня, – дающего рука не оскудевает, – вот, только что выдал бедняку двадцать пять рублей, как Господь послал опять двадцать».

В это время поезд остановился у дачной платформы и к Батюшке стали подходить за благословением; какой-то купец, подбежав к окну, закричал: «Ах, дорогой Батюшка, здравствуйте, благословите меня ради Бога, еду к Варнаве [48]», – отец Иоанн благословил и поцеловал его, а тот подал ему два золотых, и как Батюшка ни отказывался, купец со слезами упросил его взять, говоря: «Ради Христа, возьмите, ведь вы сейчас найдете им должное употребле­ние». 

Я опять спросила, прикажет Батюшка мне взять предлагаемое место у Троицы или нет, и добавила, что для меня все в его благословении, – как прикажет, так тому и быть. Он выслушал меня и с доброй улыбкой сказал: «Они отлично поняли, кого в тебе приобретут, их выбор действительно хорош; но все же скажу тебе, – живи, как живешь, из тебя может выйти хорошая игуменья». – «Можно ли, – спросила я, – продолжать дружеское знакомство с теми, кои сделались ярыми последователями Толстого?» Отец Иоанн ответил так: «В Послании апостола Иоанна сказано: Кто приходит к вам и не пребывает в учении Христовом и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо привет­ствующий его участвует в злых делах его [49], – и я думаю, лучше не иметь никаких сношений с людьми, открыто заявляющими себя толстовцами или другими какими отступниками Христа, и не сооб­щаться с ними совсем, – и прибавил: – Ты, слава Богу, хорошо понимаешь слова Господни и стой на своем пути, помни слова Иисуса Христа: иго Мое благо и бремя Мое легко есть [50]». Я ответила: «И воистину легко и приятно».

Батюшка радостно посмотрел на меня и поцеловал меня в голову. Потом вдруг лицо его омрачилось грустью, и он сказал: «Как много в высшем интеллигентном обществе отступников Христовых, как жаль, что они погибают». – «Да неужели же Господь не образумит их?» – спросила я. «Господь старается образумить, все делает, чтобы привлечь их к Себе, но, как видишь, не слушают...» – возразил отец Иоанн. В это время мы подъехали к Москве; Батюшка благословил меня и поехал служить обедню в Иверскую общину.

Отец Иоанн, как всегда, служил с большим благоговением и сказал слово, в котором опять коснулся Толстого; он говорил, что Толстой сам отлучил себя от Церкви, и потому весьма удивительна его злоба на Святейший Синод. Заблуждения его так велики, что его можно сравнить с Иудой предателем: тот предал Господа из-за сребролюбия, а граф предает Господа из-за гордости, желая приобрести себе общую, всемирную популярность. 

Отец Иоанн просил всех избегать учения Толстого как самой страшной язвы, ведущей в неминуемую погибель и вечные мучения; убеждал не верить, чтобы какие бы то ни было учения могли уничтожить Православную Церковь и христианство. «Как сказал Спаситель, что врата адовы не одолеют ее [51], так оно и будет, а только идущие против христианского учения и желающие погубить Церковь сами погибнут и подвергнутся вечным мучениям...» – закончил отец Иоанн свое слово.

Когда Батюшка уезжал, к нему подвели какую-то порченую жен­щину; он, дотронувшись до ее головы, велел ей перекреститься и произнес: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа»; она беспрекослов­но выполнила это. Тогда он положил ей руки на голову, благословил и сказал: «Не тревожься, Бог милостив, и ты будешь здорова». Затем простился со всеми провожавшими, благословил нас и ушел в вагон.
Я вернулась домой и застала у себя гостя, полковника С., который нарочно остался дожидать меня, чтобы рассказать мне о чуде, которое совершил дорогой Батюшка, будучи 29 августа на освяще­нии Суворовской церкви в селе Кончанском [52].

Он рассказал сле­дую­щее. Во время обеда в здании Суворовской школы двое крестьян внесли совсем бесчувственную, разбитую параличом женщину; за ними шли две бабы, которые бросились в ноги отцу Иоанну и стали вопить: «Спаси, Батюшка!» Отец Иоанн живо встал из-за стола и спросил, что с больною; пришедшие объяснили, что это их род­ствен­ница, которая уже седьмой год лежит недвижима. Узнав, как ее зовут, Батюшка сказал: «Погляди на меня, Авдотья!» Родные ее объяснили, что уже три года она не открывает глаз, но Батюшка еще несколько раз повторил свое приказание, и больная открыла глаза. «Перекрестись», – сказал Батюшка; рука больной зашевелилась, но перекреститься она могла только после третьего приказания. «Обними меня», – приказал он; и тоже, после нескольких повто­рений приказания, больная рукой обняла шею Батюшки и повисла на нем. 

Он стал гладить ее голову, произнося тихо молитву, и затем приказал ей встать: больная выпрямилась, крестьяне хотели ее поддержать, но Батюшка велел им оставить ее. Принесенная полчаса тому назад полумертвая женщина встала перед отцом Иоанном. Он сказал ей: «Иди и молись», – и больная медленно неровною поступью без посторонней помощи вышла из комнаты. Рассказав это, мой знакомый обратился ко мне со следую­щими словами: «На всех присутствовавших этот случай произвел потрясающее действие, и я, зная, как вы почитаете отца Иоанна, нарочно дождался вас, чтобы сообщить вам, что с этого времени и я делаюсь его почитателем».

В течение этого месяца Батюшка четыре раза приезжал в Москву, два раза был у меня, служил оба раза молебны, был добр и ласков ко мне. Так же приветливо отнесся к моему племяннику, промыл его глаза святою водою и дал ему хороший совет, как нужно жить, чтобы выйти хорошим человеком и честным исправным воином (у племянника так сильно болели глаза, что я опасалась полной потери им зрения, после же молитв отца Иоанна боль прошла совсем и зрение у него сохранилось до конца его жизни). 

Так как мой племянник вышел неудачником в жизни, то это доставляло мне очень много забот. Я просила отца Иоанна помо­литься Господу об исправлении моего племянника, чтобы он перестал пить, играть в карты и делать долги. Батюшка обещал молиться и сказал, что тут трудно что-нибудь советовать, а вся надежда только на Господа; мне же советовал не мучиться с ним, оставить его в училище, а самой ехать на время в Орел к матушке Антонии (она прислала отцу Иоанну письмо, в котором просила его благословить меня пожить у нее в Орле).

Батюшка сильно возмущался речью Стаховича о свободе совести, произнесенною им на Орловском миссионерском съезде [53]. Батюш­ка говорил, что только анархист может требовать свободы совести или воли, ибо это значит требовать полной разнузданности. Сего­дня за обедней он сказал слово, все направленное против речи Стаховича; он говорил так: «Чистая хорошая совесть находит свое удовлетворение в делании добра, в полном повиновении властям, начальству, родителям и наставникам, а злая никого знать не хочет. Толстой проповедует полное неповиновение власти и Церкви. А между тем Церковь – это наше спасение, в ней мы почерпаем силы на борьбу с несчастием и горестями, получаем терпение, научаемся покорности воле Господней. 

Где найти утешение? А когда его не находят, то и обращаются к своей злой воле, и что она прикажет, то и делают – или других убивают, или себя лишают жизни... Так вот, друзья мои, берегитесь этих людей, Толстого и многих других, не слушайте их речей, а любите Церковь, исполняйте заповеди и все предначертания Церкви и приготовляйтесь к Царству Небесному и вечному блаженству. Не забывайте Господа, и Господь вас не забудет». Сегодня Батюшка вторично советовал мне пожить в орловском монастыре у матушки Антонии, сказал, что благослов­ляет меня на это, и обещал вызвать меня к себе в подворье, как только оно будет готово. 

Я сердечно поблагодарила отца Иоанна за его решение взять меня к себе и простилась с ним.

15 ноября 1901 г.

По благословению дорогого отца Иоанна выезжала в Клин, чтобы поговорить хорошенько с ним о том, не благословит ли он мне теперь же принять монашество. Батюшка встретил меня очень ласково, посадил возле себя и спросил, что я скажу. «Разве вы не сочувствуете моему желанию вступить в число монашествующих?» – ответила я вопросом. Батюшка сказал: «О нет, вполне сочувствую, только не надо торопиться». – «Вы тоже думаете, что в монастыре можно лучше спастись?» – спросила я. «Без сомнения, – отвечал отец Иоанн, – а для тебя это еще и потому лучше, что ты уже давно приготовляешься и для тебя в мире нет уже ничего привлекатель­ного, а потому и нечего его жалеть. И я благословляю тебя пос­тричься, но только не теперь. Теперь же я тебе советую поступить так: приезжай 7 декабря в Петербург и хорошенько осмотри все мое подворье, остановись на моем подворье или на Леушинском, уж я это как-нибудь устрою; 17 декабря я думаю освятить маленькую церковь [54]. Затем на лето поезжай в Орел, а постригаться еще погоди; приготовляйся к сему... Сегодня причастись у меня, если ты приготовилась».

Я сказала, что очень хочу причаститься и подготовилась к этому. Тогда Батюшка исповедал меня, дал надлежащие советы после исповеди и продолжал беседовать со мной. «Как люди все понимают по-своему, – сказал он, – и все переиначивают: мои советы и разрешение почаще приобщаться сделали то, что мне теперь нередко приходится отказывать в этом, потому что многие вздумали приобщаться чуть не каждый день. Я нахожу, что этого нельзя. Мы – священнослужители – приобщаемся, мы иначе не могли бы и служить. Страшно тяжело становится жить, как-то понятия у всех извратились, по всему видно, что последние времена наступают, – надо готовиться к переходу туда...» – говорил отец Иоанн.

Затем спросил, много ли я читаю священных книг. Я отвечала, что постоянно читаю, стараюсь поучаться из них, все, что особенно меня трогает, выписываю и вообще хорошо себя чувствую, когда сижу одна дома.

«Ты поняла, что весь мир заключается в человеке и все удо­влетворение в самом себе, а не во внешнем мире...» – сказал мне Батюшка.
«Я так верю в вашу молитву, дорогой Батюшка, что когда молюсь о вас, то мне иногда чувствуется, что и вы молитесь обо мне, и тогда у меня бывает особенно радостно на душе». Он согласился с этим: «Да, это часто бывает, когда один молится, другому это передается – или сном, или чувством».

Затем разговор опять перешел на монастырь; Батюшка сказал, что там и легче, и удобнее спастись, нужно только с удовольствием и охотно исполнять все послушания. «А какую пользу можно при­нести, хорошо управляя монастырем и наставляя монахинь...» – прибавил он. Когда же я заговорила об огромной ответственности управления монастырем, отец Иоанн возразил: «Ничего не трудно с твердою верою, благодать Господня будет поддерживать и под­креплять».

Поезд подошел к станции; Батюшка благословил мне в следую­щий его приезд сопровождать его в Петербург и поехал служить в лицейскую церковь. В этой церкви я причастилась Святых Таин и прослушала слово отца Иоанна, произнесенное на Евангелие о беседе Господа с самарянкой [55]. 

Отец Иоанн, говоря об обещании Господа дать воду живую, обличал новейшие книги и газеты, говорил, что они расшатывают умы юношей и взрослых; убеждал думать не только о чтении светских книг, но и духовных, так как без духовной пищи невозможно прожить на свете, не погибнув или не превратившись в животное, просил всех чаще читать Евангелие. После службы Батюшка посетил моего духовника, отца Николая, помолился о всех присутствующих и немного побыл там. Отец Николай выразил сожаление, что стало мало людей, выступающих борцами за Церковь. Батюшка подтвердил это и сказал: «Правда, и это ужасно грустно; и что еще всего обиднее: все точно оглупели, какое-то скудоумие напало». Затем, по обыкновению своему, утешил всех, благословил и уехал.

7 декабря 1901 г.

Отец Иоанн приехал сегодня, как раз в день, назначенный им для моего отъезда в Петербург на освящение церкви при Сурском подворье. Обедню служил Батюшка в Никитском монастыре; сказал небольшое слово о том, что Церковь и адовы врата не одолеют [56], и о важности Таинства Святого Причащения. «Как можно сомневаться в истинности учения Христова и в силе значения Его Святых Таинств? – говорил отец Иоанн. – Я думаю, что каждый приоб­щаю­щийся чувствует себя как бы на небе».

Я причастилась и получила от Батюшки благословение в покоях игуменьи, к которой он зашел от обедни. Поздоровавшись со мной, отец Иоанн сказал: «Если ты собралась ехать сегодня на освящение моей церкви, то поедем со мной». Я обрадовалась и от всего сердца поблагодарила Батюшку. 

Мне удалось достать место в одном вагоне с ним, и я отлично устроилась там в купе с одной дамой. Как только поезд тронулся, Батюшка прислал за мной своего псаломщика и, хотя выглядел сильно утомленным, все же был в прекрасном расположении духа, ласково встретил меня и спросил: «Ну, как же ты устроилась?» Я отвечала, что меня не знают в Леушинском подворье и вряд ли там будет место. Тогда он сказал: «Да, лучше всего поезжай прямо в мое подворье»; на заявление псаломщика, что там еще не готово и сыро, не обратил внимания и упорно стоял на своем, чтобы остановилась там и пожила до освящения им церкви. Я простилась с Батюшкой, он благословил меня и пожелал мне спокойной ночи.

Наш вагон во время всего пути отчаянно трясло, и моя соседка очень боялась, что случится несчастье; меня тоже мучила эта тряска, – невозможно было ни сидеть, ни лежать, но я была спокойна, будучи уверена, что при Батюшке ничего не случится. Так мы провели всю ночь не сомкнувши глаз.

В семь часов утра псаломщик позвал меня к отцу Иоанну, который принял меня еще радушнее, чем накануне, написал записку в Леушинское подворье, чтобы приняли меня там, и разговорился со мной о пользе монастырей; особенно хвалил он монастыри запад­ного края, сказал, что он им много помогает, в особенности Теолин­скому [57], которому он передал уже более двадцати тысяч рублей, сказал, что они терпят большую нужду, и при этом назвал монахинь этих монастырей ангелами во плоти. Затем заговорил о тяжелом положении, в каком находится теперь наше общество, отказываясь от веры и поклоняясь только своим силам. 

Особенно сожалел Батюшка об упадке веры в самом духовенстве и сослался на слова Златоуста о том, что из священников не многие спасутся; выражал большое удивление, как это люди могут отрицать Таинство Причащения, как они сами не испытывают на себе присутствие благодати каждый раз, как только достойно приобщаются? Затем по моей просьбе объяснил мне Евангелие от Луки (16-я глава) о неверном домоправителе, который, будучи отрешен за неправиль­ное управление именьем от должности, всем должникам своего хозяина убавил их задолженность, и Господь сказал на это, что сыны века сего мудрее сынов света [58].

Отец Иоанн разъяснил, что Господь вовсе не одобряет непра­вильную наживу, но этою притчею показывает, что мудрее непра­вильно нажитое богатство употреблять на добрые дела, нежели копить его или прятать, и самому не пользоваться, и другим не давать; сказал, что такие лица, раздавая разумно, все же приобре­тают себе молельщиков и в этой еще жизни получают некоторое удовлетворение, да и в будущей, хотя небольшое, да получат за молитвы тех, коим помогли. И прибавил: «Господь все простит, только искренно покайся. Даже если и Лев Толстой покается теперь, то и его простит Господь; но только от него нельзя этого ожидать, он не покается, гордость ему помешает». 

Батюшка выразил сожа­ление о том, что большинство нынешних писателей, описывая в своих произведениях все противное вере и религии, в этом своем занятии сами доходят до того, что теряют веру, и так мнят о себе, что выше себя не считают никого, и указал, как пример – С., который 20 лет уже не был у исповеди. «Вот несчастные-то, и себя губят, и других ведут в ад...» – добавил он. На мой вопрос, что ожидает тех, которые по недостатку умственного развития не понимают, где есть правда, и грешат, отец Иоанн ответил: «Господь вложил в каждого сердце и совесть, и потому каждый грешащий ответствен перед Господом».

Заговорили об орловском предводителе дворянства Стаховиче по поводу его речи о свободе совести, и я сказала, что в Орле рас­пространился слух о том, будто вы, Батюшка, похвалили эту речь. Отец Иоанн взволновался и сказал: «Кажется, я везде порицаю Стаховича и мои проповеди печатаются, как же могут говорить подобную ложь?» Я на это заметила: «Теперь предстоят выборы, он боится быть забаллотированным; большинство мелких дворян, сидя в деревне, не слыхали его речи и, узнав, что она одобрена вами, поверят, что она хороша, и будут на стороне Стаховича». 

Батюшка согласился с моим мнением и сказал: «Да ведь правда удивительно, как мое имя привлекает народ: как бы я ни старался укрыться, всюду проведают, и везде-то я окружен. Мне приятно, что я могу быть полезен, и не знаю, как и благодарить Господа, что Он помогает мне удовлетворять разные нужды людей».

Я спросила: «А сами-то вы желаете жить? Не надоела вам жизнь?» Батюшка отвечал: «О да! Я хочу жить, видя себя постоянно окружен­ным; я сознаю, что я им нужен, и это заставляет меня любить жизнь». Так мы доехали до Петербурга. Отец Иоанн велел мне приезжать к 12-ти часам на его подворье, обещал сам туда приехать, благословил меня, и мы пока простились. Я проехала на Леушинское подворье; там мне сказали, что помещения у них нет, но, благодаря Батюшкиной записке, поместили меня в приемной зале, дали мне монашенку, которая и отправилась со мной на Сурское подворье. 

Так как я не догадалась попросить у Батюшки записку и сюда, то меня долго не пускали, заставляя стоять у ворот, пока моя мона­шенка не сообщила им обо мне, о моей записке от отца Иоанна и о том, что он сам приедет в 12 часов сюда. Тогда ко мне вышла за ворота настоятельница; с ней вышла и благочинная, уже почтенная и совсем простая; поговорив со мной на улице, они меня отправили к одной монахине, которая повела меня посмотреть церковь и другие постройки; тут мы встретили настоятельницу, и она пригласила нас в свою столовую, но как только мы вошли, она ушла и оставила меня одну. Мне как-то сразу почувствовалось, что я тут нежеланная гостья, и мне стало очень тяжело. 

Так я просидела одна почти до самого приезда Батюшки. За пять минут до него пришла настоятельница и стала расспрашивать о моей жизни, но нам не много пришлось поговорить, – привезли колокол, собралось несколько почитателей отца Иоанна, затем приехал он сам, не входя в покои, пошел осматривать постройку; затем, войдя в столовую и увидав меня, ласково поздоровался и представил меня настоятель­нице, сказав: «Мать Ангелина, рекомендую тебе Е.В. Д., это моя старая знакомая и прекраснейший человек», – хотел еще что-то сказать, но его отозвали в ризницу. Как только он вернулся, сейчас же усадил меня возле себя, налил стакан чаю и, подавая его мне, сказал: «Ведь ты еще ничего не кушала, выпей на здоровье», – и только что хотел и сам выпить чаю, как его отвлекли, все приходили с разными вопросами касательно освящения церкви...

Вдруг он обратился ко мне: «Ну что, нравится тебе, Е.В.?»

Я ничего не могла ответить, до того этот вопрос был для меня не­ожиданным, и только спросила: «Где благословите мне быть? В Леушинском нет места, а здесь, говорят, сыро». Отец Иоанн горячо возразил: «Что за вздор, что сыро? Топите хорошенько, и будет сухо! Помещайся здесь и живи...» Но, вероятно, на моем лице отразилось недовольство, и он вдруг прибавил: «Впрочем, ведь у тебя есть своя воля, делай, как тебе нравится!»

Я поспешила ответить: «Ведь вы, дорогой Батюшка, давно знаете, что у меня нет своей воли, да я и не хочу ее иметь, пусть будет все так, как вы прикажете».

Ответ мой понравился Батюшке, и он опять очень ласково сказал: «Ну так и оставайся тут, помогай им в трудах, вот тебе и занятие, а то ведь так-то, без дела, скучно».

В это время к нему подошел какой-то священник, приехавший из Сибири, зараженный, как оказалось, толстовским учением, и очень просил Батюшку поговорить с ним; он сказал, что посетил многие монастыри и нигде не мог найти удовлетворения своей мятущейся душе. Отец Иоанн спросил, что с ним и чего он ищет, и, услыхав, что он потерял веру, увел его в другую комнату и там довольно долго беседовал с ним.

Когда Батюшка уехал, матушка Ангелина пригласила меня к своему столу и затем предложила поместиться у той монахини, к которой меня провели раньше.

17 декабря 1901 г.

Все это время я пробыла на Сурском подворье, присматрива­лась, много поговорила со своею монахинею и услыхала, что и ее не удовлетворяет монашеская жизнь, хотя уже девять лет, как она живет здесь. Я тоже слышала жалобы, как трудно управлять монастырем, когда господствует фарисейство, лесть, ложь и еще доносы; все это подтверждало мой взгляд, и чем больше я всматривалась, тем сильнее во мне росло чувство нерасположения к монашеской жизни. 

Отец Иоанн приезжал каждый день и всегда был очень ласков и внимателен ко мне. Целыми днями приезжали разные благотворители и делали различные пожертвования, – массу сервизов, самоваров, холста, превосходные облачения. Меня посетил племянник моего мужа и был очень счастлив, что ему удалось повидать Батюшку и получить благословение; особенно же его тронуло то внимание, с каким Батюшка относился ко мне. Так как в комнате, да и везде, все-таки было довольно сыро, то мой ревматизм дал мне себя знать, – у меня сильно разболелись руки и ноги, и я уже боялась, что, пожалуй, не смогу быть на освящении.

Вчера дорогой отец Иоанн приехал часа в три и, встретившись со мною, внимательно посмотрел на меня и спросил о моем здоровье; я пожаловалась, что от боли всю ночь не спала. Батюшка крайне участливо отнесся к моему горю и крепко потер мои руки. Затем прошел во вновь устроенный и прекрасно омеблированный каким-то жертвователем кабинет и позвал меня, говоря: «Посмотри, как тут хорошо!» – но видя, что я болею, похлопал меня по плечу, еще потер руки и, чтобы утешить меня, дал мне просфору, на которой сам служил; этому я сильно обрадовалась, так как давно желала получить от него просфору, но он мне никогда не давал, сегодня имела в мыслях сама попросить его об этом, и вдруг он угадал мое желание. Я поцеловала его руку и сказала, что он исполнил мое давнишнее желание, угадал мою мысль. 

Затем Батюшка куда-то съездил, так что всенощную начали служить без него; он вернулся в 7 часов и сам прочел с особенным чувством и воодушевлением Евангелие. По окончании всенощной, которая вышла очень торже­ственной, народу набралась масса и толкотня была изрядная. Я, слава Богу, выстояла всю всенощную и приложилась к Евангелию. По молитвам отца Иоанна мои боли утихли и не мешали мне молиться.

По окончании службы Батюшка прошел в помещение насто­ятель­ницы; там его встретило много народу, а приезжие из Москвы поднесли ему белые розы. Меня как-то толкнули так, что я очути­лась около Батюшки и мне пришлось сесть к столу возле него; я испугалась, как бы мне не очутиться не на своем месте, и взглядом спросила об этом Батюшку. 

Он в ответ налил мне рюмку хересу и, подавая мне первой, сказал: «На тебе, моя дорогая старая знакомая, выпей на здоровье», – и этим, как хозяин, утвердил меня на моем месте; затем подал вино и всему духовенству, сам отпил немного чаю из стакана и подал его мне; угостил всех, простился и ушел к себе в кабинет, где и переночевал. Уходя, подозвал меня к себе, благо­словил и, пожелав спокойной ночи, подержал свои руки на моей голове. Не знаю, что со мной сталось, только я, вернувшись к себе, расплакалась, мою душу охватило какое-то чувство, о котором я и сама не умею дать себе отчета, только оно было не радостное...

Сегодня я всю ночь не спала от боли в руке и в семь часов пошла вместе с матушкой Ангелиной к отцу Иоанну в кабинет, но, боясь войти, остановилась в дверях; Батюшка увидал и подошел ко мне, поздоровался, выразил большое сожаление, что у меня разболелась рука, и сказал: «Давай я полечу»; похлопал и потер руки, поинтере­совался, как я провела ночь, и узнав, что не спала совсем, видимо опечалился и произнес: «Это уже совсем нехорошо». Потом немного прокатился с настоятельницей, вернулся к концу водоосвящения, и служба началась.

Батюшка сказал слово, обращенное к монахиням, о том, как они должны всегда благодарить Господа, что у них уже устроился храм, как они должны служить Ему, избегать фарисейства и всякой лжи, и неправды, быть снисходительными друг к другу, любить всех и всем стараться угодить. Затем обратился к архитектору, выразил ему свою благодарность, что так скоро выстроил храм и монастырь [59], и, наконец, глубокую благодарность жертвователям. Всех, кто только пожелал, причастил и всем сам дал приложиться ко кресту. Служба совершалась очень торжественно. 

Когда отец Иоанн пришел из церкви, я подошла к нему, поклонилась в ноги и поблагодарила за доставленное мне счастье быть на освящении; он поднял меня, сказав, что он очень рад моему присутствию при таком радостном событии, и благословил меня по моей просьбе на возвратный путь в Москву. Затем прошел в трапезную, где был приготовлен обед на 150 человек. Тут его встретили настоятельница и священник монастыр­ский отец Владимир [60], поднесли икону от монастыря, и последний произнес речь, но очень напыщенную, в которой чувствовалось отсутствие искренности, а отдавало фальшью. 

Мне указали место против отца Иоанна. Дорогой Батюшка благословил трапезу, налил себе вина в рюмку, неожиданно встал и отлил половину в мою рюмку, сказав: «За твое здоровье, дорогая Е.В.», – и при этом награ­дил меня таким ласковым чудным взглядом.

Сидевший рядом протоиерей философ Николаевич Орнатский [61] сказал отцу Иоанну очень сердечное искреннее слово о том, что и теперь чудеса продолжаются, чему служит доказательством столь неожиданное и столь быстрое возникновение, по молитвам Батюш­ки, на пустыре такого чудного здания, как это подворье и церковь. 

Батюшка всех угостил вином, угощал фруктами, сам раздавал – кому апельсин, кому яблоко, кому ветку винограда; потом, поблаго­дарив всех жертвователей и участников трапезы, ушел к себе.
Переодевшись, спросил чаю и, увидав меня, подозвал и сказал: «Ну вот, слава Богу, в самом начале ты помолилась с нами» – и, обняв меня при этом, очень участливо спросил, как я себя теперь чувствую. Я отвечала, что, слава Богу, отстояла все службы, но руки и ноги болят. Он пристально поглядел на меня и сказал: «А выгля­дишь ты, слава Богу, хорошо, вид у тебя совсем хороший». Я на это ответила: «Родной Батюшка, ведь я только вашими молитвами и живу, и сама удивляюсь, как это я сегодня все выдержала».

Отец Иоанн радостно сказал: «Ко мне милостив Господь не по заслугам моим», – сказал он, положив руку свою мне на плечо. Узнав, что я собираюсь уезжать домой, Батюшка благословил меня на путь мой, простился и уехал.

По отъезде Батюшки я вернулась к себе с душою, переполненною благодарностью к нему за всю ласку и внимание ко мне, ничем этого не заслужившей; сходила к матушке Ангелине, поблагодарила ее за гостеприимство и стала прощаться, но она уговорила меня пробыть еще до 19-го и причаститься у Батюшки, который приедет и отслужит обедню.

19 декабря 1901 г.

Я приготовилась к Святому Таинству и исповедалась. Отец Иоанн приехал и отслужил обедню; хотя и была большая толкотня, но мне, слава Богу, удалось приобщиться. Батюшка сказал слово о том, с каким страхом и какою глубокою верою должно приступать ко Святому Причащению, и как страшно грешит тот, кто решается приступать к нему не приготовившись. 

Говорил с особым дерзнове­нием и указал на Льва Толстого, что он отлучен от Церкви за то, что не признает этого Таинства и что так же отлучатся Господом все последователи Толстого, которые не веруют, что в каждой частице Святых Таин присутствует Сам Господь и через Причащение входит и вселяется в человека, отчего на такового нисходит благодать; но она нисходит только тогда, когда к этому Таинству приступают с младенческою чистотой и твердою верою. 

По окончании службы я прошла к настоятельнице и там разговорилась с одной весьма сим­па­тичной монахиней, от которой услыхала, что все желающие по­ступить в монашество подвергаются всегда большим искушениям и им все представляется в дурном виде, потому что враг всеми силами старается отвратить от этого пути.

Отец Иоанн ласково поздоровался со мной и поздравил с приня­тием Святых Таин. Я прошла за ним в его кабинет, попросив у матушки Ангелины позволения поговорить с Батюшкой. Я покло­нилась ему в ноги и со слезами поблагодарила за все его внимание ко мне, но не удержалась и высказала, что мне невыносимо больно было видеть, что его окружают такие несимпатичные люди...

«А вы, дорогой Батюшка, трудитесь, не зная ни отдыха, ни покоя, – у меня вся душа изболелась, глядя на вас...» – добавила я. Он поднял меня с колен, поцеловал в голову и сказал: «Напрасно ты меня жалеешь, – они не мучают меня, они все желают спастись и все по-своему, как умеют, служат Господу; всех, кто только желает поступить в монастырь, я принимаю, не могу я им мешать в этом, – я должен всеми силами содействовать спасению их всех...».

Затем еще раз поцеловал меня в голову и благословил. У меня не хватило духу сказать ему, что я отдумала поступать в монастырь; но, должно быть, по выражению моему Батюшка угадал это, потому что в трапезной во время обеда, усадив меня опять против себя, он вдруг обратился ко мне со словами: «А тебе, Е.В., ведь теперь уже не надо вина!» – и как-то особенно посмотрев на меня, прибавил: «Ну да, впрочем, на, выпей», – и подал рюмки... Сам же ничего не кушал, сказал только несколько слов с архитектором, но все время задумы­вался, потом прошел по кельям и стал прощаться. 

Я опять поблаго­дарила Батюшку за все и поцеловала его руку; он погладил меня по голове, ласково простился и благословил на дорогу. Я вернулась к себе, поблагодарила приютившую меня монашенку, уложилась, сходила к настоятельнице проститься и поблагодарить и ее за приют, собралась и уехала на станцию с твердым намерением оставить мысль о монастыре.

28 декабря 1901 г.

Доехала я до Москвы, и мне так все понравилось дома, стало так весело и хорошо на душе, что я твердо решила оставить всякие мысли не только о монастыре, но даже и о выезде куда-либо из Москвы; меня беспокоило только то, что я не испросила на это благословения у Батюшки. Узнав, что он завтра приезжает, я решила было не видаться с ним, но Господь судил иное... Совсем неожидан­но почти никогда за болезнью не посещавшая меня моя больная приятельница вдруг явилась ко мне с неотступной просьбой приехать к ней завтра, чтобы вместе помолиться за службой отца Иоанна, и не оставила меня, пока не взяла слова, что приеду; тут же принесли мне и приглашение на Батюшкину обедню. 

Я усмотрела в этом волю Божию, чтобы я повидала Батюшку. И слава Богу, несмотря на свое нездоровье, я прекрасно отстояла обедню и вечером посетила свою приятельницу. Как только я увидала карету отца Иоанна, я выбежала на двор встретить его; он радостно поздоровался и с участием спросил, почему я все хвораю. Я поклонилась ему в ноги и сказала: «Дорогой Батюшка, вы меня простите и исцелите...» Он поднял меня, благословил и передал мне, что матушка Антония пишет ему и жалуется на свое нездоровье, а также на меня, что я ее забыла и долго к ней не еду. 

Поздоровался с хозяйкой, поздравил ее с праздником и опять заговорил со мной. Я сказала, что все хвораю и сегодня только первый раз выехала и отстояла обедню. «А разве ты была у обедни, что же я тебя не видел?» – ласково спросил он, но заметив, что его внимание ко мне вызывает в других зависть, сейчас же прибавил: «Впрочем, я, когда служу и приобщаю, никогда никого не вижу...» – и стал говорить о своем подворье, о церкви, каким она служит утешением для сестер. 

Потом, обращаясь ко мне, произнес: «А матушка Антония, видимо, приближается к концу... но прекрасно она делает, что не оставляет игуменства; она заслужила себе награду на небесах в Царстве Небесном». Затем, пристально посмотрев на меня, вдруг спросил: «А ты, Е.В., часто читаешь Евангелие? Помнишь то место, где говорит­ся, – кто, взявшись за рало, обращается назад, тот ведь не надежен для Царства Небесного [62]? Ну и что же, ты теперь уже не хочешь попасть в Царствие Небесное?».

Я страшно взволновалась и возразила: «Как не хочу? – Хочу!» – «А, а! Если хочешь, так вот тебе мое благосло­вение и совет: продавай и раздавай все лишнее и уезжай в орловский монастырь к матушке Антонии, благодать Господня поддержит тебя...» Я сказала, что насмотрелась на матушку А., – она, как белка в колесе, никогда отдыха не имеет, так что мне как-то и жутко и страшно становится, – вдруг я не вынесу монашеской жизни? Батюш­ка, отечески радостно посмотрев на меня, сказал: «Господь тебя поддержит, а я благословляю и буду молиться, продавай и уезжай». – «Я дивлюсь, глядя на вас, дорогой Батюшка, как это вы никогда не даете себе ни минутки отдыха, с вами прямо чудеса творятся!» – выразила я свое удивление. Он на это сказал: «А на что же Господь? Он и дает силу». Затем встал, простился со всеми и уехал.

Приказанием Батюшки переменить мне жизнь были поражены решительно все; но всего удивительней то, что я нисколько не чувствую себя огорченной, что все мои планы на жизнь в Москве разрушились, – напротив, стало хорошо и радостно на душе; я почувствовала себя вполне счастливой, вернулась домой и сейчас же написала объявление о распродаже.

29 декабря 1901 г.

По Батюшкиному благословению я все живо распродала и сегодня в последний раз принимала его у себя в Москве. Сегодня отец Иоанн служил в Иверской общине сестер милосердия, после чего, по моей просьбе, навестил больную, мать жены моего воспи­тан­ника, очень подбодрил и утешил ее. «Веруйте, и Господь исцелит вас, и вы еще поживете...» – сказал он ей (действительно, так и было, – через несколько дней она выздоровела, а была уже приго­во­рена к смерти). 

Когда Батюшка приехал и прошел ко мне, я поклонилась ему, поблагодарила его за то, что, по его молитвам, так скоро устроила свои дела, попросила благословения на отъезд и умоляла его, как моего дорогого духовного отца и руководителя, дать мне какие-нибудь наставления или приказания. Отец Иоанн ответил: «На отъезд я тебя с радостью благословляю, а приказания и наставления пусть тебе даст игуменья; я же скажу только одно: побольше терпения, смирения и снисходительности к слабостям других; следи строго за собой, чтобы не иметь пристрастия ни к чему мирскому, молись хорошенько и ходи к службам непременно, смотри и следи внимательно за собой, – за своим внутренним миром, и старайся ловить свои мысли и исправлять себя». 

Затем спросил бумаги и написал матушке Антонии письмо, которое и прочел мне: сначала благодарил ее за внимание и доверие к нему, а затем и обо мне следующие слова: «Е.В. с готовностью едет к вам в обитель, в тихое пристанище, где она уповает найти удовлетворение душе своей, смятенной житейской суетою. Прими эту кроткую, добрую голубицу и утеши. Кланяюсь тебе и сестрам обители». Хотел еще что-то написать, но ему стали напоминать, что пора ехать к дру­гим. 

Я от всего сердца поблагодарила Батюшку, и он, поцеловав меня в голову, стал служить молебен, все время на коленях со слезами молился, прося у Господа благословения мне на новую жизнь и дорогу. Молился о всех присутствующих, прося послать им утешение и успокоение; обласкал сильно больную старушку, похло­пал по ее больной спине и, положив руку на голову, сказал ей: «Бог милостив, веруй, надейся и поправишься». Затем благословил меня полным крестом и с какою-то радостью велел передать поклон матушке Антонии. Я попросила принять от меня складень. Батюшка полюбовался на чудную художественную работу, приложился к иконкам, поблагодарил меня, поцеловал в голову и уехал. Я чувство­вала себя совершенно счастливой.

14 мая 1902 г.

Я страшно соскучилась, так долго не видав Батюшку, и потому телеграммой попросила у него благословения выехать в Клин, когда он поедет в Москву, и, получив его согласие, выехала. Когда подо­шел поезд, меня встретил псаломщик отца Иоанна и провел меня к нему в вагон. Батюшка радостно встретил меня, похристо­совался со мной и спросил, довольна ли я настоящею жизнью. Я отвечала, что всем довольна, но только очень тяжело, что так редко приходится видеть Батюшку. 

Он призадумался, но ничего не сказал на это. Я рассказала про торжественную встречу, какую мне устро­ила матуш­ка Антония благодаря письму отца Иоанна, за которое она от всей души благодарит Батюшку. Батюшка остался очень доволен, что его письмо было так принято и что мне оказали такое внимание, и спросил: «А что этот монастырь – общежительный?» Узнав, что нет, он заметил, что более сочувствует общежительным. Когда я сказала: «Мне все монашенки говорят, что без денег нельзя постри­гаться», – он милостиво произнес: «Господь все устраивает Сам и устроит все в свое время; матушка долго не проживет, тогда Господь и устроит, как нужно». Исповедав меня и отпустив мои грехи, Батюшка усадил меня возле себя и спросил, поправилось ли мое здоровье. 

Я поблагодарила его за то, что он по моей телеграмме помолился обо мне и о заболевшей матушке, утешил нас своим сердечным ответом, исцелил и подбодрил; затем прибавила: «А теперь мое здоровье опять стало не хорошо, частенько все болит». Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «Потерпи, Бог мило­стив». Тут отца Иоанна стали посещать разные лица, подходили за благословением, за советами, так что мне уже больше не пришлось говорить с ним.

Мы приехали в Москву, и я направилась в лицейскую церковь, где Батюшка и служил сегодня. Там он произнес слово приблизительно такого содержания. «Каждый человек, прежде чем заняться настав­ле­нием других, должен хорошенько изучить себя, узнать и испытать свое сердце, чтобы быть в состоянии служить примером для других, и только такой человек имеет право получать воздаяние за свои труды, то есть сделать свою паству такою же чистою, каков он сам, вот объяснение евангельских слов, – трудящийся достоин награ­ды [63]».

Давая приложиться ко кресту, Батюшка поздравил меня с приня­тием Святых Таин. Затем, провожая его на станцию, я была свиде­тель­ницей того, как отец Иоанн изгнал беса из одной женщины, это произвело на меня такое сильное впечатление, что я и теперь не могу забыть его.

Эта бесноватая имела ужасный вид; она неистово кричала, броса­лась на Батюшку с кулаками, хватала его за горло (я тряслась как в лихорадке, боясь, как бы она не задушила его). Он же стоял как вко­пан­ный, ни одна жилка не дрогнула на его лице. Я удивлялась этому спокойствию и тому, как он глубоко верил, что бес должен его послушаться. Она лезет с кулаками, а он гладит ее по голове, целует в голову и только твердит: «Именем Господа нашего Иисуса Христа повелеваю тебе, – выйди из Елизаветы и не смей ее тревожить». Глаза у нее выкатились, налились кровью, руки скрючились, стали похожими на когти у хищной птицы, на нее страшно было смотреть, а он все с тем же спокойствием повторяет все те же слова: «Выходи из нее».

Наконец она закричала еще ужаснее: «Ишь, пучеглазый, чего захотел, я уже 7 лет живу в ней, не выйду! Вот ни за что не выйду!» Отец Иоанн велел ей перекреститься, а она кричит во все горло, что ее зовут «молодчиком Иваном». Батюшка на это сказал: «Иван хрис­тианское имя, а ты скажи, как твоего беса зовут?» Она еще хуже стала бесноваться и лезть с кулаками на него. Батюшка строго произнес опять: «Именем Господа нашего Иисуса Христа повелеваю тебе, – выйди из нее». Мало-помалу она стала утихать и наконец, по приказанию отца Иоанна, она перекрестилась. 

«Как тебе имя?» – спросил он. Она ответила: «Веельзевул, – и стала падать, говоря, – умираю». Тут Батюшка уверенно произнес: «Не умрешь, Елизавета, а будешь свободна от него, – и строго прибавил: – Выходи из нее и не смей более касаться ее». Вторично велел пере­креститься ей, что она уже охотно исполнила. Затем благословил ее и поцеловал в голову; она совсем преобразилась, лицо сделалось спокойное, хорошее, глаза стали совершенно нормальные, здоровые и добрые; она бросилась к ногам Батюшки, начала обнимать и целовать их и всячески выражать свою глубокую благодарность отцу Иоанну за исцеление. 

Он же благословил и всех тут бывших и вошел в вагон, оттуда еще раз благословил меня и пожелал мне счастли­вого возвращения в Орел. Я вернулась под глубоким впечатлением всего виденного.

22 июля 1902 г.

Получила я из Москвы извещение, что Батюшка этого числа будет там, и так как сильно соскучилась, долго не видав его, то съездила в Москву, помолилась на его службе, причастилась, а потом в одном доме встретила Батюшку и побеседовала с ним. Мое заявление, что и матушка Антония, и преосвященный Ириней выражают желание, чтобы я поступила в монастырь, Батюшка очень радостно выслушал и сказал: «А что же? Ведь так и быть должно, Господь тебе поможет; тебе, Е.В., необходимо потрудиться, а иначе ты не попадешь туда, куда бы я желал, чтоб ты попала». 

Поцеловал меня, разрешил пока ничего не предпринимать, дал благословение матушке и сестрам и сказал: «Прощай и возвращайся с Богом в Орел». Затем положил в стакан очень много сахару, прибавил еще варенья и, хорошенько размешав, выпил глоточек; затем налил на блюдце и, радостно улыбаясь, подал мне со словами: «Выпей на здоровье». Никогда еще в жизни мне чай не казался таким вкусным, как теперь, и я с наслаждением выпила. Угостив еще некоторых, Батюшка простился, благословил всех, пожелал мне счастливого пути и уехал. Я от всего сердца поблагодарила тех, кто дал мне возможность повидать его, и сегодня же отправилась домой.

14 сентября 1902 г.

Написала дорогому Батюшке письмо, в котором чистосер­дечно созналась, что чем больше вглядываюсь в монастырскую жизнь, тем она мне все меньше и меньше нравится, и что постри­гаться мне не хочется, но что и мир мне тоже противен и возвра­щаться в него тоже ни за что не хочу. И получила в ответ, что он молится за меня и шлет мне благословение. Мне опять стало легко и хорошо на душе.

25 октября 1902 г.

Я послала отцу Иоанну поздравление с днем его Ангела и получила в ответ его благословение приехать в Москву повидаться с ним. Батюшка служил в Никитском монастыре; народу набралась такая масса, что с трудом можно было протолкаться туда. Когда Батюшка вышел с Дарами, то остановился в дверях и произнес маленькое слово. Он объяснял значение слова «аминь». Упомянув о том, как велико значение Таинства Причащения, Батюшка сказал, что слово «аминь» подтверждает все сказанное Спасителем о воскресении мертвых, о будущей жизни, о суде и наказаниях, о блаженстве и вечных муках, – все непременно так и будет.

Матушка игуменья пригласила меня к себе, там я и встретила Ба­тюш­ку. Он радостно повидался со мной, благословил и, вниматель­но посмотрев на меня, сказал, что я теперь гораздо лучше выгляжу, чем прежде. К нему подвели больного мальчика и просили Батюшку благословить его на операцию, но благословения своего отец Иоанн на это не дал. Затем угостил меня чаем, который показался мне опять необыкновенно вкусным, поблагодарил меня за поздравление и сказал, что день своего Ангела он провел превосходно, все отнеслись к нему необыкновенно сердечно и внимательно. «Я был вполне счастлив», – прибавил он. 

Из монастыря Батюшка проехал к моей знакомой М., на Малую Дмитровку; там я поднесла ему икону Иоанна Рыльского, вышитую золотом, и попросила его освятить ее. Батюшка поинтересовался узнать, кто шил, и восхищался работой. Узнав, что шила орловская монашенка, спросил, продолжаю ли я сама работать, и похвалил меня за мой утвердительный ответ. «Очень, очень благодарю тебя за икону», – произнес он. 

Я сказала: «Дорогой Батюшка, я получила анонимное письмо, в котором меня называют бесноватой и просят меня немедленно оставить мона­стырь, угрожая в противном случае сжечь мою келью и зарезать меня». Отец Иоанн, выслушав меня, так весь и просиял от радости, точно я ему сообщила что-то необыкновенно хорошее, и прогово­рил: «Так вот как, и тебя уже не оставляют в покое...» – обнял меня и крепко поцеловал в голову. Затем поговорил со всеми, обласкал и утешил хозяйку, благословил меня на обратный путь в Орел, про­стился и уехал.

8 ноября наша монашенка была в Кронштадте у дорогого отца Иоанна и привезла мне от него маленькое письмо в трех словах:
«Екатерина Васильевна, Божие благословение тебе, дорогая раба Христова. Мой сердечный поклон. Протоиерей Иоанн. 1902 года, 2 ноября».

Нет слов выразить, как я была осчастливлена этим вниманием бесценного Батюшки; от всего сердца я возблагодарила Господа, что Он послал мне такого духовного отца.

9 декабря 1902 г.

Сегодня я была несказанно обрадована телеграммой от доро­го­го Батюшки с приглашением приехать на освящение церкви.
Вот точное содержание этой телеграммы: «Шлю благословение, уведомляю вас, что освящение церкви будет 17 декабря, прошу пожаловать, билет получите здесь. Протоиерей Иоанн Кронштадт­ский». Но к крайнему моему сожалению, мне не пришлось восполь­зоваться этим приглашением по разным непредвиденным обстоя­тельствам.

2 января 1903 г.

27 декабря я получила извещение, что к сегодняшнему дню Батюшка будет в Москве и что он шлет мне благословение встретить его в Клину. Я так и сделала. Отец Иоанн необыкновенно ласково и сердечно сейчас же принял меня в вагон. Он не выразил никакого сожаления о том, что я не попала на освящение церкви, и сказал: «Такая масса набралась разных строителей и жертвователей, что решительно невозможно было водворить настоящего порядка, потому и толкотня была невообразимая». Про себя сказал, что празд­ники провел хорошо и чувствует себя бодрым и здоровым; затем заговорил о монашестве. 

Я сообщила Батюшке, что у меня охладело желание поступить в монашество из боязни не выполнить как следует монашеский обет, сказала, что на игуменство смотрю как на самый страшный крест, так как здесь приходится отвечать Господу не только за себя, но за всех.

Он на это возразил: «Да, крест, правда, большой, но ведь Господь пошлет Свою благодать. И ты права, игуменья должна все знать и должна стараться предупреждать все беды. Конечно, за то, чего она не знает, она отвечать не может». Я заметила, что матушка Антония сильно желает, чтобы я постриглась, а я высказала ей, что монаше­ство меня не удовлетворит. Отец Иоанн нашел желание матушки правильным и убедительно прибавил: «Тебе непременно надо принять на себя ангельский чин, и я это тебе советую сделать». 

Я сказала: «Меня страшит обет, ведь это та же присяга; но та дается на верность царю земному и отечеству, а эта – на верность Самому Господу; я понимаю это так, – если бы я присягнула царю, а потом стала бы недовольна им, я бы уже считала себя связанной присягой и обязанной не разбирать, но беспрекословно повиноваться, оставаясь навсегда верной и преданной царю и отечеству и готовой положить за них жизнь». 

Он на это отвечал: «Ты совершенно верно понимаешь, и какою бы ты могла быть отличной игуменией, как бы тебе было хорошо заменить матушку Антонию; одно только мешает, – Орловский монастырь своекоштный, а таким тебе нельзя управ­лять; но общежительным-то уже непременно надо будет поуправ­лять».

Затем исповедал меня, велел побольше разбирать свои поступки и мысли и стараться исправлять себя. «Вглядываться во все следует и взвешивать все можно и должно; но нужно в то же время быть снисходительной и больше любить ближних...» – говорил Батюшка и отпустил мои грехи; мне стало легко и весело на душе, – точно гора с плеч свалилась. Я попросила его помолиться за некоторых лиц; Батюшка охотно это исполнил и помолился тут же при мне, стоя у окна. Я чувствовала, что он молится и за меня, и мою душу охватило какое-то совсем особенное необыкновенное хорошее чув­ство, которое не выразить никакими словами.

Окончив молитву, он посадил меня возле и снова сказал: «А все-таки тебе вступить в этот ангельский чин монашества следует». – «Если есть ваше желание, дорогой Батюшка, то устройте так, чтобы меня постригли в вашем присутствии, по вашим святым молитвам мне легче будет дать обет», – попросила я. Он согласился и в таком случае велел еще подождать, обещая сообщить мне, когда это нужно будет сделать. Я попросила его принять от меня бархатные ризы, поклонилась в ноги и передала ему благодарность от уже умирав­шей было монахини, выздоровевшей по его святым молитвам. «Слава и благодарение милосердному Господу, – сказал Батюшка, – за то, что Он меня, недостойного раба, услышал».

Поезд подошел к станции. Батюшка благословил меня, и мы вышли. Я направилась в мещанскую богадельню, где служил сегодня отец Иоанн. Толкотня там была невообразимая, я едва смогла причаститься; меня сильно сдавили, и была минута, когда я подумала, что уже пришел мой конец; к счастью, тут попался мой бывший человек, который вытащил меня из толпы и помог мне выбраться из церкви. Я вернулась к своим знакомым, у которых остановилась; к ним же приехал и отец Иоанн, отслужил там молебен, утешил и осчастливил нас всех и уехал.

16 февраля 1903 г.

В ответ на посланное мною письмо дорогому Батюшке я получила от него также письмо такого содержания:

«Дорогая сестра о Господе, Екатерина Васильевна! Шлю тебе сер­дечное благословение и такое же желание тебе доброго здоровья и душевного мира. Слышал я, что ты нездорова и не покойна. Молю Бога о даровании тебе здоровья и благодушия. Матушке игуменье Антонии шлю мой сердечный поклон и выражаю великую благо­дарность за драгоценные ее ко мне письма. Когда выздоровеешь, Е.В., приезжай в мой монастырь и познакомься с настоятельницей Ангелиной, с образом жизни наших монахинь и решай сама, как тебе поступить в нашу обитель, когда и на каких условиях. Я здоров Божиею милостью. 

Протоиерей Иоанн Сергиев. 13 февр. 1903 года».

По получении этого письма меня охватила необыкновенная радость и вместе с тем какая-то грусть при сознании, что все преж­нее теперь кончено и наступает что-то новое; но мое здоровье стало сразу лучше; я долгое время никуда не выходила из келии; сегодня же посетила матушку и, переговорив с нею и посоветовавшись, как поступить, написала настоятельнице Сурского подворья матушке Ангелине почтительнейшее письмо; в нем я сообщала, что получила от дорогого Батюшки приглашение поехать в ее подворье, и просила ее сделать мне великое одолжение – дать мне какое-нибудь крошечное помещение. 

5 марта я получила от нее телеграмму, извещавшую меня, что комната готова и что матушка просит приехать, когда мне будет угодно. Я в тот же день выехала с Полей (служанкой); матушка Антония и сестра очень сердечно проводили меня. Матушка сильно плакала и все просила вернуться назад и совсем водвориться в ее монастыре.

Матушка Ангелина встретила меня очень любезно, назначила мне комнату, но извинилась, что за недостатком помещения должна поместить со мной и игуменью Сурского монастыря, неожиданно приехавшую сюда. Мне комната очень понравилась, с матушкой Порфирией мы сошлись и прекрасно устроились.

9 марта 1903 г.

Весь день я провела в обществе настоятельниц; разговоры шли о монастыре и монастырской жизни; одна жаловалась на недо­статок средств и на постоянную суету, мешающую думать о спасе­нии, другая – на трудность управления совершенно не подготов­ленными монахинями. В 10 часов вечера приехал отец Иоанн, страшно утомленный; тут его окружили монахини так, что он насилу поднялся на лестницу; заметив меня, улыбнулся мне и сказал: «Здравствуй, дорогая Е.В., когда ты приехала? Очень, очень рад тебя видеть!» Прошел в свой кабинет и выразил желание немного отдохнуть, ссылаясь на сильную усталость. 

За ним прошли туда же матушка Ангелина и Вера Перцова, которая его сегодня сопровождала [64]. Мы все остались в зале, но не прошло и четверти часа, как он вышел к нам, еще раз благословил меня, поговорил с сурской игуменьей о делах, дал ей некоторые инструкции, пере­говорил с матушкой Ангелиной и пригласил нас в свой кабинет. Там спросил меня, как я поживаю. Я отвечала, что хорошо, слава Богу, вашими молитвами, передала низкий поклон от матушки Антонии и ее просьбу принять в дар икону «Скоропослушницы», шитую золотом, – работу и труды ее монахинь. 

Батюшка, узнав, что она освящена, принял ее с удовольствием и приложился к ней; затем хотел прочесть письмо, которое я ему передала от матушки, но его отвлекли по какому-то делу, позвали в ризницу. Когда вернулся, то усадил меня напротив и начал оживленно рассказывать, как он присутствовал сегодня на диспуте в Духовной Академии, который вел ключарь Андреевского собора на степень магистра [65], и как ему оппонировали более ученые, чем он. «Но, – прибавил Батюшка – мне было довольно скучно, так как я не мог уловить всего как следует, благодаря тому, что плохо слышу. В результате мой клю­чарь одержал верх, и я за него очень порадовался». 

На мой вопрос, прошел ли его кашель, отвечал отрицательно. Я заметила, что Батюшка сильно похудел; он согласился со мной и выразил догадку, что это от постной пищи.

В это время приехал какой-то англичанин и пожелал поговорить с Батюшкой; его впустили в кабинет, а мы все вышли. Отец Иоанн недолго беседовал с ним, скоро проводил его, пришел к нам в столовую, помолился, усадил меня рядом и, обращаясь ко всем со своей чудной улыбкой, произнес: «Вот тут я у себя дома и как мне хорошо!» Затем передал, что этот англичанин просит за свой клочок земли сто тысяч. 

«Я думаю, не надо нам покупать, пока обойдемся тем, что есть, а нужно будет, то Господь не оставит, пошлет все, что нужно; я ему так и сказал», – говорил Батюшка. Я посоветовала ему совсем сюда переехать. Батюшка возразил: «Кронштадт не пустит меня, они все побегут за мной, этого нельзя сделать». 

Сурская настоятельница сказала, что Батюшка их позабыл, а Сура – его ро­дина, и что ему необходимо поселиться там. Он сделался серьезен и ответил: «Ишь чего ты захотела! Что мне там у тебя делать? С нищими возиться? Их у меня и тут много, а здесь я нужен всем, во всех слоях общества; так как же я могу уйти в такую даль?» Затем сказал, что страшно устал и еще нужно помолиться, встал, благо­словил нас и ушел.

10 марта 1903 г.

Мы с настоятельницей сурской пришли пораньше в игумен­скую и там ожидали Батюшку. Он вышел к нам из кабинета в под­ряснике и шитом зо́лотом кушаке, ласково поздоровался и спросил, как мы провели ночь. Мы поблагодарили за внимание. Я заговорила было об исповеди, но Батюшка сообщил нам, что на этой неделе не будет здесь служить, так как все время уже распределено: сегодня на Бежецком подворье, завтра едет в Москву, потом в Леушинском [66].

Как ни упрашивала его матушка Ангелина, он остался при своем решении; затем прошел в церковь и прочел там канон. Когда он уходил, я просила его помолиться обо мне, чтобы меня покинуло уныние, – он обернулся и очень строго сказал: «Уныние гони вон, усерднее молись Господу...» – и уехал.

15 марта 1903 г.

Все эти пять дней я провела в обществе монахинь, в разгово­рах о монастырской жизни и порядках, наблюдала и вглядывалась во все, что видела и слышала, побывала и в трапезной, и на спевках, много беседовала с настоятельницей Сурского монастыря, и в конце концов вижу, что везде много шума и толкотни, духовной настроен­ности мало... В силу всех наблюдений у меня не осталось ни малей­шего желания поступить в монастырь и принять постриг. 

Но сильное желание видеть почаще дорогого Батюшку, так как в эти свидания я чувствую, что он полон благодати и эта благодать ощути­тельно переходит и на меня (иначе чем же объяснить то блаженство души, ту какую-то особенную радость, которую я испытываю почти после каждого свидания с ним, и боли утихают, и тоска отходит), удерживает меня здесь. Чтобы видеть его почаще, я решила посе­лить­ся тут, при монастыре, когда выстроится гостиница, и хотела переговорить с матушкой Ангелиной об условиях, но она заявила, что ничего не знает и сказала, чтобы я переговорила об этом с самим Батюшкой.

Отец Иоанн приехал, когда я была у всенощной. Узнав об этом, я сейчас же прошла в игуменскую и застала Батюшку в столовой, – он пил чай. Батюшка очень приветливо встретил меня, сейчас же налил мне чаю и спросил, пригляделась ли я к их порядкам? Сказал: «Я сегодня сам причастил до пяти тысяч человек разных палом­ников, калек и несчастных у себя в Кронштадте и страшно устал, – с пяти часов утра до часу все на ногах; а затем и здесь уже многих навестил». 

Тут Вера Перцова заметила: «Батюшка сегодня исцелил бесноватого».
При этих словах отец Иоанн обратился ко мне и сказал: «Да, и представь себе, сколько я с ним провозился, – не может поднять на меня глаз, да и только! Но, слава и благодарение Милосердному Господу, я изгнал беса и исцелил его». Вдруг Батюшка, обращаясь ко всем здесь присутствовавшим и указывая на меня, произнес: «Екатерина Васильевна – это мой старинный, дорогой друг!»

Увидав мою девушку, стоявшую вдали в белом платочке, спросил, кто эта «белая», и узнав, что моя прислуга, сказал: «Ах, так это твоя, надо ей дать чаю...» – налил на блюдечко, подозвал ее и дал; та была на верху счастья. Зная, что в понедельник Батюшка будет служить у нас, я просила его исповедать меня. Он согласился, велел хоро­шенько приготовиться и изложить письменно, в чем особенно грешна. Затем, сказав, что ему нужно помолиться, ушел в свою спаленку, а все остались ожидать его возвращения; я же прошла в зал и там помолилась перед иконой Спасителя; вдруг Батюшка вышел из кабинета и сказал: «Е.В., иди сюда, что ты там стоишь?» – и посадил меня рядом. 

К нему подошла матушка Ангелина и подала письмо матушки Антонии, которое ему не удалось прочесть раньше. Он с радостью взялся за чтение и несколько раз выражал свое удовольствие, восклицая: «Вот превосходно пишет! Как логично, хорошо, сколько смирения! Я, читая, получил такое удовольствие, воспрянул духом; за одно это смирение она спасется... Господи, как я доволен, что прочел, – так могут писать только одни святые!» Окончив чтение, ушел к себе, заперся и стал молиться.

Через полчаса Батюшка опять вышел, сел к столу и стал прос­ма­тривать свой дневник; тут по распоряжению матушки Ангелины ему подали закусить; он долго отказывался, но, наконец, согласился и скушал несколько ложек ухи. В это время помощница матушки Ангелины подвела к нему настоятельницу Сурской обители со словами: «Дорогой Батюшка, она совсем захлопоталась, все бегает, закупает». Он встал, благословил ее и сказал: «Молодец мать Порфирия, я за то ее люблю, что она все заготовляет и обо всем заботится». 

Батюшка закусил, поблагодарил Господа и собрался идти спать, как матушке Ангелине доложили о приезде двух девушек, которых он, по их словам, обещал взять в монастырь; Батюшка подтвердил, что это он, действительно, их направил, но оставляет за матушкой Ангелиной полную свободу решить – принять их или нет, и вышел. Матушка Ангелина старалась им доказать, что места нет и она принять их никак не может, как вдруг вернулся Батюшка и сказал: «Прими их, Ангелина, на место тех двух, которые уходят». Разговаривать было больше нечего, и она велела им принести свои паспорта, а Батюшка пожелал нам спокойной ночи и ушел спать. Я вернулась к себе довольная и возблагодарила за все Господа.

16 марта 1903 г.

Я встала пораньше и прошла в игуменскую; Батюшке делали в это время перевязку больной левой ноги, на пальце которой прорвался нарыв, и все мозоли и даже ступня страшно опухли. Услыхав об этом, я удивилась терпению Батюшки, как он с такими больными ногами мог простоять вчера целых 8 часов, приобщив 3 тысяч человек, и еще сегодня ехать в Царское освящать храм с митрополитом в присутствии Государя [67]... какой же он мученик! 

В это время Батюшка вышел в кабинет, поздоровался, благословил и стал читать канон, но долго стоять не мог, должен был от боли сесть и окончить чтение сидя. В 6 часов он оделся и уехал. Я отстояла раннюю обедню, приготовилась к исповеди и записала все свои грехи. Вечером только я пришла в игуменскую, как приехал отец Иоанн, страшно усталый и измученный; благословил нас, сказал, что хочет отдохнуть, и прошел к себе, но очень скоро вышел обратно, позвал меня в кабинет и стал рассказывать о своей службе в Царском Селе вместе с митрополитом в присутствии Государя и Государыни.

Затем записал что-то в своем дневнике, попросил чаю и ушел к себе помолиться. Чай ему подали туда, но он вышел со стаканом оттуда, совсем усталый, сел на стул, предложил и мне чаю, причем еще спросил, какой я люблю, – с лимоном или без него. Налил полное блюдечко и со своею доброю улыбкой подал мне. Я поцело­вала его руку и выпила. Батюшка допил остальное и ушел к себе, а мы все остались ждать.

Действительно, он скоро опять вышел, и, когда сел, игумения Ангелина подвела к нему действительного статского советника Хлебникова. Последний привез свою дочь, рясофорную монахиню, с просьбой взять ее сюда в монастырь со вкладом в 3 тысячи рублей и с тем, что она будет жить на свою пенсию в одну тысячу рублей. Мы все вышли в зал, а отец Иоанн стал беседовать с ними. Разговор шел так громко, что нам все было слышно. 

Батюшка велел игумении Ангелине принять их, а монахине сказал: «А вас прошу во всем слушаться и беспрекословно повиноваться настоятельнице матушке Ангелине». Затем извинился перед ними, сказав, что ему нужно ехать. Они вышли, Батюшка благословил нас, меня обещал испове­дать завтра утром и оставил нас.

17 марта 1903 г.

Я приготовилась к исповеди, встала раньше и, идя в игумен­скую, встретила Батюшку; он шел погулять в садик и сказал, что исповедует меня, как вернется. За это время зал наполнился массой народа, но Батюшка, возвращаясь, прошел мимо всех и уже в дверях кабинета позвал меня исповедаться. Я во время исповеди заплакала. 

Он говорил: «Старайся приобрести более доверчивости к людям и менее подозрительности, старайся всеми силами разбирать свои поступки и свои мысли, исправляй себя, а не отыскивай недостатков в других... – и тут прибавил: – Как прожить совсем без разбора людей? Кто это может? И я в этом грешен». На мое заявление, что я раздражаюсь при виде людей, поступающих вполне самовольно, а носящих маску святости, и чувствую к ним отвращение, – отец Иоанн ответил: «Надо к таким относиться снисходительно, поста­райся избавиться от чувства отвращения и достигнуть такого спокойствия, чтобы это тебя не возмущало». Затем помолился обо мне и отпустил грехи. Я от всей души поблагодарила Батюшку и поклонилась ему в ноги. 

Потом я заговорила о доме, который строится для живущих при монастыре, и попросила Батюшку поместить меня там и принять пока от меня вклад две тысячи рублей, а все, что нужно будет еще, привезти потом. Он сказал, что с радостью принимает меня и что об этом у него уже был разговор с матушкой Ангелиной. «Поселяйся пока, очень, очень рад», – добавил Батюшка, благословил меня, вышел в кабинет, передал деньги матушке Ангелине и стал собираться в церковь.

Народу набралась масса, одних заказчиков было более пятиде­сяти, и толкотня была изрядная. Батюшка говорил слово о значении Таинства Святого Причащения, о той великой милости, которую нам явил Господь Иисус Христос, сойдя на землю, приняв на Себя наши грехи и искупив их Своими Крестными страданиями. Напо­мнил, что через Причащение нисходит благодать, которая и помо­гает людям становиться лучше и исправляться; что поэтому необхо­димо как можно чаще приступать к сему Таинству, так как в нем – великая сила спасения для нас. 

Мне удалось причаститься сейчас же после обеих настоятельниц. По окончании обедни я прошла в Батюшкины покои; скоро пришел и он, сильно утомленный и что-то не в духе. Не пошел в зал, где были накрыты два стола и набралось много народу. У себя в кабинете тоже ничего почти не кушал, простился с нами и вскоре уехал в Кронштадт.

19 марта 1903 г.

Сегодня Батюшка приехал к нам. Я повидалась с ним и просила у него благословения поехать в четверг к себе в Орел. Он очень ласково встретил меня и в ответ на мою просьбу сказал: «Что же это! Ты уже хочешь уезжать! – делай, как знаешь...» Я передала ему, что матушка Антония просит меня встретить светлый праздник с нею. Он выслушал меня и сказал: «Ну и прекрасно, поезжай с Богом; передай ей мое благословение, а сама приезжай сюда, когда захочешь». Я просила благословить меня вернуться сюда, как будет готово здесь помещение. «Делай, как хочешь», – отвечал Батюшка, обнял меня, крепко поцеловал в голову, благословил и пошел в церковь служить обедню.

За обедней произнес слово опять о важности Святого Причаще­ния, о том, как недостойно многие приступают к нему, не покаяв­шись как следует, и не умеют благодарить Господа, дающего нам Свою Плоть и Кровь для нашего спасения. Рассказал о десяти прокаженных, которых исцелил Господь; указал, что только один из них вернулся поблагодарить Его; не вернувшихся же девятерых Господь не оставил без наказания и строго осудил за неблагодар­ность [68]. «Так и вас, – говорил отец Иоанн, – неблагодарных, превратившихся в каких-то животных, обуреваемых страстями и забывших Бога, не воздающих Ему должного благодарения, и вам, приступающим недостойно к Святым Тайнам, Господь этого не простит, а взыщет, и строго взыщет». Затем стал причащать.

По окончании службы я прошла в игуменскую; вся зала была переполнена народом. Батюшка пришел веселый, поздоровался со всеми, помолившись, сел за стол вместе с духовенством и стал всех угощать чаем. Я стояла далеко и наблюдала за всем. А.Я., казначея, подала Батюшке стакан и попросила благословить его для меня, что он с удовольствием и исполнил. Затем он простился со всеми и прошел в кабинет, я последовала за ним. Там к Батюшке подошел какой-то священник и попросил денег на постройку; он сейчас же выдал ему 100 рублей; потом сам вызвал из залы какого-то монаха, дал ему 200 рублей и благословил его. Затем надел другую рясу, благословил всех и уехал.

20 марта 1903 г.

Побывала у митрополита Антония и, вернувшись, пошла к матушке Ангелине и побеседовала с нею, сидя в Батюшкином кабинете. Как только мы заметили в окне карету отца Иоанна, сейчас же все выбежали ему навстречу. Батюшка приехал в чудном расположении духа, очень ласково поздоровался со мною и спросил, как поживаю и как мое здоровье. 

Я отвечала: «Слава Богу, хорошо, только почки болят». Он пожелал мне доброго здоровья. Достал свою кабинетную карточку со сделанной уже надписью и вручил ее мне для передачи матушке Антонии. А.Я., казначея, подарила мне Батюшкин портрет и попросила отца Иоанна сделать надпись, что он с большим удовольствием исполнил и подал мне, написав: «Искренней христианке, рабе Божией Е.В. Духониной, в благосло­вение на водворение в Иоанновской Петербургской Обители».

Затем, по просьбе матушки Ангелины, подписал мне книжку «Хрис­тианская философия» [69] так: «Е.В. Духониной в знак духовной о Христе дружбы», и сам подал мне ее.

Я до того была тронута вниманием Батюшки, что чуть не распла­калась от радости. Так как на завтра назначен постриг в мантии, то отца Иоанна просили выбрать имена; он это исполнил, затем благо­словил всех и ушел к себе отдохнуть. Я от всего сердца поблагода­рила матушку Ангелину и Анну Яковлевну за их доброе внимание и ушла к себе вполне довольная и счастливая.

21 марта 1903 г.

Сегодня я присутствовала на постриге в мантии двух мона­хинь, которым Батюшка выбрал имена: Евпраксия и Евлампия. Я пораньше прошла в игуменскую, где уже собралось много народу, и встретила Батюшку. Он приветливо поздоровался со мной и пошел до обедни походить по садику; я же пошла в церковь на хоры и оттуда наблюдала весь обряд пострига. 

Впереди шли певчие с зажженными свечами и превосходно пели что-то очень трогатель­ное, за ними вели двух постригаемых и поставили их сзади, у свечного ящика; после псалма повели их к алтарю и поставили посреди церкви, – тут они ложились на пол крестом. Архимандрит делал им вопросы, а они давали обет; я слушала внимательно и думала, что на все это и я дала бы ответы не задумываясь. Но самый постриг не произвел на меня глубокого впечатления; напротив, я даже чувствовала большую радость, что Батюшка еще не дал мне приказания постричься.

По окончании обедни Батюшка переоделся и вышел в зал; народу было много, стол накрыли на 50 человек. Он благословил всех, помолился и пригласил к столу. Я стояла вдали и хотела как-нибудь подойти к Батюшке и попросить еще раз благословение на обратный путь, как ко мне подошла мать Ангелина и, взяв меня за руку, посадила к столу против Батюшки; он в это время раздавал стаканы с чаем архимандриту и священникам, и мне передал тоже; я поцеловала его руку за это внимание ко мне. 

Отец Иоанн посидел за столом весь обед, но сам ничего не кушал; затем сказал, что ему нужно ехать приобщать, благословил всех и ушел в кабинет. За ним прошел С.Г. Раменский (благотворитель монастыря) [70], генерал Иванов с дочерьми, за ними и я. Батюшка, проходя, благословил меня, и я ушла к себе. Отдохнув у себя, я в четыре часа опять пришла в игуменскую. Отец Иоанн вскоре вернулся, так как сегодня было назначено заседание строительной комиссии. 

Как только приехал В.К. Саблер [71], он вышел, и заседание началось. Мы все вышли в столовую. Там я разговорилась с одной почтенной монахиней из Воскресенского монастыря; она высказала мне свои впечатления о том, что, хотя здесь все делается как-то не совсем по-монашески, но зато чувствуется, что благодать от Батюшки как-то касается всех и всего и мирит со всею этою суетою и волнениями.

Узнав, что заседание окончилось, мы направились в зал, чтобы еще повидать Батюшку. В это время приехал повидать Батюшку и получить его благословение князь Голицын; отец Иоанн принял его очень радушно, был весел все время, ласкал и целовал князя, угощал его чаем и закусками. 

Вдруг он быстро встал со своего места, взял стакан с чаем, направился к нам, налил полное блюдечко и подал мне. Я оторопела, упала на колени и поцеловала его руку; Батюшка поднял меня и сказал: «Не кланяйся, а пей»; потом дал и другим. Затем стал прощаться со всеми, так как торопился на поезд. Я попросила благословить меня ехать завтра; Батюшка поцеловал меня в голову и сказал: «Поезжай с Богом и передай мой поклон матушке Антонии и всем сестрам». Я простилась с матушкой Анге­линой, поблагодарила за гостеприимство, передала кое-что на сестер, простилась со всеми и ушла к себе укладываться, чтобы завтра утром выехать.

Я за все благодарна дорогому отцу Иоанну бесконечно, но сюда мне не хочется переезжать жить... Твори, Господи, волю Твою, я Твоя раба, послушная и покорная!..

23 апреля 1903 г.

Видела замечательный сон, который произвел на меня силь­ное впечатление. Мне приснилось, что я сняла с себя крестильный крест и три образочка вместе с цепочками и отдала их дорогому Батюшке с просьбой их благословить, а он взял их и надел себе на грудь; я, увидя это, огорчилась, подумав, как же это я буду без них жить, а он взял стакан святой воды, которую сам освятил, и напоил меня ею, но крестики так и оставил у себя. С этим я проснулась и была в самом хорошем расположении духа.

10 июля 1903 г.

Чудную проповедь, произнесенную Батюшкой 6 мая, я полу­чи­­ла сегодня [72] (привожу ее потому, что в ней есть некоторое пред­сказание о рождении Наследника Цесаревича; она произнесена на слова Господа Вседержителя царю Давиду [73]).

«Продолжение царского рода есть знамение милости Божией к царскому роду и России. Господь через пророка Нафана объявил Давиду, что дом его будет непоколебим и царство его во век перед лицом Господа Бога и престол его устоит во век. То, что изрек Вседержитель о Давиде, Своем помазаннике, да исполнит Он и на нашем царе православном и да умножит мужское семя его, чтобы не оскудевал род его и сидящий на престоле от чресл его. 

Наше отечество доселе благоденствует и распространяется под скипетром и державою дома Романовых, и Церковь Православная, осеняемая особенным Божес­твен­ным Промыслом, видит приращение и благобытие чад своих, спасаемых во Христе при державе и исповедании ее царем и царствующим домом. Да будет же непоколебим царский дом и царство царя навеки пред лицом Господним, и престол его да стоит во веки по слову Господа. Аминь».

20 июля 1903 г.

Все это время я очень часто видела отца Иоанна во сне, но вот представилась возможность повидать его и наяву. Я получила изве­щение, что он возвращается из своего путешествия и к 15 июля будет в Москве. Я поехала в Москву и остановилась у своей приятельницы Е.Я. Б., чтобы иметь возможность повидать Батюшку. 15 июля он служил в общине сестер милосердия «Утоли моя печали». Публики было немного; сама княгиня Шаховская отнеслась ко мне очень внимательно [74]. 

Я встретила отца Иоанна на лестнице; он очень обрадовался мне; такой чудной встречи я и не ожидала и до того была тронута этим, что подумала, уж не умру ли я скоро, раз дорогой Батюшка меня так приласкал. Я исповедалась у местного священ­ника, а причастилась у дорогого Батюшки. Часа в три он навестил мою приятельницу, где я остановилась, и очень похвалил меня, что приехала к ней. 

Трогательно молился за молебном, утешил несколь­ких больных добрым словом, кому потер больное место, кому помочил голову святой водою, не забыл и мои больные руки. С восторгом отозвался о своем путешествии. Затем стал просмат­ри­вать «Московские ведомости» и вдруг сделался печальным и задумчивым [75]. Я заметила Батюшке, что сегодняшняя газета ничего от­рад­ного не принесла. Он согласился и сказал: «Да! Тяжелое время переживаем ныне». Выпил с нами чаю и вскоре уехал.

16 июля я опять была на Батюшкиной службе. Он сказал слово о необходимости каждому человеку нести свой крест и исправляться, чтобы из ветхого человека сделаться новым, и для этого отстать от всех пороков, но молиться и хорошо соблюдать пост. «Не исправ­ляющиеся Царства Небесного не наследуют», – горячо и даже как бы сердито добавил отец Иоанн. 

Я повидала его у знако­мой; Батюшка так же ласково отнесся ко мне, как в прошлый раз и сообщил мне, что гостиница при Иоанновском монастыре будет готова через два месяца; и с какою-то особенно доброй улыбкой глядя на меня, сказал: «Прошу пожаловать». Отслужив молебен, угостил нас своим чаем, налил крошечную рюмку вина, половину выпил сам, а другую сам же влил мне в рот. При прощании Батюшка поцеловал меня в голову и крепко прижал ее руками (она у меня болела). По его отъезде боли в плечах у меня уменьшились (Батюш­ка полечил и их), а голова совсем перестала болеть; я осталась в самом счастливом настроении и возблагодарила Господа, что послал мне такого вселюбящего духовного отца.

Сегодня, 17 июля, Батюшка служил в Никитском монастыре. Во время обедни с одной женщиной сделался припадок; она закричала нечеловеческим голосом, а потом вдруг залаяла собакой, но затем успокоилась; ее подвели к Причастию, и, когда Батюшка ее причас­тил, она сказала, что теперь чувствует себя совершенно свободной от своего недуга. 

Матушка игуменья пригласила меня к себе. Для Батюшки там приготовили чай и закуску на балконе. Он скоро приехал, приветливо поздоровался со всеми и, проходя на балкон, положил мне руки на плечи и похлопал их. Помолился, сел, стал угощать духовенство вином и дал опять из своей рюмки выпить и мне; побеседовал с игуменией, благодарил за поднесенную ему икону Никиты мученика, поговорил с присутствовавшими и облас­кал всех. 

Одному разбитому параличом сказал: «Бог милостив, будешь здоров скоро совсем» (этот человек вскоре умер; действи­тельно, его только и могла совсем поправить – смерть). Отец Иоанн стал прощаться; в это время к нему подошла молодая женщина, он благословил ее, она схватила его руку и стала усиленно целовать, а потом вдруг – кусать. Я испугалась и скорей высвободила Батюш­кину руку; она уже начала страшно кричать и кривляться, и вообще вела себя, как бесноватая. 

Батюшка обнял ее и стал успокаивать; лицо у нее сделалось страшное, искаженное. Он же именем Иисуса Христа велел ей открыть глаза; она открыла; тогда он именем Господа велел лукавому выйти из нее, обласкал ее и успокоил совершенно. Сейчас же после этого Батюшка простился и уехал.

Сегодня 18-е. Отец Иоанн, читая перед обедней канон Спасителю, просил Господа, чтобы Он стер с лица земли этого страшного еретика, Льва Толстого, которого заела гордость и который служит орудием диаволу. Обратившись к народу, Батюшка сказал, что нужно бегать, как от огня, страшной толстовской ереси и от самого графа, так как он отступник и безбожник, он отнимает у людей веру и желает разрушить все их душевное спокойствие; отнимает все, чем человек живет, веруя в Спасителя, Божию Матерь, Святую Троицу и загробную жизнь, – а взамен всего этого не дает ничего.

От обедни я поехала в Сокольники к своим знакомым, куда дол­жен был прибыть Батюшка. Меня приняли очень сердечно, показа­ли мне свою дачу и, в ожидании отца Иоанна, провели гулять в сад. Приехав сюда и увидя меня здесь, Батюшка был видимо доволен, благословил и опять положил свои святые руки мне на плечи. Разговор зашел о статье Толстого, изданной за границей [76], в ко­торой Толстой глумится над всеми догматами, отвергает Божество и человечество Иисуса Христа, Божию Матерь считает обыкновен­ной нехорошей девушкой и страшно ополчается на духовенство, говоря, что его совсем не нужно, ни высшего, ни низшего, ни православного, ни католического. Батюшка сказал, что, прочитав эту брошюру, он был страшно раздражен, почему и сказал в слове, что Толстому мало плюнуть в глаза. 

Потом заговорил о своем монастыре, хвалил имение Ваулово, пожертвованное ему Мордви­новым [77], и очень жалел, что нет у него такой хорошей монахини, которая бы с толком и пользою могла управлять им.

За обедом я сидела по правую руку Батюшки и рассказала ему свой сон, как он снял с меня все кресты и надел на себя. «Ну, слава Богу, этот сон хороший, ты должна быть им очень довольна», – сказал он на это, благословил меня, поцеловал в голову, велел передать матушке Антонии его благословение, пожелал счастливого пути, простился со всеми и уехал. Я вернулась домой довольная и счастливая, поблагодарила свою знакомую за гостеприимство и уехала к себе в Орел.

3 сентября я вернулась в Орел; матушка Антония сердечно приветствовала меня.

7 октября 1903 г.

Сегодня получила от дорогого Батюшки коротенькое письмо такого содержания: «Дорогая Екатерина Васильевна, милости прошу пожаловать в мой монастырь для водворения в оном или для житья при обители. Духовный отец Иоанн Сергиев». Это письмо примирило дорогую матушку Антонию с мыслью о том, что я должна уехать. Ей страшно этого не хотелось, и она до последней минуты надеялась, что мой отъезд не состоится. 

Прочитав это письмо, она сказала, что теперь ей совесть не позволяет отгова­ривать меня ехать и упрашивать быть вдали от такого светильника, как отец Иоанн, и как ей ни грустно и ни тяжело расстаться со мною, но ее утешает мысль, что близость к Батюшке будет для меня спасительна. Мы с нею сердечно расстались, обе все время плакали, и я сегодня же уехала в Москву. Все сестры провожали меня со слезами, и я долго не могла успокоиться; тут мне было хорошо, матушка меня искренно любила, сестры тоже, да и келейка у меня была такая симпатичная и уютная! Что-то меня ожидает там? Мил и дорог мне бесценный Батюшка.

16 октября 1903 г.

Устроив все свои дела в Москве, я сегодня приехала в Петер­бург, в Иоанновскую обитель, и устроилась в отведенном мне поме­щении. Я очень была порадована встречею с преосвященным епископом Омским Михаилом, от которого получила благослове­ние, – как бы на водворение в этой обители. Матушка Ангелина приняла меня любезно, пригласила к себе кушать и дала свое благословение на мое водворение здесь. На душе у меня страшно тоскливо и тяжело...

17 октября 1903 г.

Приехал дорогой Батюшка, я выбежала вместе с другими на­встре­чу ему. Он был в чудном настроении духа и радостно поздо­ровался со всеми. Я поклонилась ему в ноги, он поцеловал меня в голову, обнял и закидал вопросами: «Ну, что, переехала? Хорошо ли тебе? Не сыро ли? Как твое здоровье?» Я отвечала, что спина и руки болят всё. Он похлопал по плечу и сказал: «Ну, что делать, старость начинает давать себя чувствовать». Прошел в столовую, усадил рядом и стал угощать кофе и чаем, наливая на блюдечко из своего стакана, как бы делясь со мной; всех других тоже угощал, но не из своего стакана, а из других. 

Матушка Ангелина передала Батюшке о том, что я предложила ей свои услуги заведовать домом для живущих при монастыре. Батюшка ласково сказал: «Очень, очень рад, пожалуйста, возьмись за это дело». Затем благословил нас и уехал.

20 октября 1903 г.

Вчера был день Ангела дорогого Батюшки, и я, когда он сегодня приехал, поднесла ему шитый золотом складень и воздухи. Но Батюшка был не в духе. Поздоровался как-то равнодушно, ни на кого не глядя; принял подарки и поздравление как-то холодно и рассеянно поблагодарил, – как будто все это ему неприятно. Улыбнулся только, когда я подала ему поздравительную телеграмму и письмо от матушки Антонии, которые, не читая, положил в карман, а воздухи и складень велел взять в Кронштадт. 

Хотя матуш­ка Ангелина уговорила его пойти в столовую и выпить чаю, но он ничего не пил, а только угостил находившегося там архитектора и некоторых других из всего громадного там собравшегося общества. Затем простился, благословил только меня и, идя по лестнице, повторил провожавшим его два раза: «Прощайте, прощайте».

22 октября 1903 г.

Сегодня отец Иоанн служил у нас. Я пришла к Батюшке пораньше и просила его исповедать меня. Он, узнав, что я приго­товилась, взял записку с моими грехами, позвал меня в свою спаленку, надел епитрахиль и положил крест и Евангелие. Я встала на колени. Батюшка внимательно прочитал мою записку и стал говорить о смирении и о том, как необходимо его приобрести. 

Он сказал мне: «Конечно, ты мучаешься, потому что жила широко, стояла в обществе очень высоко и привыкла ко вниманию, а потеряв мужа, сразу увидала обратную сторону и поняла, что большею частью внимание оказывалось не от чистого сердца, а по необходи­мости; конечно, для тебя это было сильное испытание; но все во благо и да поможет тебе Господь смириться. Знай, что смиренных Бог любит, а гордым противится, работай хорошенько над собой, вникай побольше в свой внутренний мир, старайся быть снисходи­тельной к поступкам людским и побольше старайся находить недо­статков в себе и их исправляй; других же не осуждай, одному Господу открыты сердца всех».

Затем отпустил мне грехи и благословил меня. Несмотря на страш­ную толкотню мне удалось причаститься как следует. Батюш­ка произнес проповедь на слова: смиренным Бог помогает, а гордым противится [78]. Он говорил: «За гордость Денница спал с неба, а с ним спали и другие послушавшие его духи, и им всем назначено вечное мучение. Так и вы, братие и сестры, те из вас, кои гордятся и мнят себя высокими, все будете низложены и спадете с высоты... – и несколько раз повторил: – Все гордящиеся, все будете низвер­жены...» Затем прибавил: «Лев Толстой возгордился не хуже Ден­ницы и тоже будет низвержен».

Начал причащать; мне Батюшка протянул в своей руке Причастие через головы девочек со словами: «Да благословит тебя Господь мой и Бог мой». По окончании обедни я с большим трудом выбралась из церкви и вздохнула свободнее только тогда, когда очутилась в игуменской, хотя и туда набралась масса народу. Скоро пришел Батюшка, благословил трапезу, помолился, сел за стол и угощал всех. Сам выпил несколько глотков чаю, скушал крошечный кусочек пирога, затем простился со всеми и уехал.

26 октября 1903 г.

Дорого́й Батюшка в первый раз посетил меня. Сначала при­шла матушка Ангелина, и мы вместе с нею встретили отца Иоанна на лестнице. Он ласково поздоровался, благословил и сказал, что идет ко мне; я поклонилась ему в ноги и поблагодарила. Батюшка прошел в комнату, говоря: «Да как же у тебя хорошо-то! – обратил внимание на портреты и картины и опять повторил: – Очень, очень хорошо у тебя, Е.В.» «Ну, что же, хочешь помолиться?» – спросил он. 

«Сделайте милость, Батюшка, освятите мое новоселье», – сказала я. Сейчас же принесли епитрахиль, он надел ее, опустился на колени и стал молиться... Батюшка молился так, что невольно всю душу охватывало молитвенное настроение и слезы полились у меня неудержимо. Сначала молил Спасителя, прося у Него милости, укрепления, исцеления и водворения здесь, молился от всего сердца; призывая Царицу Небесную, со слезами просил Ее заступ­ничества и помощи. Затем произнес: «Укрепи и поддержи, спаси и помилуй Екатерину и Ангелину», – освятил воду и дал приложить­ся ко кресту. За неимением кропила своею рукою обильно окропил меня святою водою. «Все равно, рука моя освящена», – сказал Батюшка; зачерпнул стакан святой воды, напоил ею меня и игу­мению Ангелину и сам докончил. 

Тут принесли кропило; отец Иоанн окропил всю мою комнату. «Да будет благодать Господня на ложе сем», – сказал, окропляя мою кровать; освятил другую мою комнату и кухню, вернулся, сел за стол и разговорился со священ­ником отцом Александром Коротаевым. Потом спросил, болит ли у меня голова? Я отвечала: «Нет, но зато болят плечи и рука, и опухли пальцы», – и выразила догадку, что, может быть, Господь наказы­вает меня теперь за мои прежние занятия спиритизмом, когда я много писала, беседуя с духами. Батюшка сказал: «А что, пожалуй, и правда! – и прибавил: – А ведь они замечательно говорили с тобой, у меня хранятся твои беседы с митрополитом Филаретом и епископом Смоленским Иоанном; верно и справедливо обрисованы личности того и другого». 

Затем продолжал: «Оба они были большими умниками и необыкновенными людьми. Епископ Иоанн был со мною в Академии Духовной и был такой умница! [79] Я перед ним казался совсем простенький; но он возгордился своим умом, – это ему помешало в дальнейшей его карьере, он и умер епископом Смоленским».

Я заметила, что епископ Иоанн говорил чудные проповеди, нас, мирян, громил беспощадно, до слез, и как-то особенно умел затра­гивать наши слабые стороны. Батюшка согласился с этим и, обращаясь к матушке Ангелине, сказал: «В нашей здешней библио­теке эти проповеди есть [80]; вели-ка достать мне их». Отец Александр заметил, что теперь в Петербурге очень многие занимаются спири­тизмом. Отец Иоанн произнес: «Никто из них не останется безнаказанным, потому что спиритизм есть диавольское занятие», – простился со всеми и уехал.

30 октября 1903 г.

Батюшка опять служил у нас обедню. Я, по окончании служ­бы, прошла в игуменскую. Там отца Иоанна ожидала фрейлина Озерова со своею больной компаньонкой. Батюшка вошел, сейчас же поговорил с Озеровой и ее больною, велел последней хорошень­ко молиться и приобщаться Святых Таин. На меня он не обратил никакого внимания, и когда я попросила его благословения, он как бы не слыхал, даже не взглянул и как-то неохотно протянул мне руку, которую я поцеловала. 

Прошел в столовую, благословил трапезу, нескольких угостил чаем, а мне и чаю не дал. Я чувствовала себя огорченной и ушла в кабинет, собираясь уйти совсем. В это время Батюшка, сильно теснимый народом, вошел в кабинет, прося дать ему дорогу, так что я совершенно неожиданно попалась ему на глаза. Он как будто только теперь меня увидал, радостно поздоро­вался, приостановился и спросил, как здоровье и каково располо­жение духа? 

Я пожаловалась на боль в спине и на свою хандру. Он ласково посмотрел на меня, похлопал по больной спине и плечам, поцеловал в голову и сказал: «Не надо хворать и не надо хандрить». Затем благословил, дал поцеловать руку, простился и уехал.

2 ноября 1903 г.

Батюшка приехал в монастырь вчера в 4 часа и заночевал, а сегодня служил у нас Литургию. Вчера дорогой Батюшка был в особенно благодушном настроении и весьма порадовал меня, проявив ко мне особенное внимание и участие! «Хорошо ли ты переносишь столичный климат?» – спросил меня Батюшка. «Все прихварываю», – ответила я. Сев к столу в кабинете, Батюшка продолжал: «Дорогая Е.В., ты в своей жизни много поработала, садись возле меня, да и отдохни», а сам стал перечитывать разные письма, одно из них было письмо профессора Духовной Академии. 

Окончив чтение, Батюшка сказал: «Вот какой ловкий! Смотрит на меня, как на миллионера, и ставит мне ультиматум, чтобы я ему для кого-то проигравшегося в карты прислал не менее 1000 рублей; что ста рублями не стоит и пользоваться. Однако же, насколько он бесцеремонен! Вот я ему и пошлю именно эти сто рублей». И, действительно, тут же написал письмо, вложил кредитку в 100 рублей и распорядился отправить их по назначению. 

Матушка Ангелина порадовала Батюшку накладной на 600 пудов рыбы из Астрахани, говоря, что и за провоз 300 рублей уплачено отправи­телем. Батюшка очень обрадовался, встал и пригласил нас всех помолиться с ним, говоря: «Возблагодарим Господа за такую Его к нам милость». И мы из глубины души разделили с ним тихую святую молитву. Затем велел мне сесть и сказал: «Вот как хорошо, что я съездил в Астрахань» [81].

«Жена этого жертвователя задумала было с ним расстаться, а я уговорил ее бросить задуманное и остаться жить с мужем, так как он ее сильно любит, и вот он благодарит за то, высылая столько рыбы». Батюшка сейчас же написал благодарность от себя и от всей оби­тели. Мне блеснула мысль спросить Батюшку, какую силу имеет молитва об усопших и приносит ли она всегда полное прощение, если даже умерший не успел при жизни раскаяться во грехах своих? 

Батюшка, ласково и добро посмотрев на меня, сказал: «Был один царь-язычник, который страшно гнал христиан; когда он умер, то тело его так смердело, что невозможно было выносить. Тогда жена, христианка, стала целым собором молиться, чтобы Господь простил и помиловал ее мужа. И вот кто-то увидал сон, что труп царя не истлел и цел. Выкопали труп и нашли его нетронутым и не смердящим. Значит, Господь принимает молитвы за умерших». 

Тогда я спросила: как понимать слова Священного Писания: Что посеешь, то пожнешь [82]? И у апостола сказано, что молитва правед­ника не будет действительна, если тот, за кого он молится, сам не приложит своих стараний [83]. Он ответил: «Конечно, без собствен­ных трудов трудно спастись, необходимо всякому самому работать». На том и закончилась наша духовная беседа. Приняв дорогое нам от Батюшки благословение и пожелание покойной ночи, мы разо­шлись. 

Я проснулась в чудном, невыразимо счастливом настроении: какое-то мирное, покойное и благодатное чувство захватило все мое существо. Батюшка за обеднею сказал глубоко прочувственное слово на тему: кто не со Мною, тот против Меня [84]. И объяснил, что значит быть со Христом; все ли мы с Ним? И доказал, что немногие; со Христом только те, которые избавились от страстей и похотей и приобрели кротость, смирение и любовь к ближним и полную покорность воле Божией; а кто этих качеств не приобрел, хотя бы он находился и в монашестве, в том Христа нет. Тот только носит имя христианина, не будучи им в действительности.

5 ноября 1903 г.

Сегодня тоже мне посчастливилось довольно долго побыть в обществе дорогого Батюшки. Одна почитательница привезла Батюшке из Сарова икону преподобного Серафима. Батюшка, одобрив и похвалив живопись, приложился к святой иконе и стал рассматривать альбом с последовательным изображением картин открытия святых мощей преподобного Серафима. Затем дал нам всем по брошюрке, содержащей его ответ на статью графа Льва Толстого против духовенства [85]. 

Это обстоятельство вызвало во мне вопрос к Батюшке: «Может ли Лев Толстой обратиться и оставить свои заблуждения?» – «Им страшно одолела гордость, – ответил Батюшка, – он слишком уже далеко ушел в своих лжемуд­рство­ваниях, так и умрет отступником». И тут же добавил: «А как он все хорошо писал, когда занимался обыкновенной литературой и не касался духовной; вот тут-то и стал он сам себе противоречить, и ни одна его статья не выдерживает критики». 

После заговорила почитательница Батюшки и сказала, что она в Сарове видела какого-то прозорливца Гришу, который очень хвалил Батюшку. «Я его не помню, – ответил Батюшка, – и если его предсказания сбываются, то можно думать, что они от Господа». И продолжал: «Когда я только что начал свое служение, мне одна монашенка (простая душа) предсказала все, что теперь со мною: что я буду много полу­чать и все раздавать, благотворить, и что меня будут почитать. Вот ведь все сбылось». Затем, пожелав нам покойной ночи и напутствуя благословением, Батюшка ушел к себе.

8 ноября 1903 г.

Сегодня я пошла поздравить матушку Ангелину с днем ее Ангела. После обеда приехал дорогой Батюшка и, ласково поздоро­вавшись со мной, как-то особенно крепко пожал мою руку и сообщил нам, что он сегодня говорил проповедь об Ангелах и Архангелах; потом прибавил, обращаясь ко всем нам, что всем нам необходимо достигнуть их чистоты и сделаться равноангельными; затем прошел в столовую и стал угощать нас чаем. Сам наливал чай на блюдечко и подавал, этого счастья удостоилась и я, причем твердо была уверена, что оно исцелит мою головную боль. И я, действительно, исцелилась. Батюшка недолго побыл и уехал. Прощаясь, ласково посмотрел на меня, и мою душу охватила не­обык­но­венная радость.

13 ноября 1903 г.

Батюшка опять был в монастыре; служил обедню, сказал хорошее слово о великой важности священнического сана: с каким достоинством его нужно носить и с каким уважением должно к нему относиться и тут же с грустью прибавил: «А как теперь много развелось таких священников, которые пренебрегают своим зва­нием и нисколько не заботятся о том, чтобы поучать народ, а думают только о развлечениях». Затем, обратившись к монахиням, сказал: «Вы, пожалуйста, не думайте, что одели монашеское платье, так уже и спаслись; теперь-то с вас и взыщется вдвое больше, чем с других!»

Этою ночью была страшная буря; Карповка вышла из берегов и залила всю Песочную; в то время как Батюшка кончал обедню, начал причащать, вода пошла на убыль. Я причастилась и в игуменской опять была утешена беседой с дорогим Батюшкой, который сказал мне, что получил письмо от одного толстовца, в котором тот упрекает Батюшку в следующих словах: «Как Вы, такой пигмей, позволили себе пойти против такого колосса, как Толстой! Вам его не сломить». Батюшка тут же прочел мне свой ответ [86], в котором он резко, но вполне справедливо доказывает, что Толстой – предтеча антихриста и все его учение не имеет ни смысла, ни значения.

24 ноября 1903 г.

Я была осчастливлена посещением меня дорогим Батюшкой, который, войдя в мою комнату, особенно сердечно отнесся ко мне, сказав: «Поздравляю тебя и желаю тебе долго, долго жить и достигнуть в будущем блаженства, – и поцеловал меня в голову, говоря: – Да как же у тебя хорошо-то», – потом Батюшка сел к столу и рассказал, как в свою поездку в Ревель Господь спас его и ехавших с ним от крушения: вагон так и подбрасывало, но кондуктор догадался затормозить вовремя вагон [87]. Батюшка прибавил: «Я так счастлив, что Господь меня любит; это я вижу из того, что Господь слышит мою молитву, – и с каким-то сияющим лицом прибавил: – А какое счастье иметь Господа в себе». 

Вздохнув, Батюшка продол­жал: «А вместе с тем, как мы недостойны, часто подвергаемся разным грехам. Что Господь слышит молитву меня, недостойного, я замечаю из того, что я особенно молюсь во время пения “Верую” о том, чтобы все отделившиеся от Церкви Православной сошлись с нею, и теперь замечаю, что эти желания сильно охватывают старокатоликов». На мой вопрос, не будем ли мы обязаны сделать какие-нибудь уступки для этого, – он сказал: «О! нет – разве каким-нибудь неважным маленьким обрядом пожертвуем, но больше ничем. Догматов же мы не изменим ни под каким видом, ни одного». Затем Батюшка похвалил статью Заозерского об учре­ждении у нас патриаршества [88], только без допущения на собор мирян, сказав, что при нынешнем заблуждении умов они могут принести только вред, а не пользу. Затем выпил чайку и, угостив всех нас, благословил и уехал. Я так была осчастливлена, что не нахожу слов выразить то, что чувствовала весь день.

В течение декабря месяца мне удалось несколько раз повидать дорогого Батюшку; я исповедалась у него два раза и чудно причас­тилась. На мою просьбу помолиться о генеральше Б. и дать ей совет, благословлять сына на женитьбу или нет, Батюшка сказал, что советует ей не мешать ему, но просит ее вооружиться терпением и не оставлять его, а стараться всеми силами расшевелить в нем веру, которая, по-видимому, у него несколько оскудела. Духовный мой отец приказал, несмотря на мои частые недомогания, посещать непременно воскресные службы. 

13 декабря, прочитав покаянный канон и за обедней сказав чудное слово о горчичном зерне и закваске [89], Батюшка вдруг обратился к народу и произвел общую исповедь, сказав: «Сестры и братья! Вглядитесь хорошенько в ваше сердце и чистосердечно покайтесь!» Поднялся рев, слезы, воскли­цания: «грешны, помолись за нас, каемся»; такой поднялся рев, что весь храм стонал; Батюшка поднял епитрахиль, как бы над головами всех, всем отпустил грехи, благословил и стал приобщать. Я тоже приобщилась.

Что-то необыкновенное, чудное совершилось с моею душой; я вернулась домой счастливейшая и от всего сердца возблагодарила Господа, что Он удостоил меня быть участницей этой общей исповеди дорогого Батюшки.

9 января 1904 г.

Сегодня мне удалось опять поговорить с Батюшкой. Увидав меня в игуменской, он обласкал меня, спросил о здоровье и, узнав, что все прихварываю, а теперь еще напало уныние, он, так ласково смотря на меня, сказал: «Гони уныние прочь, молись усерднее Господу», – и усадил меня возле себя. На мой вопрос, как узнать, что поступаешь не по своей воле, а по воле Божией, – он сказал: «Надо руководствоваться сердцем и совестью, тогда после соверше­ния какого-нибудь хорошего, доброго дела чувствуешь духовное удовлетворение и на душе бывает легко и весело». 

На мой вопрос, как бороться с помыслами, он сказал: «Молитвой». – «Я молюсь, а молитвенного жару нет, и не помогает». Батюшка, посмотрев на меня чудным своим взглядом, сказал: «Представь, ведь и со мной это бывает; но я сейчас же обращаюсь ко Господу; ведь как враг одолевает, а Господь слышит молитву и удаляет его». За обедней Батюшка говорил слово о том, как Спаситель был искушаем диаволом [90], и затем прибавил: «А мы-то постоянно искушаемся и потому должны строго блюсти себя и всегда быть во всеоружии, чтобы его отражать; в особенности священникам необходимо быть всегда настороже как носящим такой высокий сан, ибо к ним-то диавол больше, чем к кому-либо пристает, а они как будто этого и не замечают и не принимают никаких мер для борьбы с ним; потому из священников мало кто спасется вообще; кто ищет власти и домогается ее, тот наверно в руках диавола».

19 февраля 1904 г.

Дорогой Батюшка посетил меня, ласково благословил, отслу­жил молебен, чудно молился со слезами, потом сел к столу, угостил чаем и много беседовал со мной. Батюшка сказал: «Вот я тебе скажу нечто утешительное. Папа созвал конклав, и на нем будет обсуж­дать­ся вопрос об объединении католиков с Восточною Церковью! [91] Как это будет прекрасно! И как я порадуюсь, если это объединение действительно совершится, я уже давно молю Господа об этом; тогда у нас убавится врагов и наша толстовщина потеряет свою силу». Затем прибавил: «Меня сильно огорчает, что у нас семинарии бунтуют; а происходит все это оттого, что все прощают; а через то, что прощают, гибнут сами виноватые и других губят».

Тут к Батюшке подошли муж с женой и сказали, что они были паш­ков­цами [92], но по молитвам Батюшки оставили эту секту и теперь просят его вымолить им у Господа прощения. Батюшка сказал: «Пашковцы отстали от истинного учения православной веры, заблудились, и им последовать – большой грех». 

Когда я попро­сила Батюшку благословить меня поступить в сестры мило­сердия и поехать на войну [93], так как во мне сильно заговорило чувство патриотизма, он обнял меня и, так отечески ласково смотря, сказал: «Куда тебе с твоим слабым здоровьем брать на себя такой труд; дело тебе и тут найдется; вступила в нашу обитель и подвизайся тут», – и поцеловал меня в голову; потом выпил чайку и дал мне из своего стакана; угостил всех тут находившихся, преподал всем благословение и уехал.

31 марта 1904 г.

За это время несколько раз удалось повидать дорогого Ба­тюш­ку, исповедаться, причаститься у него и много поговорить с ним. 28 февраля он ночевал у нас в монастыре. Когда он приехал, то, ласково поздоровавшись, усадил меня возле себя и сказал, что он сегодня страшно утомился: причастил более пяти тысяч человек, и что ему что-то не совсем здоровится. 

Батюшка пришел к себе в спальню, надел шубу и, так стоя, продолжал разговор: «Какое страшное время мы переживаем! Завтра предстоит страшная атака Порт-Артура [94], помоги, Господи, нашим храбрым воинам! Завтра еще помолимся о них поусерднее. А ведь все виноваты мы, слишком уже прогневали Господа своим неверием, своею дурною безнрав­ственною жизнью. Веришь ли, дорогая Е.В., где я только ни бываю, почти везде царит несогласие, раздор, неверие, ссоры или полный разлад; совсем нет прежней, нравственной, патриархальной жизни, нигде нет ничего отрадного – по всему видно, что близок конец. Ужасно это тяжело, а надо готовиться к скорому концу жизни. Как хорошо написано в Библии: как Господь долго терпел и наконец, выведенный из терпения, Он наказывал израильтян за отступ­ни­чество [95], – а ведь это все прообраз Нового Завета. А теперь разве не то же самое? Мы забыли Бога, забыли заповеди, вот Господь и попустил язычникам напасть на нас, – и прибавил: – Какая чудная книга Библия: чем больше ее читаю, тем больше она мне нравится». 

И сейчас же прочел нам, как Моисей одолел Амалика; прочитав то место, где Моисей поднимал руки и израильтяне одерживали победу, а когда опускал, то победа переходила на сторону врага [96], объяснил нам, что простирание рук означало Крест Господень и Его страда­ния за грешный мир. Когда я с грустью сказала, что в обществе существует мнение, что содержание Библии – пустая сказка и что даже Ветхий Завет следует совсем устранить из преподавания, Батюшка, глубоко вздохнув, сказал: «В тяжелые времена мы живем! И все это зло наделал Толстой! Как страшно упала нравственность, что только пишут! Например: “Рай” Мережковского, в котором он христианство называет абсурдом [97]».

В это время приехал какой-то господин из духовного ведомства и заговорил с Батюшкой, что как это он так много трудится и сам читает каноны. Батюшка сказал, что он читает потому, что видит в них духовную красоту и считает себя особенно счастливым, что народ его любит и верит его молитве; он чувствует, что Господь к нему особенно милостив и часто по его молитвам посылает исцеления тем, кто с верою обращается к Нему. Говоря это, Батюшка перекрестился, сказав: «Слава и благодарение милосердному Господу за все Его милости ко мне, грешному».

Я подвела к Батюшке одну даму, приехавшую издалека; дама сказала, что ее прогнал муж и что она просит Батюшку помолиться и дать совет, как ей жить. Батюшка ужасно возмутился, сказав: «Да что это такое творится: только и слышишь, то муж прогнал, то жена ушла». И обратившись к ней, спросил: «Что он, прелюбодейство­вал?» Когда она ответила, что все вышло из-за денег, он покачал головой и сказал: «Как же! – было и то, и другое». Дама, услыхав это, так растерялась, не нашлась, что и ответить... Он же очень строго сказал, чтобы она отложила всякое самолюбие и непременно возвратилась со своим трехмесячным ребенком к мужу, что тогда Бог пошлет ей здоровья. 

Обратившись к нам, Батюшка сказал: «Пост приходит к концу, нужно нам хорошенько проверить себя, что мы сделали за это время: исправились ли хотя в чем-нибудь, и крепко пожалеть, если придем к заключению, что не сделали ровно ничего».
Ведь Господь Сам установил пост, постившись 40 дней и победив диавола. Когда я спросила Батюшку: «Что это вы как похудели, вы, верно, ничего не кушаете, – и прибавила: – Вас только одна благодать поддерживает!»

Он перекрестился, сказав: «Да, благода­рение Господу, действительно, благодать поддерживает меня, – и ласково глядя на меня, сказал: – Я не только все ем, я чрево­угодник», – и в подтверждение сказанного из всей поданной закус­ки – выпил только один глоточек чаю, а весь стакан свой отдал мне и больше ни к чему не прикоснулся; затем вдруг повер­нулся ко мне и крепко хлопнул ладонью по больному плечу: я тут же почувствовала, что боль сразу утихла. Я от всего сердца поцеловала ручку. Затем он, пожелав нам спокойной ночи, благословил и ушел к себе. Я вернулась домой счастливейшая.

19 апреля 1904 г.

За это время Батюшка несколько раз служил у нас, а сегодня после службы посетил меня. За обедней сказал слово о том, что «не надо много мудрствовать, а надо чаще ходить в церковь; в ней получается спасение чрез Причащение Святых Таинств. В церкви человек обновляется, получает полное духовное удовлетворение, совсем оживает и делается другим человеком; – и прибавил: – Я сам на себе все это испытываю». 

Служа у меня молебен, Батюшка чудно, со слезами молился, поговорил с моими воспитанницами, кончающими институт, благословил их на труд, говоря: «Трудитесь, деточки. Господь любит труды, только смотрите, берегите ваши души от всего нехорошего и недоброго», – напоил их чайком и горько пожалел, что потонул «Петропавловск» и на нем погиб такой чудный адмирал и человек, как Макаров [98].

На мой вопрос, как Батюшка благословит мне провести лето, сначала он сказал: «А как хочешь», – но услыхав, что я ничего не делаю без его благословения, ласково посмотрел и похвалил меня, сказав, что отречение от своей воли есть весьма угодное Господу дело, и благословил провести лето в Орловском Введенском мона­стыре, прибавив при том: «Твоя любимая игуменья Антония стано­вится слаба, ей уже недолго остается жить, навести ее», – благо­словил меня и всех присутствующих и уехал.

3 мая 1904 г.

Уже несколько дней, как у меня сильно болело плечо, а сего­дня боль усилилась до того, что я решила позвать девушку расте­реть. Но вдруг я заснула и вижу дорогого Батюшку; я подошла к нему и стала просить полечить; он благословил меня, перекрестил, так нежно похлопал по больному плечу, и у меня сразу боль утихла. Я проснулась, – чувствуя себя совсем хорошо. Так как Батюшка сего­дня должен был служить у нас и ночевал тут, я от всего сердца возблагодарила Господа за исцеление и пошла в игуменскую; там я попросила Батюшку исповедать и причастить меня, сказав ему, что я видела его во сне и он исцелил мое плечо, и поклонилась ему в ножки, благодаря.

Он выслушал меня, ласково смотря на меня, и сказал: «Слава Богу, что ты поправилась; по вере твоей Господь и посылает тебе», – и сейчас же стал меня исповедовать и дал мне целое наставление, как надо жить и совершенствоваться, чтобы приблизиться к тому идеалу, как сказал Господь: будьте вы совершенны, как и Отец ваш Небесный совершен [99], – и прибавил: «Работай хорошенько над собой, проверяй себя постоянно, кайся почаще, зови и благодари Господа». 

Затем объяснил мне слова апостола Павла: Никто не может ко Мне прийти, если не привлечет его Отец, пославший Меня, и Я воскрешу его в последний день [100], – и сказал: «Господь, конечно, вперед знает, кто Его послушает, а кто нет, но Господь-то желает всех спасти и потому дает свободную волю исполнять Его законы или пренебрегать ими; Он же дает и все средства к тому, чтобы все исправились, ну и конечно, кто ничему не захочет внимать, тому приготовлено вечное мучение: но Господь неизреченно милостив и долготерпелив, долго ждет нашего исправления и покаяния и прощает нам». И прибавил: «Тем, которые охотно последуют Господу, Он помогает Своею благодатью, усиливая в них желание спастись и помогая им спа­саться: от нежелающих же спасения, испробовав все средства, Господь отнимает благодать и оставляет без ее помощи». Я пре­красно отстояла обедню, причастилась и весь день чувствовала себя счастливейшей; вся душа моя была переполнена благодарностью ко Господу.

23 июля 1904 г.

Прекрасно провела лето в Орле и на возвратном пути увидала дорогого Батюшку в Москве, где он меня обласкал и утешил своим вниманием, сегодня мне удалось причаститься Святых Таин; он служил в Общине сестер милосердия княгини Шаховской и после обедни в ее помещении благословил мне сегодня же ехать с ним в одном вагоне в Петербург. Мне посчастливилось достать билеты. Как только поезд тронулся, Батюшка усадил меня рядом с собою, и мне удалось опять поговорить с ним. 

Я передала ему несколько писем с просьбой помолиться; прочитав одно письмо и узнав, что у писавшей рак, сказал, что ни под каким видом не благословляет ей делать операцию, потому что она ее не выдержит и умрет раньше времени; лучше пусть еще поживет, да хорошенько приготовится, и пусть устроит лучше странноприимницу, а не богадельню: это потребует меньше труда, и пусть переносит болезнь терпеливо, а сам обещал помолиться Господу, чтобы Он послал ей сил и терпения. Затем, прочитав другое письмо, сказал: «Господи! Какое несчастье, – ведь он сумасшедший! И как же можно держать его дома! Ведь он в припадке сумасшествия может их зарезать – я благо­словляю отвезти его в сумасшедший дом, нечего ожидать исце­ления и подвергать себя опасности быть зарезанными или заживо сожженными».

В дальнейшей беседе сказал, что он прекрасно путешествовал [101], вполне благополучно. Затем благословил меня, пожелав покойной ночи, и я ушла в свое купе; там я от особы, сопровождавшей Батюш­ку, узнала, какое чудо сотворилось в Ваулове по молитвам Батюшки. Матушка Ангелина попала под лошадь, и по ней проехали колеса, так что никто не думал, что она останется жива. Батюшка в это время усиленно молился, и она не только осталась жива, но даже не изуродовалась (осталась такой же красивой и цветущей, как была) и имела силы на другой же день вернуться с Батюшкой в свой монастырь в Петербург. 

Как только дорогой Батюшка встал, сейчас же прислал за мной; я попросила его помолиться обо мне, чтобы Господь избавил меня от тоски и уныния, которое вызвано разными невзгодами, – каковы убийство Бобрикова, Плеве [102], война, полное извращение понятий и тому подобное: «Все это так меня мучает, что нигде места не нахожу». Батюшка, выслушав меня, сделался очень серьезен, сосредоточился, встал, подошел к окну и стал молиться; и как он молился! В эти 10 минут – мне так было хорошо, хотелось бы, чтобы его молитва не прекращалась. Потом он сел и, посадив меня возле себя, заговорил об общем почти безверии, охватившем боль­шинство образованного общества, – и прибавил: «Все это показы­вает, что конец близок, предтеча антихриста уже есть, остается только самому ему народиться – и конец. Что делать, – тяжело, а надо терпеть».

Затем я рассказала, как мне жаль дочь моей приятельницы: она потеряла веру, и сама призналась мне, что это случилось потому, что она сделалась ярой поклонницей Льва Толстого. Батюшка удивился и спросил: «Да неужели она неверующая? Вот оттого-то она все и болеет, да, пожалуй, и с ума сойдет. (Она сошла с ума.) Ах, как тяжело не верить, я по опыту знаю, и с каждым днем все больше и больше убеждаюсь, что Господь близ нас, что Он слышит наши молитвы; я сам Его вопрошаю и получаю ответы – это факт. Как же можно сомневаться и не верить? О! несчастные, несчастные эти неверующие!» Так мы проговорили всю дорогу, и я вернулась к себе в самом чудном, счастливом настроении духа.

30 июля Батюшка служил у нас обедню и сказал чудное слово о Втором Пришествии Господа нашего Иисуса Христа и о Страшном Суде. Уезжая, Батюшка вдруг обратился к нам и сказал: «Поздрав­ляю с праздником». Не успел он уехать, как начался колокольный звон, пальба из пушек, и мы с великою радостью узнали, что у Государя родился Наследник. Затем 1 августа опять видала Батюшку и говорила с ним о войне с Японией. Он выразил большую радость, узнав из газет, что наш флот вышел из Порт-Артура в открытое море и что надеются, что теперь победа должна быть наша. Батюшка перекрестился, сказав: «Дай, Господи, чтобы это так было».

Матушка Ангелина, это время хворала и просила Батюшку помо­литься, говоря, что она сильно страдает. Он ей сказал: «Побольше веруй и перестанешь страдать – страдания приведут в Царствие Небесное».

9 августа 1904 г.

В течение этого времени я несколько раз видела Батюшку. В необыкновенно радостном настроении духа, увидав меня, Батюшка весело поздоровался, так радостно благословил и сказал: «Знаешь, дорогая Е.В., в среду у Государя крестины Наследника, и я при­глашен [103] вместе с Его Высокопреосвященством митрополитом Антонием. Какая великая честь мне, недостойному! Какая великая милость, что я позван на Крещение Наследника, – и сказал: – Слава и благодарение Тебе, Господи, за все!». Затем встал перед иконой Спасителя и помолился. 

Когда подали чай, то Батюшка, налив на блюдечко, подал матушке Ангелине, сказав: «Игуменья, выпьем с тобой чайку, только смотри, не облейся!» Затем, подавая мне блюдечко, повторил: «Ну, генеральша, выпьем вместе, да не облейся!» Я взяла да, целуя его ручку, и облилась. Он засмеялся, сказав: «Чай дорогой». Тут моя соседка выразила Батюшке, что она не верит, что будто бы экипаж проехал по матушке Ангелине и она осталась жива. Батюшка сам подтвердил ей: «Я сам ведь видел, как по ней переехала коляска и она осталась жива только чудом. Господь оказал мне великую милость: услышал мою молитву и сотворил это чудо».

13 августа 1904 г.

Батюшка приехал вчера вечером в монастырь; увидав меня, радостно поздоровался, благословил, спросил о здоровье и расска­зал, как он счастлив, что был на крестинах Наследника. Как все было необыкновенно торжественно! Батюшку поставили возле купели; в ту минуту, когда крестили Наследника, вся церковь озари­лась особенным солнечным светом.

Сегодня Батюшка служил у нас обедню и сказал хорошее слово: «Так как человек служит храмом для Духа Святого, то и должен особенно заботиться о том, чтобы этот храм всегда был чист и достоин того, чтобы в нем обитал Святой Дух». Затем Батюшка осчастливил меня своим посещением, отслужил молебен, так хорошо молился, что и у всех явилось молитвенное настроение и слезы; всех обласкал, каждого утешил своим вниманием, многим дал советы, как жить и за все благодарить Господа, всех благословил и уехал, оставив нас 

счастливейшими.
Дорогой отец Иоанн был у нас 27 августа, так приветливо благо­словил меня, поговорил с матушкой Ангелиной и со мной. На мой вопрос, почему это на войне с Японией все так неудачно, он сказал, что во всем виновата толстовщина, распространившая неверие: присланной в Порт-Артур иконе Божией Матери не оказали долж­но­го почитания [104], – вот Господь и наказывает.

Я спросила, нужно ли поступать так, как советует святой Пимен, – покрывать все и не заботиться об исправлении других. Батюшка отвечал: «Тому, кто не стоит в положении учителя или начальника, а не тому, кому поруче­но управлять чем-либо; частному человеку, безусловно, сле­дует послу­шаться этого совета, – и прибавил: – Как много надо терпе­ния, зато в нем великое благо; ничего нет тяжелее, как быть духовно слепым, и как много развелось их за последнее время!»

30 сентября 1904 г.

В течение этого месяца Батюшка несколько раз бывал у нас и служил 6-го числа. В своей проповеди он объяснил значение слов: хлеб наш насущный даждь нам днесь [105]. Он говорил, что это есть прось­ба о допущении всех нас каждодневно к Святым Тайнам, подра­зумевая под хлебом Тело и Кровь Христову, и убедительно высказал, что необходимо чаще приобщаться, чтобы получить благодать, без помощи которой мы своими силами не можем спастись.

8 сентября. Отец Иоанн приезжал вечером в игуменскую. Я ходила поздравить матушку Ангелину с днем Ангела и попросила дорогого Батюшку освятить складень, который и просила матушку Ангелину принять от меня на память. Он охотно исполнил мою просьбу, освятил, так хорошо помолился, благословил им матушку игуменью и передал складень ей, а меня поблагодарил, как будто я ему сделала подарок. 

22-го, служа обедню, Батюшка вдруг велел переменить все ризы; мне объяснили, что это означает перемену в составе духовенства [106]; в игуменской после обедни всех угощал чаем, меня благословил и очень ласково поздравил с принятием Святых Таин. Когда Батюшка уходил, ему спели его любимый канон; он объяснил его содержание и сказал, что оно очень важно, так как подтверждает великое значение Святой Троицы, Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого, – и изображает всю великую силу любви Бога к человечеству.

12 октября 1904 г.

Сегодня дорогой Батюшка исповедал меня в игуменской перед обедней. Я сказала ему, что не могу так часто приобщаться, как другие, потому что считаю себя недостойною, и в то же время вижу, как многие через частое приобщение впадают в гордость и начинают считать себя святыми. 

Отец Иоанн ответил, что приоб­щать­ся нужно часто, но непременно с самым строгим приготовле­нием, следя за собой и не позволяя себе грешить ни прежде, ни после приобщения; сказал, что нужно быть внимательней к себе, стараться исправлять себя, а не других, что благодать не всегда бывает ощутительна по нашей греховности. Затем благословил и отпустил все мои грехи; мне стало легко и хорошо; я прекрасно отстояла обедню и причастилась одною из первых. 

Батюшка произнес чудное слово на Евангелие: кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее [107]. Объяснил слова: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Небесное [108].

26 октября 1904 г.

Так как 19-го был день Ангела дорогого Батюшки, и я по нездоровью не ездила к нему сама, а послала поздравительную телеграмму, то только сегодня, когда он приехал, и могла поздра­вить его лично. Я прошла к отцу Иоанну в игуменскую вместе с приехавшими из Орла монашенками, которые по моему заказу сработали шитую шелками икону Божией Матери, – копию с Порт-Артурской. Батюшка все это время прихварывал, и я нашла его страшно похудевшим. 

Он, очень ласково отнеся ко мне и к моим монахиням; на мое замечание, что он сильно изменился, отвечал: «Я ничего не ем все это время, живу только одними Святыми Тайнами». Очень милостиво принял от меня икону и ряску и, узнав, что икона уже освящена, встал на колени перед ней, помолился и, приложив­шись к ней, стал расхваливать работу: благословил монахинь и похвалил их, мне же сказал: «Большое тебе спасибо, дорогая моя Е.В.». 

На мою просьбу эту ряску и епитрахиль непременно сносить до дырочек и никому не отдавать, так весело ответил: «Хорошо, хорошо, с радостью исполню эту твою просьбу, – и, обращаясь ко всем тут находившимся, прибавил: – Вот как Господь милостив ко мне, я все раздаю направо и налево, а мне Господь все посылает и посылает... Здесь, на этом месте, был пустырь, а какая устроилась обитель и милостью Божиею не оскудевает! – так и должно жить...». 

И опять стал говорить о великом и важном значении Таинства Святого Причащения и о необходимости приступать к нему как можно чаще: «Я это на себе чувствую, я оживаю, воскресаю душою, совсем обновляюсь после того, как приобщусь», – говорил Батюш­ка. «Что же, и нам, мирянам, вы советуете тоже часто приобщаться?» – спросила генеральша Муяки [109]. 

Отец Иоанн отвечал: «Непремен­но, а иначе где же вы возьмете сил бороться с окружающим злом? Нужно только от всего сердца искренно покаяться, – Господь примет покаяние и простит, тогда смело приобщайтесь... Сам Господь, давший нам молитву “Отче наш”, говорит: хлеб наш насущ­ный даждь нам днесь, – значит, этими словами Он прямо указывает, что этот хлеб насущный и есть Его Святое Тело и Кровь, которые ежедневно подаются нам, чтобы мы имели силу бороться со злом».

На просьбу монашенки помолиться о ее брате, чтобы тот перестал пить, Батюшка сказал: «Ужасная это страсть; такой человек, если не исцелеет, то он погиб и не наследует Царствия Небесного; мало надежды спастись пьянице, ибо смерть может наступить неожидан­но, как раз в этом состоянии, тогда уже не придется покаяться...» Затем угостил всех нас чаем и благословил.

9 ноября 1904 г.

Сегодня дорогой Батюшка служил обедню у нас в монастыре и, хотя выглядел таким слабым, все же нашел в себе силы и сказал прекрасное слово на Евангелие: соль есть добрая вещь; но если она обуяет, то чем сделаешь ее соленою? [110]. Солью он назвал преподавание людям евангельского учения, которое истребляет всю нравственную гнилость в них; о просвеще­нии сказал: хорошая вещь, но если и оно обуяет, то к чему оно будет годно? Нужно бросить его...

После обедни Батюшка посетил меня; ласково поздоровавшись, благословил меня, о себе сказал, что несмотря на свое нездоровье, ему удавалось все же каждый день служить обедню и говорить проповеди, и выразил удовольствие, что на это время у него переставал кашель и голос был крепкий. 

На мое заявление: «Господь с вами чудеса творит!» – он так хорошо улыбнулся и сказал: «Да! Действительно чудеса... хотя я и нездоров, но мне страшно наску­чило сидеть дома; положим, я за это время много перечитал... Слава Богу, что в “Московских ведомостях” пишут правду и открывают глаза самому правительству, да и всем, кто заблуждается».

Затем отец Иоанн отслужил молебен, за которым со слезами просил Господа избавить меня от уныния, но послать мне бодрость духа и здоровье, назвал меня умницею и похвалил за то, что я попросила его помолиться о Куропаткине [111]: «Как хорошо, что ты вспомнила о нем, как ему нужна теперь молитва», – сказал он. Когда Батюшка окончил служение, я поблагодарила его и сказала, что сегодня получила большое утешение в произнесенной им проповеди, разъяснившей мне мучающие меня вопросы.

Он прижал меня к своей груди и, ласково, добро смотря на меня, сказал: «Слава Богу, что Господь мне помог так тебя утешить»; выпил чаю и угостил им всех; я еще раз поблагодарила Батюшку, что он так много сделал для меня, – исцелил совсем мои головные боли и избавил меня от страха смерти, так мучившего меня раньше. Он опять обнял меня и, смотря тем же милостивым, добрым взглядом, сказал: «Очень, очень рад и благодарю за все это Господа, – протянул мне блюдечко с чаем со словами: – Теперь выпьем с тобою на здоровье», – спросил, где у меня цветы, что так чудно пахнет резедою (у меня цветов нет), напоил всех чаем, благословил и уехал.

14 ноября 1904 г.

Сегодня дорого́й Батюшка угадал мои мысли и исполнил мое желание. Благословив всех и поговорив со мной в игуменской, Батюшка занялся своим дневником; я, отойдя от него, беседовала с матушкой Ангелиной и только что выразила ей свое желание узнать, что теперь Батюшка пишет, как вдруг он повернулся ко мне и заговорил со мной: «Как твое здоровье, Е.В.? Мне же теперь, слава Богу, получше, только покашливаю, да желудок все не исправляется; впрочем, это мое старчество сказывается, – и тут же прибавил: – А хочешь, я тебе прочту, что я сейчас записал? Я вспомнил свое юношество и грехи, которые творил в это время... Вспомнил своих наставников: Макария и Иоанна, епископа Смоленского [112]»; послед­него я хорошо знала и похвалила его. 

Отец Иоанн сказал: «Да, он был дивный человек, и я ему обязан тем, что получил это великое назначение, – священство; теперь в семинариях преподавание наук совсем другое, да и все пошло не так». Затем стал хвалить Златоуста, сказал, что ничего не может быть лучше его объяснений Евангелий от Матфея и от Иоанна, напоил всех нас чаем, благословил и, пожелав спокойной ночи, ушел к себе.

15 ноября 1904 г.

Отец Иоанн приезжал в монастырь, очень милостиво принял нас, меня и генеральшу Муяки, и разговорился с нами. На пригла­шение Муяки – приехать к ней на обед – отец Иоанн решительно отказался, да и матушке Ангелине заявил, что и ей не дает благословения поехать: ее положение как игуменьи таково, заметил Батюшка, что ее присутствие постоянно необходимо в монастыре и ей совсем не следует ездить по обедам. 

Я попросила отца Иоанна объяснить, что это такое бывает с человеком: на душе так хорошо, весело, чувствуется какое-то блаженство, а между тем в это время слезы так и льются. Он сказал: «Это означает, что Господня благо­дать посетила, – эти слезы чудные, благодатные, за них надо всем сердцем благодарить Господа...» – и при этом как-то особенно радостно благословил меня, поцеловал в голову, простился со всеми и ушел к себе.

23 ноября 1904 г.

Сегодня дорого́й Батюшка отслужил у нас всенощную и потом в игуменской поздравил меня с преддверием дня моего Ангела и сказал, что завтра он не может приехать ко мне, так как уже обещал другим. Матушка Ангелина пригласила его пить чай, он же позвал и меня: «Ну, пойдем, дорогая Е.В., сегодня я тебя буду угощать», – обратился он ко мне. Батюшке подали горячие просфоры, он отломил верхушку и подал мне вместе со стаканом чаю; я от всей души поцеловала его руку. 

Затем он пошел в кабинет, матушка Ангелина пригласила меня пойти туда и подала там отцу Иоанну большую икону Казанской Божией Матери; он взял ее в руки, помолился, приложился к ней, перекрестил меня этой иконою, благословил и, давая приложиться, сказал: «Это тебе благословение Иоанновского монастыря». Я была тронута до глубины души и от всего сердца поблагодарила Батюшку: «Вы меня так осчастливили, что я точно на небо попала», – сказала я. Тут же поблагодарила и матушку Ангелину и пригласила ее завтра к себе кушать; отец Иоанн обратился к ней со словами: «Непременно иди, Ангелина, – Е.В. с нами одной семьи».

Затем благословил меня, пожелал хорошо провести день и уте­шил, сказав, что если только будет в состоянии, то постарается при­ехать. Я вернулась домой такою счастливою, что не умею и выра­зить, и со слезами отблагодарила Господа.

12 декабря 1904 г.

Так как Батюшка все это время хворает, то я решилась поехать в Кронштадт навестить его. И вот вчера мы выехали вместе с А.С. Орнатской [113]; я еще в первый раз в жизни проехалась на ледоколе и увидала Кронштадт. По приезде туда мы узнали, что дорого́й наш Батюшка сильно захворал и сегодня так ему было худо, что он даже кричал от боли, и никого к нему не пускают. Нас просили навестить Батюшку на другой день. Мы переночевали в Доме трудолюбия. Я видела Батюшку во сне: он отворил нашу дверь, перекрестил меня и ушел...

Утром нас приняли, и я не успела еще снять шубы, как увидала дорогого отца Иоанна, направляющегося ко мне (А.С. прошла вперед и сообщила ему о моем приезде). Я поспешила к нему; он так весело сказал: «Здравствуй, дорогая Е.В., большое тебе спасибо, что приехала ко мне, очень, очень рад тебя повидать! Мне А.С. сказала, что ты хочешь что-то мне передать от Его Высокопреосвященства митрополита Антония, пойдем ко мне в кабинет и поговорим». Благословил меня, я поцеловала его руку, поклонилась ему в ноги и пошла за ним в его кабинет и спальню вместе. Как только я вошла туда, меня охватило какое-то особенное чувство счастья и радости, я внутренне от всего сердца помолилась, глядя на чудные иконки, и от всего сердца возблагодарила Господа, что Он устроил мою поездку сюда.

Дорогой Батюшка усадил меня и спросил, что же я ему скажу. Я отвечала: «Бесценный Батюшка, я боюсь вас огорчить тем, что имею вам сказать...» Он как-то радостно и благодарно посмотрел на меня и сказал: «Говори, чем ты можешь меня огорчить? – Решительно ничем». Тогда я передала ему просьбу митрополита Антония: если Господу угодно будет взять вас от нас, чтобы вы исполнили его и наше желание и остались у нас в Иоанновском монастыре, а для этого владыка просит вас написать прошение на Высочайшее Имя. 

Батюшка выслушал меня с веселой улыбкой, подошел к столу, взял большой весь исписанный лист и, показывая его мне, радостно произнес: «Вот посмотри, я уже исполнил его и ваше желание: я написал об этом Его Высокопреосвященству и прошу его похлопо­тать обо мне; Государь меня любит, и я вполне уверен, что исполнит это мое желание» [114]. На мой вопрос – как вы себя чувствуете, – Батюшка выпрямился и сказал весело: «Я бодр, покоен духом, силы у меня есть, теперь я себя чувствую прекрасно. Вчера я сам был вино­ват, что мне сделалось худо, – захотел полечить себя сам, вместо доктора, да и повредил себе; но теперь, слава Богу, прошло, и я чувствую себя хорошо. Однако, чтобы успокоить всех вас, я согласился на просьбу моего доктора Казанского и позволил ему привести ко мне специалиста, доктора Сухова». 

«Слава Богу, что вы это сделали, – заметила я, – только уже и дайте ему хорошенько осмотреть вас, тогда вы быстро поправитесь». Отец Иоанн сказал на это: «Да, ты права! А только профессоров-то на что?» Тут доложили, что приехали доктора. Батюшка благословил меня и произнес: «От всей души благодарю тебя, что ты посетила меня». Я поклонилась ему в ноги и просила его поберечь себя и никуда не ездить. «Охотно исполню твою просьбу и не только не буду выезжать, но и прини­мать к себе никого не буду...» – обещал мне Батюшка.

Пока были доктора, я познакомилась с супругой дорогого отца Иоанна, очень симпатичной старушкой, Елизаветой Константинов­ной, и его племянницей. Они очень ласково и сердечно отнеслись ко мне и выразили свое огорчение, что Батюшка никого не слушает: сам себя лечит, не хочет ни лежать, ни сидеть, а пишет и читает, стоя на коленях.

Проводив докторов, Батюшка опять вышел и выразил большое удовольствие, что застал нас еще тут: «Как я рад, что вы дождались меня, видите – я молодцом, ничего у меня не болит, – сказал он, и продолжал: – Я исполнил твое желание, дорогая Е.В., допустил другого доктора; слава Богу, они сошлись во взглядах, – Бог даст, – я скоро поправлюсь». 

Затем представил меня своей супруге и племяннице: «Это моя старая дорогая знакомая и самая преданная моя духовная дочь», – сказал про меня Батюшка; показал мне всех своих птичек и египетских голубков, заметив, что их он особенно любит; спросил о моем здоровье и, узнав, что плечи болят, похлопал как раз по больному месту, говоря: «Тебе не надо хворать». Поговорил с приезжими купцом и дамой о своем здоровье, высказав им так: «Видите, что ничего нет со мною, – бодр, весел, ничего не болит, только доктор велит больше сидеть дома, потому что я, по своим старческим годам, конечно, стал слабее прежнего; но, слава Богу, чувствую себя хорошо».

Батюшка сам налил мне чаю, угощал и снова благодарил меня, что приехала навестить его. Я сказала Батюшке, что всем сердцем благодарна ему за все: за то, что по его молитвам я перенесла потерю любимого моего мужа, оставила спиритизм, которым так увле­калась, разлюбила совсем мир... «Вы мой спаситель и моей благо­дарности вам нет пределов», – прибавила я. Он слушал меня, все время смотря на меня своим чудным, дышащим необычайною добротой и сердечностью взглядом, внутренне помолился и произнес отечески ласково: «Тут я ни при чем, – ты сама достойна была, чтобы тебя Господь спас, – ты обладаешь умом, покорностью воле Божией, послушна, обладаешь твердою верою, – вот потому-то все это и произошло с тобой».

Мы стали прощаться; Батюшка благословил меня, еще поблаго­дарил за приезд, проводил нас до самого выхода и, уже стоя в дверях, еще раз благословил, пожелав счастливого пути. Я чувствовала себя такой счастливой, что готова была расцеловать весь свет.

25 декабря 1904 г.

На посланную дорогому Батюшке телеграмму получила ответ: «Благодарю за сердечную телеграмму с праздником, радуюсь с вами; сейчас причастился Святых Таин дома, самочувствие хорошее, поклон Ангелине и сестрам, батюшкам и их матушкам. Иоанн Кронштадтский».

4 января 1905 г.

Я опять была в Кронштадте. Ездила с одной большой поклон­ницей Батюшки, Чельцовой [115]. Он принял нас лежа в кровати. Лежит такой слабенький, худенький; я с трудом сдерживала слезы, так мне невыразимо больно было видеть его страдальческое лицо; видно было, что у него что-то страшно болит, и он не в состоянии скрыть этих страданий. 

Батюшка ласково поздоровался и благо­словил своею слабою рукою; я встала на колени около кровати и все время целовала его руку. Он произнес: «Довольно уже я настрадал­ся, пора уже мне разрешиться и быть со Христом...» Когда мы сказали, что же может быть лучше этого, – Батюшка даже улыбнулся. Не желая более тревожить отца Иоанна, мы простились с ним. Он перекрестил меня и велел передать всем нашим благо­словение... Мы вернулись домой очень грустные.

14 января 1905 г.

Так как дорогой Батюшка все хворает, и я страшно боюсь, как бы он не покинул нас, то я написала ему письмо, в котором испрашивала его благословения, как мне жить дальше, чтобы наследовать Царствие Божие: поступать ли в монашество или так жить при монастыре, оставаться здесь или уехать в Орел? И вот сегодня, получив от Батюшки благословение приехать к нему, снова посетила его. Батюшка ездил прокатиться, меня приняла его супруга; мы недолго посидели, как и он вернулся. Батюшка приехал очень слабый, едва передвигал ноги, еще больше похудел и с трудом говорил. 

Поздоровался, благословил и прошел к себе со словами: «Простите, страшно устал, отдохну немножко и выйду; а ты, смотри, хорошенько угости дорогих гостей обедом», – добавил он, обра­щаясь к матушке. Не прошло и десяти минут, как он вышел и направился к нам, ласково посмотрел на меня и сказал: «Письмо твое, дорогая Е.В., я получил; и задала же ты мне задачу! Мне надо много и много подумать, и тогда только я тебе смогу ответить».

Тут подошло несколько лиц с просьбой принять их со вкладом в монастырь, но не как монахинь, а в качестве просто живущих при монастыре. Отец Иоанн изъявил свое согласие и направил их к игуменье Ангелине, сам же, благословив всех, сказал, чтобы обедали без него, и ушел отдохнуть. 

Только что окончили обедать, как Батюшка прислал мне стакан чаю и велел мне прийти к нему, что я и сделала. Я застала его лежащим на кровати, подошла, поцеловала его ручку и спросила, как он себя чувствует. Он отвечал, что сегодня покатался и первый раз немножко покушал. Затем сказал: «На твои вопросы я решительно не знаю, как мне тебе ответить, так как я знаю, что ты послушаешься меня непременно... Вы, должно быть, с матушкой Антонией очень любите друг друга, и, судя по письмам, она – чу́дная личность».

Я отвечала: «Да, бесценный Батюшка; но только, к сожалению, она сильно слабеет и болеет, просит вас помолиться, чтобы поско­рей наступил конец ее жизни, которого она ждет с нетерпением». Отец Иоанн положил мне руку на голову и осведомился, сколько ей лет; услыхав, что ей 76 лет, глубоко задумался и проговорил: «А какая она чу́дная... – посмотрел на меня испытующим взглядом и спросил: – А наша обитель и ее порядки тебе нравятся?»

Я ответила уклончиво: «Дорогой Батюшка, для меня все – вы, я только вами и живу!» Он произнес: «А Бог-то! Он – все, а я что?» – «Бог и вы, и больше никого и ничего в мире...» – отвечала я.

Тогда отец Иоанн сказал: «Положись на Господа, Он Сам тебя устроит, Он близок тебе, Он тебе покровительствует...» Благосло­вил меня, преподал благословение всем, кому я просила, и простил­ся. Я вернулась домой счастливая и успокоенная и возблагодарила за все Господа.

3 февраля 1905 г.

Сегодня я со своею знакомою, госпожой Г., опять посетила Батюшку. Он только что причастился; ласково нас принял, благо­сло­вил, сходил к себе и вернулся в епитрахили, держа в руке чайную чашку и кусочек антидора; обратившись ко мне, он сказал: «На, Е.В., выпей-ка со мною теплоты», – и дал мне выпить три глотка и кусочек антидора; также дал и моей спутнице и другим тут находив­шимся. 

Затем ушел к себе, немножко отдохнул и опять вышел; принес стакан чаю, усадил нас и сказал, что сам приготовил нам чай; налил на блюдечко, подал мне и сообщил, что теперь чувствует себя немного лучше, но тут же прибавил: «А все же очень хотелось бы мне разрешиться и быть со Христом». 

Затем разговорился о текущих событиях, сказал, что такой страшной войны еще не было. «А все это потому, что мы потеряли веру и перестали совсем молиться, за грехи наши и за неверие Господь так нас наказывает: и войною, и внутрен­ними беспорядками, и отсутствием настоящей власти...» – говорил Батюшка. Затем налил нам еще чаю, сказал, что сильно устал, благо­словил нас и пошел к себе отдохнуть. Я пожаловалась на сильную боль в ногах и руках. Батюшка на это заметил: «Что делать! Вот и я все болею, и тебе надо поболеть, видно, – так угодно Господу...» Я поцеловала его руку, и он ушел.

Мы простились со всеми и довольные вернулись домой.

15 февраля 1905 г.

Сегодня я была обрадована: дорогой Батюшка прислал мне письмо в ответ на мое, в котором я просила его дать мне наставле­ние, как мне приготовиться к отходу в будущую жизнь.

Вот его содержание:

«Добрейшая сестра о Господе, Е.В.! Благодать Божия и мир да будут с тобою. Ничего иного столь нужного не нахожу писать тебе, как приучить себя и тебя затвердить христианскую азбуку о любви к Богу и к ближнему. Изучение и восприятие этой азбуки умом и сердцем, и всем помышлением спасет меня и тебя и удостоит лицез­рения Божия на небе. Это занятие всего лучше приготовит к смерти, которая не за горами, а за плечами, по пословице.

Мое здоровье день ото дня делается лучше, милостью Божией. Аппетит самый здоровый, силы возвращаются и сон хороший. При­ехать ко мне благословляю тебя, с радостью приму твою милость.

Ваш смиренный богомолец, протоиерей Иоанн Сергиев».

16 февраля 1905 г.

Сегодня я опять побывала в Кронштадте. Батюшка встретил меня такой бодрый, веселый, благодатный; радостно поздоровался, благословил полным крестом и выразил удовольствие, что видит меня. Я поцеловала его руку и от всего сердца поблагодарила его за письмо, сказав: «Да как же вы меня осчастливили, дорогой Батюшка, вашим ответом! Я вчера и сегодня как на крыльях летаю, точно нахожусь не на земле, а на небе». 

Он сначала положил свою руку мне на голову, потом поцеловал меня в голову, усадил рядом с собой и стал угощать чаем. Обещал помолиться за моего племянника. В это время пришел старичок-полковник, Батюшка принял его очень радушно. Он просил Батюшку помолиться о том, чтобы Господь сохранил жизнь Победоносцева, особенно нужную теперь, как чело­ве­ка крепко стоящего за самодержавие и коренные устои России. Батюшка внутренне помолился и сказал: «Я надеюсь, что Господь умилосердится, простит нам наши прегрешения, выведет Государя и Россию из всех бед, как внешних, так и внутренних, и умиро­творит». Проводив старичка, отец Иоанн, узнав, что у меня все болят руки, потер их, я же все время целовала его руку. 

Я передала ему несколько писем от монахинь. Он тут же прочел их и сейчас же вынес мне 100 рублей и велел передать одной из монахинь на лечение больного сына. Я попросила Батюшку дать мне епитрахиль, он сейчас же исполнил мою просьбу, вынес епитрахиль и сказал: «Я помолился, чтобы твоя вера приносила тебе желаемое, – поцеловал меня в голову, благословил и сказал: – Благодарю тебя за посе­щение, поезжай с Богом домой». Я поговорила немножко с супругой Батюшки и вернулась осчастливленною домой.

3 апреля 1905 г.

Получив от Батюшки благословение приехать к нему, я съезди­ла в Кронштадт. Батюшка принял меня очень ласково, ра­достно поздоровался со мной, поблагодарил за приезд и сказал: «Я, слава Богу, поправляюсь, каждый день служу и приобщаюсь Святых Таин. Сегодня сильно устал, – очень многих причастил». Усадил меня и стал угощать чаем. «В какое тяжелое время живем мы, какая земля стала жалкая, переполнилась всякими неправдами, – лука­вый хозяйничает крепко... страшно тяжело всем», – говорил отец Иоанн. Я согласилась, что, действительно, так тяжело, что ждешь смерти с нетерпением. 

Батюшка сказал на это: «Да, смерть это из­бав­ление; но желать ее и звать нельзя, потому что один Господь знает, когда нужно ее послать человеку, а мы сами не можем знать, готовы ли мы, очистились ли как следует... а потому ты не проси смерти, а лучше хорошенько изучай себя, просматривай внима­тельно все свои мысли и хорошенько следи за ними; и что найдешь не так, старайся поскорей исправить и за все постоянно благодари Господа». 

Затем продолжал так: «Как интеллигенция-то вся испор­тилась, а власть забыла, что она власть, точно притаилась! Я сейчас прочел и, сознаюсь тебе, искренно порадовался, что в Манчжурии трех сестер за измену приговорили к смерти: это послужит хорошим примером другим и отнимет у многих охоту идти по их следам. По всему видно, что Господь сильно прогневался, да ведь и есть за что! Потеряли веру, смеются над религией и никто даже не осмели­вается, из какого-то саможаления, встать открыто на защиту веры; но я не теряю веры, что Господь смилуется и простит нас; думаю, что Рожественский не потерял веру [116], что он молится и исполнит свято свой долг. И, видимо, Господь пока еще с нами; какие были бури и штормы, и, слава Богу, эскадра наша не пострадала, – пошли ему, Господи, удачу...»

Налил мне чаю: «Кушай на здоровье, – сказал мне Батюшка и весело прибавил: – Я, слава Богу, поправляюсь, каждый день гово­рю слово и, знаешь, так громко, от всего сердца; слава Богу, моя болезнь не затронула легких, они совершенно здоровы, голос тверд и крепок; я сам чувствую, как у меня силы прибавляются». На мой вопрос, поедет ли Батюшка в Суру, отвечал: «Теперь время такое, что не совсем удобно ездить, везде волнения... – призадумался и, глубоко вздохнув, сказал: – Ох, сколько еще крови прольется на этой земле... – и вдруг, повеселев, прибавил: – А все же Господь смилуется и простит нас». «А как ты поживаешь?» – спросил меня Батюшка. 

Я отвечала: «Слава Богу, только страшно возмущаюсь всем, что творится, – как прочту газету, так просто в отчаяние впадаю; бездействие правительства просто изводит меня. Хочу бросить чтение газет совсем». Отец Иоанн сказал: «Этого нельзя делать, необходимо следить за тем, что творится, а только нужно относиться спокойнее, твердо веря, что все делается по попущению Божию, и да будет Его святая воля!»

Я передала Батюшке несколько писем и просила помолиться; он с удовольствием обещал исполнить мою просьбу, попросил меня остаться пообедать с ним и пошел немного отдохнуть, поручив меня пока своей супруге, Елизавете Константиновне, и племяннице. Пока Батюшка отдыхал, к нему приехало несколько лиц, желающих его повидать; в числе их был генерал, заведующий кронштадтской артиллерией [117], с супругою, оказавшийся хорошим знакомым моего покойного мужа; мы так хорошо разговорились, вспомнили нашу жизнь в Выборге и не заметили, как прошло время. Дорогой Батюшка уже отдохнул и вышел к нам; приветливо поздоровался со всеми и спросил генерала, почему он желает его видеть. Тот сообщил, что вышел в отставку и уезжает с женой в Псков и потому очень хотел бы, чтоб Батюшка благословил их иконочкой.

Отец Иоанн живо сходил в свою спальню, принес чудную икону Спасителя, благословил их и поговорил немного с ними, и они радостные и довольные уехали. Батюшка велел подавать обед, поса­дил меня рядом с собой, помолившись, благословил трапезу и стал угощать; мне все накладывал сам и все казалось мне на диво вкусным. Когда я стала благодарить Батюшку, он сказал: «Ну, теперь тебе пора ехать, чтобы поспеть на пароход в половине седьмого». Поблагодарил меня за приезд, благословил, сам проводил в перед­нюю и велел передать всем, кому я просила, поклон и благосло­вение. Я вернулась домой счастливейшею из смертных и от всего сердца возблагодарила Господа, что Он послал мне такого отца и руководителя.

19 апреля 1905 г.

Сегодня первый еще раз после болезни дорогой Батюшка приехал в наш монастырь и вместе с матушкой Ангелиной навестил и меня. Я прихворнула, и весь день у меня сильно болели руки и ноги. Увидав Батюшку у себя, я так обрадовалась, что забыла всю свою болезнь. Меня зашли навестить мои соседки, и мы сидели за столом и пили чай, как вдруг совсем неожиданно вошел Батюшка. «Христос воскресе, – произнес он, три раза поцеловал меня, сел к столу и сказал: – Вот прекрасно, и самовар на столе, я с удоволь­ствием выпью чаю». 

Спросил, что у меня болит, сам предложил полечить, – встал и похлопал меня по больному плечу; мне сейчас же стало лучше. Налил мне на блюдечко чаю и сказал: «Выпьем вместе на здоровье». Я попросила Батюшку помолиться; он сейчас же послал за епитрахилью; как только принесли ее, Батюшка прошел в мою другую комнату и, приступая к молебну, сказал: «Знай и твердо верь, что, где двое или трое соберутся во имя Господне, тут уже Он непременно присутствует [118], и потому молись с твердою верою, что Господь услышит тебя». Особенно сильно просил Господа послать мне исцеления и укрепления сил; давая приложиться ко кресту, обильно окропил меня святою водою. 

Затем посидел не­множ­ко, благословил всех нас и, ссылаясь на усталость, простился и ушел. Рука моя совсем перестала болеть, и настроение духа чудесное.

20 апреля 1905 г.

Сегодня дорого́й Батюшка служил у нас обедню и произнес небольшое слово. Он говорил: «Надо бодрствовать и стараться исправлять свои недостатки, избавляться от всех своих грехов, чтобы всегда быть готовым к смертному часу». С благословения Батюшки я сегодня у него причастилась. После обедни, в игумен­ской, он благословил меня, поздравил с принятием Святых Таин и, несмотря на громадную толпу, теснившую его, все-таки протянул мне стакан чаю, сказал: «Выпьем-ка с тобою чайку», – и напоил меня сам с блюдечка. Я поцеловала его ручку, и радостная вернулась домой.

2 мая 1905 г.

Видела дорогого Батюшку в игуменской; он благословил и обласкал меня. Узнав, что все болят руки, крайне сочувственно отнесся ко мне и потер их. Я попросила его принять от меня пелену на аналой моей работы; Батюшка похвалил мое изделие, назвал искусницею и передал пелену матушке Ангелине, чтобы та распоря­дилась постлать ее завтра на его аналое. Потом разговорился со мною, сказал: «Вот меня все бранят в газетах [119], но я и не читаю». 

Я отвечала: «На вас, Батюшка, нападают за то, что вы громите толстовцев, и указывают, что Христос так не поступал». Отец Иоанн сказал: «А как же в Евангелии не раз говорится: имея уши – не слышите, имея очи – не видите [120]; не будьте, как книжники и фарисеи, которые ходят в овечьей шкуре, а сами суть волки хищные [121]? – Это наша святая обязанность – указывать и нападать на грех и хвалить добро... Зато “Московские ведомости” теперь превосходны. Каждый день в них чудные передовые статьи, смелые и вполне справедли­вые». 

Когда Батюшка говорил, его лицо так оживилось и просияло. К нему подошла одна дама и сказала ему, что он не бережет себя. Он посмотрел на нее и строго произнес: «Я должен трудиться и тру­жусь, Господь милостив и дает мне силы». В это время приехала другая дама и просила Батюшку помолиться о том, чтобы ее муж благополучно вынес операцию, которая ему назначена на завтра. Отец Иоанн сейчас же исполнил ее просьбу и отслужил молебен; мы все, тут находящиеся, также помолились о болящем. Проводив эту даму, Батюшка пригласил меня и некоторых других в столовую, там угостил нас чаем, благословил мне завтра приобщиться, простился с нами и пошел отдохнуть.

3 мая 1905 г.

Сегодня отец Иоанн за чтением канона был, видимо, чем-то сильно озабочен, – несколько раз прерывал чтение, уходил в алтарь и прикладывался к иконе. За обедней усиленно и горячо молил Господа даровать нам победу над японцами и избавить нас от крамолы. Его молитвенное настроение сообщилось также мне; я проплакала всю обедню и, приготовившись как следует, прекрасно причастилась.
Батюшка произнес небольшое слово на евангельские слова: Аз есмь живот вечный [122]! Он опять доказывал, что причащение, притом – частое, крайне важно для нас, что через него Христос Сам входит в сердце человека и живет там, и указывал на необходимость надлежащего и долговременного приготовления к этому Таинству.

В игуменской Батюшка, ласково поздоровавшись со мной и Марией Александровной Боборыкиной [123], благословил нас и при­гла­сил к столу покушать с ним; нас он угощал чаем, священников же и дьяконов – вином; поговорив о погоде и похвалив ее, Батюшка обратился ко мне со словами: «А ты сегодня едешь к Его Высокопре­освященству митрополиту Антонию? Передай ему, пожалуйста, что я ему земно кланяюсь и ужасно жалею, что, быв у него, не застал его дома». Затем благословил нас и, ласково простившись, ушел к себе.

6 мая 1905 г.

Опять видела дорогого Батюшку в игуменской; поздоровав­шись со мной и благословив меня, он спросил меня о состоянии моего здоровья и, услыхав, что оно не поправляется, очень энергич­но произнес: «Довольно болеть! – и крепко похлопал меня по плечу и спине со словами: – Пусть болезнь проходит». Я поцеловала его руку. Затем Батюшка прошел в столовую, сел к столу, но ничего не кушал. На мой вопрос, читал ли он, что устроилась монархическая партия, Батюшка так живо и весело ответил: «Как же! Грингмут прислал мне пункты, чего эта партия должна придерживаться [124], – и прибавил: – Я им сочувствую... надо бороться со злом». 

Я спросила у Батюшки: «Не благословите ли вы мне взять на себя обет полного молчания и затвора? А то я совсем не могу разговаривать с моими знакомыми хладнокровно, так как большинство из них желает этой противной конституции и ожидает от нее каких-то великих благ».

Отец Иоанн серьезно сказал: «Ни под каким видом! Тебе дан дар справедливо судить о вещах, так и говори, высказывай свои мнения, молчать не следует». Подал мне полное блюдечко чаю, потом подал матушке Ангелине: «На, игуменья, выпей-ка и ты чайку, – сказал он, затем, угостив всех, прибавил: – Должно быть, я на то и создан, чтобы всем служить», – выпил один глоток и прошел в кабинет, где его ожидала какая-то дама. Батюшка поговорил с нею и собрался пойти в библиотеку посмотреть присланные им книги. Я простилась с Батюшкой, получила его благословение и вернулась к себе.

7 мая 1905 г.

Отец Иоанн служил обедню. Сегодня к нему приехали из запад­ного края две монахини; с ними прибыли пять мужичков, которых и провели в алтарь. Там они отстояли всю обедню, потом прошли в игуменскую, где и поговорили с Батюшкой. Обливаясь горькими слезами, жаловались мужички на свою судьбу. Ложно понимаемый манифест 17 апреля о свободе веры сделал для них то, что им, православным христианами, совсем не стало житья от като­ликов, которые всеми силами обращают их в католичество, проти­вящихся же всячески оскорбляют.

Отец Иоанн обласкал их, благословил и утешил; сказал им очень убедительно и твердо, чтобы они не верили распускаемым като­ликами толкам, будто бы Царь переменил веру: «Это ложь – наш Царь-батюшка, как был, так навсегда и останется православным. Его Господь любит и сохранит, а вы оставайтесь в своей православной вере; католическая вера уклонилась от истины и папу нельзя считать непогрешимым...» – отвечал им Батюшка. Затем вынес икону Спасителя и, благословляя их ею, сказал: «Вручаю вас покро­вительству Самого Господа».

Все это страшно разволновало отца Иоанна, и он уехал от нас сильно озабоченным.

11 мая 1905 г.

Услыхав, что отца Иоанна ожидают вечером, я, чувствуя себя во многом согрешившей, решила попросить его исповедать меня и написала с этою целью всю свою исповедь. Как только я увидала, что Батюшка приехал, то поспешила к нему. Он, выйдя из кареты, поздоровался со мной, благословил и прошел в садик; там Батюшка, обращаясь к исполняющей должность казначеи, заметил ей: «А дерево-то, посаженное Ангелиной, совсем засохло, велите его вынуть и замените новым дубком». Я прошла в игуменскую; там отца Иоанна ожидала целая семья благотворителей, приехавшая из Рыбинска. 

Батюшка очень радостно их приветствовал и пригласил всех в кабинет, куда вскоре пришла регентша просить его в трапезную послушать пение. Батюшка пригласил туда же всех нас вместе с матушкой Ангелиной. Батюшка с большим вниманием, стоя, слушал пение, похвалил, затем попросил еще спеть, и когда запели антифоны, которые исполняли ему в прошлом году на Пасху, он сказал: «Вот антифоны на погребение, а я, слава Богу, не умер!» Поблагодарил певчих, всех благословил и дал поцеловать свою руку.

Затем его окружили разные лица, и больные, и здоровые; он с каждым поговорил, дал просимые советы, кого полечил, похлопав или потерев больное место своею рукою, кому велел почаще при­общаться, кого же направил к доктору. Согласно их просьбе испове­дал всю приехавшую семью, состоявшую из восьми человек, каждого поодиночке призывая в свою спаленку. 

Окончив исповедь их, вышел в епитрахили в кабинет и спросил, кто еще желает испо­ведаться. На мою просьбу об этом Батюшка произнес: «С большим удовольствием, пойдем», – запер дверь и спросил, приготовилась ли я к исповеди. Я подала ему записочку, где у меня все было занесено. Он зажег свечку и стал читать; затем сказал: «Спасибо тебе и большое спасибо тебе, что ты так меня любишь и так заботишься обо мне».

Я сообщила Батюшке, что перестала разговаривать с соседкой, чтобы избавиться от ее надоедливости и что зато теперь у нас тишина; спросила, как он прикажет, молчать мне или начать говорить. Батюшка благословил мне молчать и сказал, что Господь меня простит и благословит. Затем он говорил мне так: «Что делать – тяжело жить; теперь такое тяжелое время, какого еще не бывало, но все же надо во всем видеть милость Божию, потому что Господь желает всех спасти, и необходимо все это зло вырвать с корнем... я даже позволяю себе молить Господа, чтобы Он уничтожил всех этих крамольников. А только, душа моя, унывать не надо; Боже тебя сохрани, ты от этого избавься... – положил мне руку свою на голову и продолжал: – Да избавит тебя Господь от этого уныния и простит. Что же делать? Тяжелое время, и страшно тяжелое, а все же и в том видна милость Божия, – Господь кого любит, того и наказует... Я так благодарен Господу за мою болезнь! Я за это время хорошо перечитал Евангелие, все пророчества и Библию. В Ветхом Завете сказано, какое страшное наказание постигает того, кто нарушает Закон Божий. И ты молись хорошенько Господу за всех друзей и за всех врагов, пожалей заблуждающихся от всей души и да простит тебя Господь! Старайся побольше вглядываться в себя, лови свои мысли, старайся отыскивать самое зарождение их, лови только что зарождающиеся грехи и вырывай их с корнем; работай над собою усиленно, и да поможет и да помилует тебя Господь... Я же данною мне властию прощаю тебя».

После этого отец Иоанн накрыл меня епитрахилью, помолился и три раза перекрестил. Я приложилась ко кресту и Евангелию со слезами, с душою, облегченною и переполненною благодарностью ко Господу, и поклонилась дорогому Батюшке в ноги, поблагодарив от всего сердца и его. Затем спросила Батюшку, как он благословит мне провести лето, в Орле или здесь. Он отвечал мне: «А как тебе самой хочется?» Я сказала на это, что у меня желаний нет никаких и ничто меня не интересует в жизни и что я думаю теперь только о смерти.
Батюшка так весело возразил мне, что готовиться к смерти надо постоянно, и вдруг прибавил: «А ты ведь, кажется, очень дружна с игуменией Антонией? А если хочешь поступить по моему благосло­вению, то лучше оставайся здесь, никуда не езди. Я поезжу немного по Волге и скоро вернусь [125]». Благословил меня, я поклонилась ему в ноги и вышла.

Когда Батюшка пошел в столовую пить чай, то пригласил и нас. Я села против него. Он за чаем достал из кармана просфору, разломил ее и дал мне покушать. Затем угостил всех и простился: проходя мимо меня, благословил еще раз меня и дал поцеловать руку.

Я вернулась домой довольная, покойная и от всего сердца возбла­годарила за все Господа.

12 мая 1905 г.

Когда Батюшка пришел читать канон, я подошла к нему; он ласково поздоровался, благословил, сказал: «С добрым утром» и дал поцеловать руку. За обедней отец Иоанн произнес прекрасное слово; он объяснил значение слов: «Твоя от Твоих, Тебе принося­ще...» [126] «Твой Сын, Господи, Сам Себя приносит в жертву за Твоих чад, за весь мир», – говорил Батюшка; говорил он это с большим воодушевлением, видимо, всеми силами старался сделать для нас понятным, как велика была эта жертва, принесенная Иисусом Христом для нашего спасения.

Желая выразить неизреченное милосердие Божие, явленное в том, что Господь за искреннее покаяние прощает все самые лютые грехи, как простил разбойника, покаявшегося на кресте [127], отец Иоанн указал и на Льва Толстого, причем выразился так: «Если бы и Лев Толстой покаялся, то Господь его немедленно простил бы, – да только он не покается, гордость ему не позволит. Все, увлекшиеся учением Толстого, пусть только бросят это ложное учение и чисто­сердечно покаются, и Господь простит их». Затем попросил всех подходить к Чаше благоговейно, не толкаться, и стал приобщать.

Причастив матушку Ангелину и заказчиков, Батюшка преподал Причастие и мне со словами: «Приобщается раба Божия Екатери­на». Я отстояла обедню, вернулась домой и целый день чувствовала себя превосходно.

17 мая 1905 г.

Хотя Батюшка и приехал вчера вечером, но чувствовал себя настолько слабым и измученным, что никого не принимал. Говорят, что 14-го его помяли и чуть не вывихнули руки; рука была вся в синяках, так что он тотчас вернулся в Кронштадт и должен был лечь.
Сегодня, выйдя читать канон, он выглядел очень слабым; когда я подошла, он благословил меня не глядя, а когда начал читать, вдруг повернулся, живо подошел ко мне и сказал: «Здравствуй, Е.В., желаю тебе быть здоровой», – благословил, перекрестил меня и, вернув­шись на свое место, стал читать.

Прочитав место, где говорится, что Господь нигде не учился, но вся премудрость была в Нем Самом, Батюшка посмотрел на маленьких монашенок и на детей и сказал им: «А вам, детки, надо учиться и набираться разуму». Затем, прочитав другое место о том, что Господь добротой и чистосер­дечием заслужил у иудеев зависть, сказал: «Люди, мнящие себя мудрыми, всегда относятся недоброжелательно к людям смирен­ным и чистым сердцем...» – преподал всем благословение и ушел. 

Я прошла в игуменскую; в это время в зале раздался страшный крик; я поспешила туда и увидала отца Иоанна, изгонявшего беса из одной, еще не старой, но страшной на вид женщины, глаза у которой были ненормально выпучены и руки скрючены так, как будто она собиралась поколотить Батюшку. Он же спокойно говорил ей: «Именем Господа нашего Иисуса Христа повелеваю тебе, – выйди из нее и впредь не входи». Она же кричала нечеловеческим голосом: «Нет, нет, ни за что не выйду...» 

Когда Батюшка повторил свое повеление, она стала кричать тише, а после третьего раза совершен­но успокоилась; лицо ее приняло вид хороший и добрый. Она упала ему в ноги и благодарила Батюшку, говоря: «Слава Богу, совсем вышел». Батюшка благословил ее и пошел садиться в карету, чтобы ехать куда-то служить обедню, протянул мне руку и сказал: «Ну, прощай, Васильевна».

19 мая 1905 г.

Сегодня я пошла в игуменскую, чтобы проститься с матушкой Ангелиной и дорогим отцом Иоанном, которые завтра уезжают. Не успела я поздороваться с матушкой, как приехал и отец Иоанн; проходя зал, он помолился перед Казанской иконой Божией Матери и, входя в кабинет, обернулся ко мне и сказал: «Здравствуй, дорогая Е.В., как твое здоровье? Плечи-то все болят еще?» С этими словами стал растирать и хлопать обе мои руки; поговорил с одним инжене­ром, который уговаривал отца Иоанна не ездить в Суру, справедливо указывая, что при теперешнем слабом здоровье Батюшке трудно будет сделать 200 верст на лошадях и в тарантасе, указывал на то, что такая поездка обострит болезнь; к просьбе инженера присоеди­нилась и я; но Батюшка на наши просьбы не сдался, а сказал, что ему непременно надо поехать в Суру. 

Заговорили о Тихоокеанской эскадре. Отец Иоанн отозвался о нашей неудаче так: «Страшно тяжелое поражение... что же делать? – за грехи наши Господь нас наказывает [128], надобно хорошенько молиться, чтобы Господь помог Линевичу сухопутными войсками одержать победу [129]. Я все-таки надеюсь, что Господь пошлет нам победу, если мы Его еще чем-либо не прогневаем».

Батюшка обещал посетить меня сегодня, поговорил с купцами, при­ехавшими из Рыбинска и восхищавшимися архитектурой нашего храма, и обласкал их. Каретница Катерина усиленно приста­вала к Батюшке, чтобы он заехал к ней освятить воду, говоря, что у нее совсем нет святой воды, тогда как она ей необходима, но Батюш­ка на все ее просьбы отвечал: «Я пойду к Е.В., а к тебе завтра».

Только что я пришла к себе, как пришел и дорогой отец Иоанн; он прошел прямо в мою комнату, которую я за ним заперла, чтобы не пустить свою соседку. Батюшка подошел к окну и сказал: «Какой чудный вид, как хорошо, точно в деревне – все зелено...» Я отвечала: «Да, Батюшка, здесь очень хорошо, а меня все зовут в Москву и в Орел!» Он ласково посмотрел и спросил: «Что это, к игуменье Антонии? – и произнес далее: – Благословляю, поезжай с Богом, побудь понемногу и там, и в Москве. Я к 20 июля непременно вернусь и заеду в Москву».

Смотря на ярко горящие лампадки, Батюшка сказал, что свет огней перед иконами означает горячность чувств возносимых молитв к Господу, Царице Небесной и всем святым угодникам, моля­щимся за нас; сказал, что мы должны всегда помнить это и с такими чувствами приступать к ним, велел мне зажечь свечи и стал служить молебен. И как он чудно и долго молился, прося Господа даровать мне исцеление и избавление от всяких бед и напастей. Молил Господа за всех нас и просил помочь нам достигнуть Царствия Небесного.

Во время молебна меня мучила мысль, что я заперла дверь и не пустила соседку, и вот, когда стали прикладываться ко кресту, я всех пустила; Батюшка сказал мне спасибо за то, что я пустила всех помолиться, сел к столу и, глубоко вздохнув, заговорил со мной о матушке Антонии, просил передать ей поклон и благословение, восхищался ее письмами и ее чудной душой. Я сообщила Батюшке, что я занята теперь выписками из своего дневника, который вела все время, – с тех пор, как он взял меня в духовные дочери, – с 1877 года. Батюшка сказал: «Прекрасно делаешь, что пишешь. У тебя хороший дар изложения. Я благословляю тебя напечатать».

Я встала на колени и сказала Батюшке: «Не нахожу слов, как мне благодарить вас за все, что вы сделали для меня... Из такой гордой, самолюбивой, своевольной, теперь, под вашим руководством, я много изменилась; только делаюсь раздражительной от смущения всем, что творится на свете».

Отец Иоанн на это заметил мне: «Я, кажется, мало тебя наставлял, а раздражителен-то я сам бываю; тут только и помогает твердая вера и любовь к Богу: скоро себя уловляю и потом плачу, что раздражил­ся...» Поцеловал меня в голову, взял стакан чаю, сам положил сахар, размешал, половину налил в чашку и подал мне, а остальное выпил сам.
Затем Батюшка рассказал, как его обрадовал своим посещением в Кронштадте митрополит Владимир [130]; это внимание владыки глубо­ко тронуло Батюшку.

Похвалил чай, найдя его особенно вкусным, и напоил им всех тут находившихся; заговорил о войне, сказал, что она нам послана за нашу гордость, за то, что мы зазнались, забыли Бога и вообразили, что одним количеством войск, без помощи Божией, одолеем такого врага, как японец. «Но все же я не теряю надежды, что Господь еще смилуется...» – прибавил Батюшка.

Затем благословил меня полным крестом и пожелал мне хорошо провести лето. Я крепко поцеловала Батюшке руку и от всего сердца поблагодарила его за посещение. Он благословил всех и ушел от нас. В 11 часов вечера я видела, как Батюшка ходил по садику и молился.

20 мая 1905 г.

Сегодня отец Иоанн служил последнюю обедню перед своим отъездом. Народу набралось масса. Выйдя читать канон, Батюшка приветливо поздоровался со мною. Во время чтения он несколько раз обращался к народу, разъясняя прочитанное им; так, например, – о том, как нужно спасаться и как нетрудно этого достигнуть при том великом милосердии, которое оказывает нам постоянно Милостивый Господь. 

«Необходимо только искренно от всего сердца покаяться, и Он прощает», – говорил Батюшка и привел в пример самарянку, бывшую блудницу, но искренно покаявшуюся [131]. Служба сегодня была особенно благолепная; с Батюшкой служили девять священников и четыре дьякона. Слово сказал отец Иоанн опять о великом значении Таинства Святого Причащения, о том, что приступать к нему нужно со строгим приготовлением и полным примирением.

По окончании службы Батюшка прошел в столовую, благословил трапезу, дал чаю заказчикам и некоторым другим, в том числе и мне. Госпожа Ч. с дочерью просили его благословения, и он благословил их. Затем просил всех угощаться без него, встал и пошел в кабинет; там он благословил меня и протянул мне руку, которую я несколько раз поцеловала; Батюшка не отнимал своей руки, но крепко сжал мою руку и, глядя на меня своим чудным милосердным взором, произнес: «Ну, прощай, дорогая Е.В.; я часто буду о тебе вспоми­нать...» – и поехал еще сделать два визита. Когда Батюшка вернул­ся, то к нему никого из нас не пускали, и матушка уехала с ним другими воротами, так что никто и не заметил. 

На меня сильное впечатление произвели слова отца Иоанна: «А я буду часто о тебе вспоминать...» – значит, будет молиться за меня, и я прекрасно и благополучно проведу лето... Я тоже собралась и поехала в Орел с вечерним поездом.

1 августа 1905 г.

Я прекрасно провела лето в Орловском женском монастыре и вернулась вчера домой, так как Батюшка известил меня телеграм­мой, чтобы я возвращалась ко второму числу августа. Я несколько раз видела Батюшку во сне; сегодня сон произвел на меня сильное впечатление. Я видела, будто я сижу у стола, а передо мной стоит дорогой отец Иоанн, в моей ряске, такой добрый, ласковый, смотрит на меня своим чудным взглядом и говорит: «Итак, тебе приходится все переделывать?» Я же отвечаю: «Да, бесценный Батюшка, решительно все...» – и с этим просыпаюсь.

Я пошла в церковь, и Батюшка, как только показался, сейчас же заметил меня и через всех его окружающих обратился ко мне: «Здравствуй, дорогая Е.В., давно ли приехала? Как провела лето? Жива ли еще твоя любимая игуменья Антония?» – благословил меня и дал поцеловать свою руку. Я отвечала: «Вашими святыми молитвами, дорогой Батюшка, лето я провела прекрасно; матушка жива, хворает, кланяется вам в ножки и просит вашего благосло­вения...» – и передала тут же Батюшке письмо от нее. 

Отец Иоанн благословил монахинь, затем сказал о значении первого и второго Спаса и о выносе креста и, окончив эти объяснения, приступил к чтению канона. На том месте, где всегда стою я, сегодня села хромая старуха Лукерья, разыгрывающая роль предсказательницы, на самом же деле – большая сплетница и вымогательница. Батюшка, окончив канон, вдруг энергично подошел к ней и, крепко дернув ее за руку, поднял со стула и поставил на ноги, сказав строго: «Что ты все сидишь? Если нога и болит, то стой, держась за спинку стула...» Сам взял ее стул, выдвинул вперед и, показав, как надо за него держаться, еще встряхнул ее хорошенько и спросил: «Чего ты не уезжаешь?» Как только он отошел, старуха упала, как будто в припадке. 

Стоявшая возле меня бывшая келейная матушки Ангелины Дуня сказала мне, чтобы я не тревожилась, так как она это часто проделывает: полежит – и сама же встанет. Отец Иоанн выходил из алтаря и видел, что она лежит, но не обратил на нее никакого внимания. Когда начались часы, старуха встала сама и села; стоявшая рядом с ней монахиня сказала ей, что она должна считать за счастье, что Батюшка ее потрепал. 

Я прекрасно испове­далась и все время находилась в молитвенном настроении. Батюшка говорил слово почти все время с закрытыми глазами. Он говорил о том, какую неоцененную великую милость оказал нам Господь Своим снисшествием на землю в образе человека, как Он Своими страданиями спас нас от проклятия и вечных мук и купил нам ими прощение грехов и дарование Царствия Небесного. «Кто любит Господа и покоряется Его святой воле, того и Господь любит, и кто послушлив – с тем и Господь, а кто отворачивается от Господа и грешит, не думая о покаянии и о том, что близок смертный час, от того и Господь отворачивается...» – говорил Батюшка и перечислил все пороки и грехи: вражду, блуд, лихоимство, при этом посмотрел на некоторых. Затем стал причащать; после игуменьи Ангелины сам подозвал меня и сказал: «Приобщается раба Божия Екатерина».

По окончании обедни я прошла в игуменскую и попала в Батюш­кину комнату. Когда Батюшка вышел, то благословил и поздравил меня с принятием Святых Таин, протянул мне свою ручку и спросил, хорошо ли я съездила. Я отвечала: «От всего сердца благодарю вас, Батюшка! Вы, верно, молились за меня, что я чувствовала себя все лето так хорошо». Он на это сказал: «А я тебя благодарю, и ты за меня хорошо молилась». Чай был приготовлен в кабинете; Батюшка сначала угостил меня чаем, а потом, выпив немножко вина сам, влил и мне глоток вина, затем дал глоточек на укрепление сил, как он выразился, казначее и игуменье. 

Угостив всех чаем, заметил, что постное кушанье вкуснее скоромного, и пожелал нам хорошенько попоститься и встретить праздник Успения Пресвятой Богородицы, надлежащим образом подготовившись за пост. Только что Батюшка стал прощаться и благословил меня, как какой-то священник подал ему письмо и просил прочесть его. Оказалось, что он просил у отца Иоанна заимообразно две тысячи рублей. Батюшка сказал, что такой суммы у него нет, дал ему на дорогу и, так как чтение заняло много времени, стал торопиться и уехал. Я спросила, когда он меня посетит; Батюшка отвечал: «В первый же раз, как приеду, буду непременно у тебя».

7 августа 1905 г.

Как только отец Иоанн приехал, я прошла в игуменскую, получила от него благословение и спросила, прочел ли он матушки­но письмо. «Как же!» – отвечал Батюшка. «Что же прикажете ей ответить?» – продолжала я. (В этом письме матушка Антония просит Батюшку благословить мне окончить мою жизнь у нее в монастыре, так как она оставляет свою келью, чтобы после ее смерти я пользовалась ею.) Он сказал: «Надо подумать, я после тебе скажу». 

Обещал прийти ко мне завтра, прочел «Московские ведомости» и похвалил там передовую статью. Я простилась с отцом Иоанном, получила благословение и вернулась к себе.

8 августа 1905 г.

Батюшка пришел в церковь, очень внимательно отнесся к сестрам, сказал им: «Мир вам, ангельское стадо, святое собрание! Очищайтесь и исправляйтесь!» Благословил их и дал всем поце­ловать руку, в том числе и мне со словами: «Я к тебе непременно приду». Во время чтения канона Батюшка несколько раз перевора­чивал аналой и оборачивался лицом к народу, чтобы дать объяснение прочитанного. За чтением Апостола, когда Батюшка обыкновенно сидит, он вдруг сегодня встал, подошел к жертвеннику и вынул частицу из просфоры. 

В своем слове отец Иоанн опять коснулся великого значения Таинства Святого Приобщения и выяснил значение праздника Преображения Господня. Он сказал, что Господу Иисусу Христу явились во славе давно умершие Илия и Моисей; Сам же Спаситель сиял как солнце [132]. Сказал, что, подходя к Причастию, мало приготовиться и исповедаться, а нужно еще и отстать от тех грехов и пороков, в которых сознал себя виновным. «Необходимо отстать от зависти, гордости, тщеславия, лжи, само­мнения, самолюбия, сребролюбия и злобы...» – добавил Батюшка. Когда он кончил говорить, к нему подвели старуху с бесноватою дочерью; Батюшка сейчас же взял Чашу и причастил их первыми.

Я от обедни пошла к себе и как только заметила карету, выбежала на лестницу и встретила там дорогого отца Иоанна. Он радостно поздоровался со мной, благословил, и я, взяв его под руку, ввела по лестнице в свою комнату. Батюшка узнал, что у меня болят зубы, и сказал: «Помолимся». Сам зажег свечи, встал на колени и со слезами просил у Господа здоровья и душевного спокойствия. Я хорошо помолилась, и зубная боль у меня утихла. «Да пошлет тебе Господь здоровье и мир душевный...» – сказал мне Батюшка, давая при­ложиться ко кресту, и обильно окропил святой водой. 

По окончании молебна отец Иоанн сам попросил чаю, говоря, что ему очень хочется пить; он выпил половину стакана, налил остальное на блюдце мне, а потом угостил и всех тут находившихся. Видя, что Батюшка находится в таком чудном благодушном настроении, я встала около него на колени и спросила: «Дорогой Батюшка, скажите, какой сон видел адмирал Ломен [133], что просил вас наве­стить его и объяснить ему что-то об аде? Все страшно заинтересо­ваны его поступком, потому что мало людей верит в адские муки».

Отец Иоанн сильно взволновался и сказал: «Как не верят? Кто не верит? Разве только толстовцы со своим графом... Да, действитель­но, Ломен звал меня, потому что сильно испугался сна, и очень много говорил со мной, – он ведь лютеранин...» На мой вопрос, спасутся ли лютеране, Батюшка отвечал: «Думаю, что нет; разве Господь каким-нибудь особенным путем привлечет их к Себе... Вот будет хорошо-то, если Ломен так уверует, что примет Православие!» – «Можно ли спастись по чужим молитвам, без собственных трудов и стараний?» – спросила я. 

«Ни под каким видом! Каждый должен сам трудиться над своим исправлением и усердною молитвою просить себе помощи у Господа», – убежденно сказал отец Иоанн. «Может ли молитва за умерших исходатайствовать им прощение?» – продолжала я свои вопросы. Батюшка отвечал отрицательно и сказал, что усиленные молитвы за умерших могут вымолить у Господа только некоторое облегчение страданий.
Затем я, с согласия Батюшки, попросила всех на минутку уйти в другую комнату, чтобы дать мне возможность поговорить с ним наедине.

Когда все удалились, я поднесла Батюшке икону, прислан­ную для него игуменьей Антонией; он, узнав, что она уже освящена, приложился к ней, похвалил работу и просил передать матушке глубокую благодарность за внимание. Затем я попросила Батюшку разрешить мне молиться дома, а в церковь ходить только в те дни, когда нужно приобщаться; свою просьбу я мотивировала тем, что дома я всегда молюсь со слезами и вся сосредоточиваюсь в молитве, в церкви же нет такого молитвенного настроения, и я рассеиваюсь. 

Батюшка строго посмотрел на меня и сказал, что этого он мне разрешить не может, так как в храме совсем другая молитва, нежели дома; и вся служба, пение, каноны – все это весьма поучительно и полезно, говорил он. «А что? Ты на кого-нибудь недовольна?» – вдруг спросил он. «Нет, дорогой Батюшка, – отвечала я, – а только мне думается, что слезная молитва более угодна Господу, нежели рассеянная; все равно я и в церкви молюсь своими молитвами, то есть написанными святыми отцами и выученными мною наизусть». – «Так молиться нужно, – сказал он, – а все же я тебя прошу ходить к церковным службам».

Я спросила, что Батюшка прикажет мне ответить матушке Антонии относительно моего переезда в Орел. «Об этом еще нужно подумать и подумать...» – сказал он. «Не благословите ли мне, Батюшка, идти в затвор?» – спросила я. Отец Иоанн рассмеялся и переспросил: «Тебе в затвор? – и добавил: – Вот еще что выдумала! Нечего и думать об этом». Тут все вошли, и Батюшка стал прощать­ся, благословил нас и вышел. В дверях какая-то женщина попросила у него благословения сделать операцию, Батюшка дал его и уехал.

16 августа 1905 г.

Отец Иоанн служил у нас обедню: сегодня он выглядел очень утомленным, и голос у него был совсем слабый. Во время пения стихир об успении Божией Матери он сам пел с каким-то особенным воодушевлением. Затем произнес слово на сегодняшнее Евангелие: когда апостолы просили у Господа позволения низвести огонь с неба на людей, не принявших Спасителя, то Господь отвечал им на это: не знаете, какого вы духа [134]. Тут Батюшка особенно дерзновенно, насколько хватило сил, громко заявил, что не должно и из ревности мстить, нужно же все переносить с кротостью и терпением. Когда стал причащать, поднялась страшная толкотня; Батюшка передал Дары местному священнику, а сам ушел в алтарь.

21 августа 1905 г.

Сегодня, когда приехал дорого́й отец Иоанн, нас не хотели пустить в игуменскую и, пропустив в переднюю, сказали, что Батюшка занят монастырскими делами с игуменьей, дверь в кабинет заперта и не велено никого пускать; некоторые послушались и ушли, а мне какой-то внутренний голос говорил: потерпи, но не уходи. Вдруг мы услышали в зале Батюшкин голос; я с соседкой бегом поспешила туда и там увидели отца Иоанна, говорившего игуменье: «Пустите всех, кто только хочет меня видеть». Батюшка прямо направился ко мне, сказал: «Здравствуй, дорогая Е.В.», – и так ласково пригласил меня в кабинет.

На мой вопрос, как его здоровье, он отвечал: «Ничего, слава Богу, немного похворал, да и сообщения пароходного не было», – и при­гласил меня сесть, после того как я поздоровалась с матушкой Ангелиной; воодушевленно стал беседовать со мной, смотря прямо мне в глаза. «Ну, что же, поздравляю с миром!» – сказал Батюшка. Я отвечала: «Не знаю, радоваться ли этому, Батюшка?» Он возразил: «Если приходится платить около 150 миллионов, то трудно радоваться; но, впрочем, надо во всем усматривать волю Божию; видимое дело, что Господу не угодно было, чтобы мы забрались туда, на северо-восток! Вот все наши затраты и пропадают». – «Кажется, не 150 миллионов, а много меньше...» – сказала я. Отец Иоанн отвечал: «Дай-то Бог, чтобы это так было [135]. 

Сегодня пишут, что для блага других государств, и в особенности Англии, следует отдать России Константинополь; дай Господи, чтобы это было так. Как бы это хорошо было!» Я заметила отцу Иоанну: «Меня удивляет, дорогой Батюшка, что во время войны наша миссия с преосвящен­ным Николаем не терпела никаких нападок и насмешек [136]; удив­ляет, что японцы-христиане старались облегчить участь наших пленных! Не возникнет ли у нас дружба с Японией и не предстоит ли ей стать христианской державой?» Батюшка слушал меня с большим вниманием и, наконец, воодушевившись, произнес: «Да! Господь высоко милосерд и правильно воздает людям по делам их. Наша интеллигенция извратилась, отстала от веры; может быть, Промысл Божий так и ведет, что заменит отставших вновь прив­леченными и поэтому послал перевес в военном счастье им над нами». И, глубоко вздохнув, продолжал: «Ужасно, что творится! Религия, нравственность – все расшаталось... Как же Господу не проявлять Своего гнева?» 

Я спросила: «А как вы смотрите на Думу, дорогой Батюшка?». «Да, может быть, Господь поможет с помощью этого учреждения установить больший контроль, который не даст так эксплуати­ровать и обирать наше правительство, как теперь. Что, например, у нас делается с нефтяными промыслами? Как посторонние люди наживаются за счет правительства? Ведь это страшно подумать, что делается!» – отвечал отец Иоанн.

«Выборное начало ведь все основано на подкупе?» – спросила я. Батюшка задумался и произнес: «Ну, не всегда же так; могут попасть и хорошие люди». – «Мне кажется, что гораздо больше порядка там, где управляет одна умная голова, нежели 20 с различными взглядами...» – сказала я. В этом Батюшка вполне согласился со мною.

Затем я передала отцу Иоанну глубокий поклон от матушки Антонии и попросила у него для нее благословение. «С радостью передай ей, и за что эта добрая чу́дная старушка так любит меня?» – произнес он. Я сказала на это: «Да как же вас не любить, дорогой Батюшка, когда вы сами всех нас любите, – так всегда обласкаете и утешите, что потом становится легче жить. А в настоящее время от кого увидишь ласку или даже простое внимание? Каждый из нас любит только себя самого, а вы всех нас любите, и все мы только живем и дышим вами». 

После этого дорогой Батюшка угостил нас чаем, сказал, что завтра утреню прочтет в 5 часов, так как в 7 назначена в реальном обедня, и стал прощаться. Повернулся ко мне, пожелал спокойной ночи, благословил и дал поцеловать руку. Я вернулась домой вполне удовлетворенною и довольною.

26 августа 1905 г.

Вчера приехал отец Иоанн; я видела его, получила благосло­вение и просила помолиться, чтобы Господь послал исцеление матушке Антонии, которая сильно захворала. Батюшка был очень ласков и добр, угощал всех чаем; со мною он говорил о том, что его сильно возмущают ксендзы, которые всеми мерами стараются обращать православных в католичество и без всякого стеснения лгут для этого; они говорят, что Иоанн Кронштадтский – и тот принял католичество, и путем такой лжи стараются доказать, что, следова­тельно, Православие никуда не годится. «А сколько еще впереди?» – говорил отец Иоанн.

Сегодня, выйдя перед чтением канона, Батюшка ласково поздоро­вался со мною и дал поцеловать руку.

В каноне восхвалялась Пресвятая Богородица, и Батюшка читал канон с особенным воодушевлением и даже подпевал. Обратившись к сестрам, он сказал: «Какое великое значение имеет Владычица, что Сам Бог избрал Ее для рождения Спасителя, – и, показывая им на Тихвинскую икону Божией Матери, произнес: – Вот Она, ваша Заступница и Покровительница! Уповайте на Нее и не забывайте, что вы, вступив в монашество, взяли на себя ангельский чин и должны исправить все свои недостатки, каковы суть: вражда, ненависть, злоба; должны постоянно ловить свои помыслы, какие только явятся, зная, что все дурное от врага. Старайтесь уничтожать их в самом зародыше, приобретайте терпение, упражняйтесь в послушании и отречении своей воли. Любите всей душой вашу настоятельницу – Царицу Небесную, старайтесь брать пример с Ее жизни и не забывайте, что и в вас, как во всех людях, живет Дух Святой, и потому всеми мерами старайтесь исправляться и любить друг друга».

Когда Батюшка окончил канон, я подошла к нему; он посмотрел на меня своим чудным, ласковым взглядом, благословил меня и уехал.

31 августа 1905 г.

Сегодня во время чтения канона Батюшка несколько раз перевернул аналой; за чтением Апостола я наблюдала за Батюшкой: он сидел и выглядел таким старичком, глаза были закрыты; вдруг он открыл их и стал во что-то внимательно всматриваться, – выражение лица совсем изменилось, сделалось такое сияющее и радостное, точно Батюшка вдруг помолодел.

Он сказал сегодня слово на Евангелие о том, что Господь изгоняет бесов силою Божественною [137]. Отец Иоанн старался изъяснить ту мысль, что бес не может изгонять себе подобных. Так как сегодня публика держала себя невыносимо – кричали, перелезали через решетку, – то я плохо слышала, как говорил Батюшка. По окон­чании службы я прошла в игуменскую и передала отцу Иоанну, просимый им номер «Московских ведомостей». 

Он взял газету, благословил, поблагодарил и погладил меня по щеке; я поцеловала его руку, и он прошел с газетой за занавес, где пробыл более полу­часа; затем вышел оттуда, прошел в столовую и, помолившись, стал угощать чаем сначала духовенство, потом благотворителя, приехав­шего из Устюжны. Подозвал меня к себе и дал стакан, сказав: «Выпей, да садись тут к столу». Я поцеловала руку у Батюш­ки. Он скушал ложечку ухи и стал уже прощаться; подошел ко мне, ласково посмотрел и благословил меня еще раз. Я довольная вернулась домой.

17 сентября 1905 г.

Сегодня отец Иоанн служил обедню. Он приезжал в игумен­скую часа в три. Батюшка благословил меня и сказал: «А ты, кажется, нездорова?» Я отвечала, что все время хвораю: голова болит и плечи. Он положил мне руки на голову и сказал: «Такая молодая – и вздумала хворать!» Я рассмеялась: «Вот молодая-то в 60 лет!» Батюшка улыбнулся на это; я поцеловала его ручку и спросила, хорошо ли он съездил в Москву и не нашел ли там какой-либо перемены.

Батюшка сказал: «Нет, никакой перемены я не заметил; все так же радушно меня принимали и говорили только о своих горестях и нуждах». Затем он, стоя в дверях, благословил всех собравшихся монахинь и произнес: «Благословение Господне да будет с вами!» Дал всем поцеловать свою ручку, прошел в столовую, сел за стол и сказал: «Насадивший виноградник достоин вкушать плодов из своего виноградника и всякий трудящийся достоин есть от своих трудов [138], – вот и я, устроив эту обитель, имею право питаться тут...»
Угостил всех чаем и, прощаясь, крепко пожал мне руку.

Сегодня, приступая к чтению канона, Батюшка обратился к мона­хиням и ко всем присутствовавшим со словами: «Прошу вас, вни­мательно слушайте, много поучительного найдете!» Прочитав несколько, он повернул аналой и обратился лицом к народу, потом подошел к аналою, на котором лежал крест, вынесенный в день Воздвиженья, приложился к нему и, взяв его в руки, продолжал чтение о Крестных страданиях Христа. 

Затем оставил чтение и, держа в руке крест, произнес, обращаясь к народу: «Вот распятый Господь! Как Он страдал, как принес Себя в жертву за нас, умер и воскрес!» Тут богомолки как безумные закричали: «Воистину ты – Христос!» Батюшка, показывая крест, говорил самым убежденным тоном, что Христос один и вот Он, на Кресте, говорил так ясно, что всякий не сумасшедший должен был убедиться в своем заблуж­дении, принимая Батюшку за Христа. Он старался доказать, как важен Крест для нашего спасения и что только им одним мы и можем спастись.

Затем он говорил: «Все мы так сильно грешны, что Господь уже наказал нас, – не дал нам ни одной победы и попустил заключить далеко не выгодный и не почетный мир». Говорил также о великом значении Таинства Святого Причащения; несмотря на то, что просил всех подходить к Причастию с благоговением, как только Батюшка вышел с Чашею, поднялась страшная давка. Меня так стис­нули, что я не надеялась уже и живой остаться, и не могла, конечно, подойти к Причастию. Отец Иоанн был так добр, что по просьбе одной моей любимой монахини причастил меня из боковых дверей, назвав меня по имени, и я, осчастливленная, вернулась к себе домой.

19 сентября 1905 г.

Сегодня дорого́й Батюшка обещал посетить меня, что и исполнил, несмотря на сильное недомогание. После сегодняшнего его посещения я, кажется, полюбила его еще более прежнего, так как вполне убедилась, что Батюшка отлично видит мою душу и сердце и свободно читает в них. Что Батюшка святой муж, – в этом невоз­можно и сомневаться. Читая Златоуста и изучая его, я нахожу, что отец Иоанн идет вполне по его стопам, и, как мне понятен и мил Златоуст, так же, если еще не больше, мил и дорог бесценный Батюшка.

Зная, что он будет у меня, я решилась открыть ему всю мою душу и один грех, которого я еще не открывала; я внутренно исповедалась Господу и записала свои грехи. Хотя Батюшка приехал в игуменскую еще в 6 часов, но чувствовал себя нехорошо и потому прислал мне сказать, что ему нездоровится и он придет, отдохнув немного. Мы прождали его до девяти часов и узнали, что он хотел встать, но не мог, а разделся и лег совсем. 

Все бывшие у меня разошлись, остались только живущие тут, так как мне казалось, что Батюшка все-таки придет. Действительно, в 11 часов прибежала ко мне келейная и сказала, что он идет. Я выбежала на лестницу, поклонилась ему в ножки и сказала: «Не нахожу слов, как и благодарить вас, Батюшка, что вы, несмотря на свою слабость, все-таки пришли ко мне».

Он обнял меня и так ласково произнес: «О ты, вожделенная моя, здравствуй!» – и, держа меня за руку, поднялся по лестнице; я все время целовала его в плечо. Батюшка благословил всех живущих тут и ожидающих его и прошел в мою комнату.

Я спросила его: «Как вы себя чувствуете, дорогой Батюшка?» Он отвечал: «Ничего, дорогая моя, теперь, слава Богу!» – обнял меня, поцеловал в голову и, подойдя к иконам, так хорошо помолился. Я сказала, что мне нужно покаяться в одном давнишнем грехе. «Хорошо, скажи...» – отвечал Батюшка; я подала записочку, он прочитал ее и сказал: «Ну, что же! Этим грехом многие грешат...» Я стояла на коленях и горько плакала, положив голову на его колени и целуя их. Батюшка все время, пока читал мою записку, держал свои руки у меня на голове, потом сказал: «Смотри же, оставь и больше не греши! И да простит тебя Господь и разрешит все твои грехи...» – разорвал записку, поцеловал меня в голову и стал служить молебен; при этом пригласил всех: «Идите-ка, помолимся хорошенько вместе...» – сказал он. 

Встал на колени и начал с умилением читать чудные молитвы. Когда Батюшка становился на колени, нельзя было не заметить, как это ему трудно было сделать, – видно было, что он сильно чем-то болен.

Он просил Господа, Владычицу и всех святых спасти, защитить и избавить всех нас от всяких бед и печалей. Я уже, стоя сзади Батюшки, со слезами молилась за него, просила у Господа исцелить, подкрепить и продлить его драгоценную жизнь. Освятив воду и давая приложиться ко кресту, Батюшка обильно окропил меня святою водою. 

От чая он отказался; затем подписал мне свою карточку: «Моей духовной дочери в благословение». Я поцеловала его ручку, он же положил мне свои руки на голову и подержал их так. Многие тут находившиеся обращались к нему со своими просьбами, и он всех удовлетворил и утешил. Прощаясь с нами, Батюшка сказал: «Как я рад, что так хорошо помолился с вами».

Не успели мы проводить отца Иоанна, как увидали, что едут пожарные мимо нас и останавливаются на нашей улице. Оказалось, что рядом с нами загорелась дача Раменского; ветер дул прямо на нас, но вдруг переменился, и вскоре пожарным удалось победить огонь. Я от всего сердца возблагодарила Господа.

20 сентября 1905 г.

Сегодня, читая канон, отец Иоанн сказал сестрам, что он очень бы желал, чтобы они стали более духовными. В игуменской я поблагодарила Батюшку за вчерашнее посещение и поклонилась ему в ножки. Он поднял меня и так ласково сказал: «Я всегда с большим удовольствием бываю у тебя». Благословил меня, простил­ся со всеми и сказал матушке Ангелине: «Не хворай, Ангелина, а побольше молись! Какое наслаждение доставляет пребывание в церкви! С каким удовольствием я читаю всегда канон! Я вижу и испытываю на себе, как это чтение воодушевляет меня». Уходя, Батюшка дал всем монашенкам поцеловать его руку.

20 сентября [139] 1905 г.

Сегодня Батюшка приехал из Кронштадта и служил обедню; он сегодня выглядел сильно озабоченным. Слово он произнес на Евангелие, как Господь назвал учеников солью земли [140]. «А мы все, грешники, смердящие грехами! Какое невыразимое милосердие оказал Господь тем, что вочеловечился, пришел на землю и постра­дал за нас! Взял на Себя все наши грехи и тем спас многих из нас! Но, конечно, не всех...» – говорил отец Иоанн. Указав на евангель­ского фарисея, сказал, что все молящиеся только наружно, равно как и все сребролюбцы и пьяницы, Царствия Божия не наследуют [141].

По окончании обедни я, неприятно взволнованная неповинове­нием отцу Иоанну со стороны некоторых лиц, прошла в игуменскую и там опять натолкнулась на новое непослушание: Батюшка просил, чтобы избежать тесноты, не всех пускать, а тут как раз одна каретни­ца напустила такую массу народа, что переполнился не только зал, но и кабинет Батюшки; я ей сделала замечание, что она поступает против воли Батюшки. Она наговорила мне дерзостей и сказала, что будет на меня жаловаться отцу Иоанну. Я же в душе решила, что если это Батюшка проводит всех, то он как-нибудь да накажет меня, если я не права... И утешил же меня Господь, как я и не ожидала!

Закуска была приготовлена в кабинете, и тут ожидали Батюшку приезжий архимандрит и игуменья Леушинского монастыря матуш­ка Таисия. Как только отец Иоанн вошел, сейчас же заметил меня, ласково поздоровался и прошел переодеться. Потом вышел, сел к столу, посадил возле себя архимандрита, мать Таисию и некоторых других лиц; я стояла вдали; Батюшка, взяв стакан чаю, обратился ко мне и говорит: «Выпьем с тобою на здоровье, дорогая моя, добрая моя госпожа! Вот только положу сахару, да размешаю... – сделал все это, налил на блюдце и, подавая мне, еще повторил: – Выпьем на здоровье», – и сам выпил из стакана.

Виновница моего огорчения – каретница – и еще одна вдова, видя, как Батюшка обласкал меня, сказали: «Господи, да какая же вы счастливица! Как же вас Батюшка-то любит», – и каретница со слезами попросила у меня прощения, а вдова прибавила: «Вы Ба­тюш­ке, наверное, нужны, и он вас не отпустит от себя».

Отец Иоанн стал прощаться, подошел ко мне, благословил и, про­тягивая свою руку, сказал: «Прощай, Е.В.», – и вышел. Все мои горести прошли, и я вернулась довольная и счастливая.

26 сентября 1905 г.

Сегодня Батюшка приезжал к своей племяннице Анне Семе­нов­не Орнатской навестить свою хворавшую сестру – Дарью Ильиничну, – там мне и удалось его повидать. Как только он приехал, – прошел к сестре, поздоровался, отслужил молебен и, об­ра­тив­шись к ней, предложил ей исповедаться ему, не как брату, а как священнику, имеющему право отпустить грехи, нас же попросил уйти.
Затем всем нам дал приложиться ко кресту и окропил святою водою. Я пожаловалась Батюшке на зубную боль и попросила его полечить; он похлопал меня по щеке и сказал: «Это пустяки, – по­терпи».

Окропил святою водою все помещение и осведомился у племян­ницы о ее здоровье: узнав, что она «в ожидании», произнес: «Ну и что же! Слава Богу!» Напоил всех чаем и, давая мне блюдце, сказал: «Хотите, выпьем на здоровье».
Затем, глубоко вздохнул и произнес: «Господи, как грустно! Опять забастовки! И что это только делается?» Я сообщила Батюш­ке, что редактора газеты, в которой нападали на него, разбил паралич. Отец Иоанн заметил на это: «Вот как его Господь наказал! Пишут, а сами не знают даже, что пишут...»

Затем благословил всех и уехал.

8 октября 1905 г.

Услыхав, что Батюшка заболел, я сильно встревожилась и послала телеграмму отцу Иоанну: вскоре же получила ответную такого содержания: «Здоров, как старые бывают здоровы, но не совсем; служу, отчасти выезжаю в Кронштадте. Спасибо; поклон игуменье и сестрам».

11 октября 1905 г.

Батюшка приехал совершенно неожиданно вчера поздно. Он ехал в Кронштадт, но что-то случилось в канале, и пароход вернулся назад. Батюшка весь продрог и промок. Я, направляясь в церковь, зашла к нему; он ласково поздоровался, благословил, поблагодарил за телеграмму и обещал после обедни зайти ко мне.

Во время канона отец Иоанн повернулся лицом к народу и сказал: «Помолимся хорошенько, чтобы Господь избавил нас от этих крамол, бедствий и забастовок! Я надеюсь на Господа, Он милостив и, верно, скоро все успокоит». Сказал слово на Евангелие об исце­лении прокаженного [142]. «Господь посылал проказу за грехи, и она съедала тело, – а теперь наши души подвергаются тоже проказе, заключающейся в страшном количестве грехов, охвативших всю нашу душу. Каждому человеку необходимо постоянно следить за собой, хорошенько проглядывать внутрь себя и всеми силами стараться очищать свое сердце, чтобы греховность не лишила нас Царствия Небесного...» – говорил отец Иоанн. 

Далее опять указывал на великое милосердие Господа, давшего нам Свое Тело и Свою Кровь для избавления нас от грехов. Как мы должны ценить это благо и с каким благоговением всегда приступать к этому Таинству, – с самым искренним покаянием и твердым обещанием вполне исправиться.

Часов в восемь Батюшка зашел ко мне, поздоровался, прошел в мою комнату и, садясь в кресло, сказал: «Я сегодня посетил одну семью по случаю сорока лет со дня их свадьбы; как приятно было видеть, что столько лет люди прожили счастливо, душа в душу, и вырастили и воспитали детей! Я благословил их брак и крестил у них детей...»

Я поздравила Батюшку с наступающим днем его Ангела и попро­сила принять от меня икону Божией Матери «Утоли моя печали», вышитую золотом. Он обнял меня, поцеловал в голову и сказал: «Благодарю тебя, моя дорогая! Помолимся теперь». Батюшка прекрасно отслужил молебен и, давая приложиться ко кресту и окропляя святою водою, произнес: «Да благословит тебя Христос!» Сел к столу и стал всех угощать чаем; давая мне, поцеловал меня в голову. Сестра дьякона, все время хворающая, пожаловалась на свое нездоровье отцу Иоанну и сказала, что ей хочется выздороветь. Он улыбнулся на это и отвечал ей: «Ишь чего захотела! Ничего, похворай и потерпи...»
Я, все время стоя на коленях, смотрела на чудное, доброе лицо Батюшки и спросила его: «Неужели вы, бесценный Батюшка, взяли наши грехи на себя, и мы все без труда спасемся?»

Он же серьезно сказал: «Один Господь взял грехи наши! А я! Что же я-то могу? Конечно, я молюсь за всех вас, но каждый должен сам работать над исправлением самого себя и без этого труда нельзя ожидать спасения, и все мои труды и молитвы будут напрасны».
Я просила Батюшку помолиться о том, чтобы я получала радость в церкви. Он опять сказал: «Ишь ты чего захотела! Я и сам ее не всегда ощущаю, – это дается после долгих и больших усилий и трудов, после долгих и усиленных молитв, – хотя я знаю ее, она у меня, слава Богу, бывает, но только после усердной молитвы. Молись! И тебя эта радость посетит...» У Батюшки, когда он все это говорил, было какое-то необыкновенное, сияющее выражение лица. Затем он стал прощаться; я спросила у него: «Дорогой Батюшка, что же вы ответите матушке Антонии на то ее письмо?»

Он сделался серьезен и ничего мне не ответил, а когда я попро­сила у него позволения передать ей его благословение, он сказал: «С радостью! Передай и поклон; чудная она и как хорошо пишет!» – благословил меня, дал поцеловать руку и уехал.

25 октября 1905 г.

Все это время я видела дорогого Батюшку во сне; сегодня получила от него благословение и поклон через игумению Свято-Троицкого монастыря, которая ездила к нему в Кронштадт с моим письмом и была осчастливлена ласковым приемом и вниманием Батюшки, получила от него все нужные советы и даже пожертво­вание на постройку храма. В 7 часов вечера дорогой отец Иоанн приехал в игуменскую, и, когда я пришла в его кабинет, он радостно поздоровался со мной и благословил; узнав, что у меня сильно болит плечо, похлопал по нему и сказал, что в этом погода виновата. 

Про себя сообщил, что он, слава Богу, чувствует себя очень хорошо и день своего Ангела провел отлично: «Отслужив обедню, я сейчас же с некоторыми хорошими знакомыми отправился на пароход и, катаясь по морю, позавтракал, или, вернее сказать, пообедал; затем уснул, подышав чудным воздухом, а в четыре часа уже вернулся домой. Никаких посетителей, кроме родных, у меня не было. И так прошел весь день...» – рассказывал Батюшка, все время смотря на меня своим чудным взглядом.

Тут к нему начали подходить монашенки: одна жаловалась на сильное удушье, – Батюшка ее приласкал и потер ей горло, другая пожаловалась на боль в боку, – он похлопал ее по больному месту, третья на головную боль, – Батюшка подержал свои руки у нее на голове; все это он делал так охотно, милостиво награждая всех своим добрым, ласковым взглядом и утешая добрым словом. Какая-то женщина поклонилась ему в ноги и со слезами умоляла его взять сапожки, которые она нарочно сшила ему; Батюшка долго отказы­вал­ся, но видя, что она сильно огорчена, взял, поблагодарил, прошел в спаленку, надел там их и, выйдя, еще раз поблагодарил.
Женщина же эта сама стала благодарить Батюшку, что он осчас­тливил ее, взяв ее работу, поклонилась ему в ножки и поцеловала его руку.

27 октября 1905 г.

Опять видела Батюшку во сне, – будто он много говорил со мной; у меня осталось в памяти только одно: что-то должно слу­читься и закончиться...

Вечером неожиданно Батюшка приехал в игуменскую на извоз­чике; поднялась суета... ко мне прибежала монашенка и сказала, что в Кронштадте бунт и поджигают город. Батюшка пошел в трапезную служить молебен, чтобы Господь избавил Кронштадт от разгром­ления. Я пошла туда же. Отец Иоанн, стоя на коленях, чудно мо­лился, со слезами, все монахини плакали. Батюшка читал молитвы, в которых просил Господа простить нам все многочислен­ные наши прегрешения. По окончании молебна он сказал: «Будем надеяться, что Господь смилуется, и все эти возмущения окончатся».

Из трапезной Батюшка прошел в свой кабинет, не обращая ни на кого внимания, видимо сильно взволнованный. Я осталась с мона­хинями в передней и рассказала им свой сон; тогда они мне сообщили, что, как только Батюшка приехал, он сказал: «Кронштадт горит, и матросы бунтуют [143], но скоро все кончится...» – и велел послать за извозчиком, чтобы поскорей поехать к тем, которые умолили его во чтобы то ни стало отслужить у них сегодня всенощную. В это время Батюшка вышел в переднюю уже в шубе и сильно разволновался, что извозчика еще нет. 

Я подошла к нему, он очень ласково поздоровался, благословил, дал поцеловать ручку и, смотря на меня своим добрым взглядом, сказал: «А какие ужасы творятся в Кронштадте! Поджигают, матросы бунтуют! Брат на брата пошли... Но Бог милостив! Я с трудом выехал на общем пароходе на Лисий Нос, еще две недели назад дал слово, должен был выполнить его...»

3 ноября 1905 г.

Батюшка служил у нас обедню. Сегодня у меня было видение. С правой стороны алтаря на двери изображены два Ангела в виде дьяконов, дверь эта была чуть-чуть приоткрыта, и я ясно видела на ней изображение Спасителя с чудным ликом, в малиновой одежде. Он стоял нагнувшись, и благословлял ребенка... Я была сильно поражена, как могли в одну ночь переменить изображение дьяконов и заменить другим таким чудным изображением; я долго любова­лась им и только что обратилась к племяннице дорогого отца Иоанна, спрашивая, когда сделали это, – как дверь прикрыли совсем, и на ней явилось прежнее изображение двух дьяконов.

Батюшка пришел читать канон, ласково поздоровался и благо­словил меня. За обедней он произнес слово на сегодняшнее Евангелие: когда Спаситель шел со Своими учениками в Иерусалим и самаряне Его не приняли, то ученики просили Господа позволить им наказать их, подобно Илии; Господь же запретил это, сказав: «Разве вы не знаете, какого вы духа? – Я пришел не погублять, а спасать грешников...» [144]

Отец Иоанн говорил: «На это не надо сердиться, надо все пере­носить со смирением и не только не мстить никому, но и не судить никого, оставить это Господу, – Он Сам будет судить и Сам воздаст каждому по его заслугам...» Затем, обращаясь к монахиням, сказал: «Не думайте, что вы безгрешны! Вы все переполнены грехами... – перечислил все пороки, страсти, дурные наклонности и продолжал: – поэтому вы должны исправиться, оставить все порочные наклон­ности, чистосердечно покаяться и дать обет уже больше не грешить, в чем сознались. Только поступая таким образом, можете решиться приступить к Святым Тайнам, всем сердцем благодаря Господа за то великое благо, которое Он дал нам, принося Себя за нас в жертву Богу, удостаивая нас принятия Святой Его Плоти и Крови, помогая нам соединиться с Ним и доставляя нам благодать, с помощью которой мы легче можем отражать стрелы врага».

В игуменской отец Иоанн ласково приветствовал меня и благо­словил. Чай был приготовлен в кабинете; народу напустили слиш­ком много. Поздоровавшись со всеми, Батюшка сказал: «Господа, да как же здесь невыносимо душно! Как испорчен воздух!» Матушка игуменья велела перенести чай в зал. Там отец Иоанн благословил чай и стал угощать.

Вдруг вбегает монашенка ко мне и говорит, что меня Батюшка давно ищет, желая дать мне чаю; я поспешила туда и увидала, что он протягивает стакан то направо, то налево, ища меня глазами. Когда я подошла, Батюшка так радостно сказал: «На, дорогая моя Е.В., выпей на здоровье...» Я не успела еще поцеловать его руку, как он уже встал и направился в кабинет; я попросила у него благосло­вения, – Батюшка наградил меня своим чудным милостивым взглядом, благословил и сейчас же уехал куда-то.

Вечером отец Иоанн опять приехал в игуменскую. Когда я посту­ча­лась туда, меня сейчас же впустили; он видимо обрадовался моему приходу, весело поздоровался и сказал: «Дорога забастовала, и мне пришлось вернуться сюда! – затем прибавил: – А ты знаешь, ведь меня пробрали в газетах, – сказали, что я бежал из Кронштадта» [145]. Я отвечала Батюшке: «Ныне хоть ничего не читай, Бог знает, что только ни пишут! В одних только “Московских ведомостях” рас­суждают правильно и честно...» – и предложила ему прочесть молитву, напечатанную в сегодняшнем номере [146]; он сейчас же прочел, даже поцеловал и произнес: «Действительно, хороша! И следует вполне исполнить преподанный тут совет, – хорошенько молиться и наложить на себя пост». 

Похвалил воззвание к русским людям встать на защиту отечества; очень понравилось Батюшке, как в Нежине крестьяне заставили крамольных студентов в страшно грязную и дождливую погоду во время крестного хода снять шапки, встать на колени, молиться и петь «Боже, Царя храни» вместо марсельезы и, что всего лучше, заставили публично дать присягу на верность Царю и Отечеству.

Я попросила Батюшку помолиться обо мне, так как меня страшно одолевает уныние. Он так участливо сказал мне: «Боже тебя сохрани, не давай ему места!» Затем пошел в столовую пить чай, там угостил всех и простился, говоря, что теперь займется составлением проповеди на завтра. Мне благословил причаститься у него завтра, я поцеловала его ручку, вернулась домой довольною и стала гото­вить­ся к исповеди.

4 ноября 1905 г.

Сегодня во время чтения канона отец Иоанн несколько раз перевернул аналой. Слово было произнесено им сегодня на объяс­нение Евангелия от Матфея: если где не примут вас, отряхните и прах от ног ваших, а тем, которые примут вас, проповедуйте, что приблизилось к вам Царствие Божие [147]. «Это есть основанная на земле Церковь Божия с ее спасительными Таинствами! – говорил отец Иоанн. – В Таинстве Святого Причащения Господь соединяется с нами и становится един дух с нами; но как теперь многие далеки стали от Бога! Не повинуются Церкви и не пользуются Таинствами, живут по влечению плоти, предаваясь страстям. Царствие Божие внутрь нас есть, говорит Спаситель! [148] Для того, чтобы это было так, с нашей стороны нужна твердая вера, искреннее покаяние и горячая любовь к Богу и ближнему. Всем надо усердно подвизаться для свое­го спасения; жизнь христианская есть борьба, а для успеха в этой борьбе необходима благодатная помощь Божия, которую Господь подает в Таинствах Покаяния и Причащения Святых Таин всем ищущим».

Когда Батюшка стал причащать, поднялась страшная давка; меня так стиснули, что я искала только возможности уйти, но Батюшка увидал мою муку и, пригласив меня вперед других, произнес: «Приобщается раба Божия Екатерина». Господи! Какой я почувство­вала себя счастливой, причастившись и оставшись не задавленной, и возблагодарила от всего сердца Господа. Потом я пошла в игумен­скую поблагодарить Батюшку. Он так приветливо поздоровался, поздравил меня с принятием Святых Таин и сказал, что на днях посетит меня.

8 ноября 1905 г.

Сегодня матушка Ангелина праздновала день своего Ангела при постриге и пригласила меня к себе. Вечером приехал дорогой отец Иоанн; к нему пришла его сестра Дарья Ильинична. Он поговорил с ней, очень ласково встретил меня, благословил и стал просматривать «Московские ведомости». Вдруг сестра Батюшки обратилась к нему с вопросом: «Братик, а сколько тебе лет, ты старше меня или нет?» 

Батюшка засмеялся и сказал: «Мне 76 лет, а тебе?» – «А мне восемь шестьдесят», – отвечала она и, обращаясь ко мне, предложила сосчитать, сколько это будет. Я отвечала ей: «Вы, значит, моложе Батюшки на 8 лет». Дарья Ильинична замети­ла: «А выгляжу-то я куда старше братика...» Отец Иоанн засмеялся и сказал, что он очень устал и пойдет немножко заснуть.

13 ноября 1905 г.

Я пошла в игуменскую, как только приехал дорогой Батюшка, получила его благословение и просила его помолиться о том, чтобы мне избавиться от болезни моей правой руки и сохранить способ­ность владеть ею до конца жизни. «Чтобы я могла написать дневник о вас, Батюшка...» – добавила я. Отец Иоанн так ласково и весело сказал: «Помолюсь! И благословляю тебя, – хорошее дело задума­ла...» – и потер мою больную руку.

Я поздравила его с 50-летним юбилеем его супружеской жизни; он поблагодарил и сказал: «Вот скоро будет юбилей моей священ­нической службы, – хотели отпраздновать его особенно торже­ствен­но, но посетивший меня сегодня мой хороший знакомый жандарм­ский полковник просил меня отказаться от торжества ввиду такого смутного времени, когда нельзя поручиться за то, что на него не проберутся злоумышленники; он сказал мне, что власти не в состоянии поручиться за спокойствие и даже за целость моей жизни, и я праздновать не буду; ограничусь кружком самых близких людей, и мы помолимся в Доме трудолюбия. 

Ах, какое тяжелое время переживает Россия! Доживем ли мы с тобой, дорогая Е.В., до того времени, когда все успокоится и наступит, наконец, порядок и настоящая жизнь?» Я спросила Батюшку: «Как вы думаете, пройдут все эти заблуждения, и мы образумимся?» Он отвечал: «Я уверен, что еще наступят хорошие времена! Труднее всего будет справиться с молодежью; непременно придется переменить весь учительский персонал...»

Я сказала, что, занимаясь выписками из своего дневника, вижу, как вы много для меня сделали, рассказала бесценному Батюшке про свою выборгскую жизнь и благодарила его за все. Он на это произ­нес: «Слава Милосердному Господу, что Он так милостив ко мне! Как часто я, даже по несколько раз на дню, испытываю великую милость ко мне Господа; ведь я человек, и также постоянно под­вергаюсь грехам, и как меня Господь всегда поддерживает и хранит! Это прямо удивительно, – все это одна только вера может сделать...».

Похвалил статью о старообрядцах, сказав: «Наконец русские люди начинают сплачиваться; я думаю, если Дума будет удачная, то она спасет Россию от анархии [149]». Затем Батюшка пожаловался на усталость, сказал, что нужно еще помолиться, по­бла­годарил меня за посещение, простился, благословил, пожелал покойной ночи и ушел.

14 ноября 1905 г.

Отец Иоанн посетил меня сегодня. У меня собралось очень много жаждущих повидать его. Одна дама, сама нездоровая, привела с собой припадочную девочку, другая пришла помолиться за умирающую мать и благословить для нее икону Пантелеймона, третья – исцелить глаза. Батюшка, войдя, поздоровался, благо­словил меня и всех собравшихся тут, припадочную же обласкал и утешил. Освятил иконку, спросил имя болящей и, предложив всем помолиться усердно за болящих, стал служить молебен; встал на колени и все время чудно молился со слезами.

Я же от всего сердца молила Господа продлить столь дорогую и необходимую нам всем жизнь самого́ бесценного Батюшки и огра­дить его от всяких случайностей.

Отец Иоанн дал приложиться ко кресту, припадочную девочку окропил святою водою и велел матери почаще приобщать ее Святых Таин, а когда та сама пожаловалась на такую боль у себя в спине, что она не может и разогнуться, то Батюшка полечил ее, похлопав по спине; она сейчас же почувствовала облегчение и с восторгом поклонилась ему в ножки, сказав, что боль прошла, осталась же только слабость. Батюшка сказал ей: «Благодари Господа, да тоже почаще причащайся». 

Затем просмотрел начало моего дневника и, смотря на меня, со своею милостивою улыбкой сказал: «Прекрасно, – печатай!» Прочитывая далее, произнес: «Да ведь не всем же ты мне обязана, – могла и не послушаться меня». Я отвечала: «Если я послушалась, то и этим обязана вашим святым молитвам». При этих словах Батюшка обнял меня, как самый любящий отец своего ребенка, поцеловал в голову и, похлопав по плечу, сказал: «Ну, теперь дай-ка чайку». 

Я, встав на колени, стала просить его отслу­жить 24-го здесь обедню. Он отвечал, что в Кронштадте у него масса именинниц и они на него обидятся; выпил глоточек вина и дал мне немножко тоже. Я поцеловала ручку и начала просить его еще усиленнее. Батюшка был сегодня такой чудный, веселый, – он посмотрел на меня со своею дивною улыбкой и проговорил: «Ах, какая! Ты вводишь меня в искушение». Сам положил во все стаканы сахар и всех угостил чаем; когда он давал мне, я сказала Батюшке, что у меня решительно все болит. Он сочувственно посмотрел и сказал: «Такая стоит погода, что вряд ли найдется кто-нибудь, кто бы чувствовал себя совершенно здоровым...» – и похлопал меня по больным плечу и руке. 

Батюшка сам выпил весь тот стакан, из которого давал мне, и все время хвалил чай: «Какой прекрасный у тебя чай! – говорил он и добавил: – И как хорошо мы все у тебя тут собрались свои...» Когда же к нему подошла за чаем игуменская келейница, – он неохотно дал ей, говоря: «Ну, а ты-то зачем сюда попала?!» Прощаясь, Батюшка поцеловал меня в голову и, уже выхо­дя, благословил мне и Чельцовой причаститься у него завтра: «Только смотрите, хорошенько приготовьтесь...» – сказал он.

15 ноября 1905 г.

Сегодня отец Иоанн вышел читать канон через Царские врата и благословил всех общим благословением, не позволив никому подходить к себе. Читая канон, он вдруг повернул аналой и обра­тился лицом к народу, сказав, что так будет слышнее. Несколько раз обращался к монахиням и давал им советы, как нужно все перено­сить терпеливо, не раздражаться, не ссориться, а постоянно пом­нить, как страдали святые, что они выносили, как терпеливо и благодушно все встречали, – не только не роптали, но еще за все благодарили Господа. 

Окончив чтение, Батюшка опять, обращаясь к сестрам, произнес: «Приготовьтесь хорошенько, покайтесь от всего сердца и проверьте себя, – я хочу сегодня всех вас при­общить». За обедней, стоя все время на коленях, со слезами прочел молитву об избавлении от крамол. Сказал прочувственное слово на Евангелие, как Христос пришел к фарисею и сел за стол, не умыв рук, и как фарисей осудил Господа за это [150]. 

Батюшка говорил: «Кого осудил-то! Самого Господа! Господу нужна не внешняя сторона веры, а внутренняя, то есть не одна обрядная сторона, а сердце, ибо Он сказал: если око твое светло, то и все тело твое чисто, а если око темно, то и все тело темно [151]. Око – это мысль сердечная, которая, если побуждается правильными и честными мыслями, то тогда и поступки выходят правильные; если же поступки снаружи и будут казаться хорошими, а при этом сердце будет не чисто, то все наруж­ное не зачтется ни во что и будет одним только лицемерием».

Я еще вчера хорошо приготовилась и, слава Богу, прекрасно при­об­щилась: сейчас же вслед за матушкой Ангелиной отец Иоанн сказал: «Приобщается раба Божия Екатерина», – и уже никто меня не толкнул, хотя толкотня вообще была ужасная.

Когда Батюшка вернулся из церкви в игуменскую, он выглядел сильно утомленным и озабоченным, прошел в зал, ни на кого не глядя, помолившись, сел и стал угощать. Я встала сзади него и по­про­сила благословить меня; он очень охотно исполнил мою просьбу и сказал, что он меня и не видел; спросил, пила ли я чай, взял сейчас же стакан, положил сахару, перекрестил и дал мне. Я поцеловала его ручку и спросила: «А как благословите проводить пост? Без рыбы?»

Батюшка, так ласково взглянув, сказал: «Это как ты найдешь нужным и как твое здоровье потребует. Вот я по слабости здоровья позволяю себе есть иногда рыбу. Поступи по своему разуму».

Я поцеловала его ручку, он встал, простился и ушел в кабинет. Я вернулась домой.

24 ноября 1905 г.

Батюшка служил обедню в Кронштадте, а ко мне приехал в 6 часов; я встретила его в дверях. Он выглядел таким бодрым, благодатным, как я люблю его видеть; так весело сказал: «Здрав­ствуй, дорогая моя именинница! Я нарочно приехал поздравить тебя...» Благословил, прошел в мою комнату, сказал, что чувствует себя, слава Богу, хорошо и спросил: «Ну, что же, хочешь, помолим­ся?» Я отвечала: «Что же может быть лучше молитвы, а только я боюсь, не утомились ли вы, дорогой Батюшка?» – «Нет, как видишь, – не устал! А ты-то что, все хвораешь?» – сказал он мне. 

Я пожало­ва­лась на зубную боль. Батюшка так отечески-ласково заметил: «Что же делать! Надо пострадать; вот и мне тоже часто нездоровится, да ведь и лета такие... – и с каким-то особенно чудным выражением лица прибавил: – А зато что нас там-то ожидает! Как мы там-то будем блаженствовать!» Сам же в это время легонько приложил свою ручку к больному зубу и слегка потер щеку и похлопал по боль­ному плечу. Затем за молебном чудно молился, прося у Господа исце­ле­ния, душевного спокойствия, бодрости духа и долголетия. 

У меня сердце так и билось от радости. После молебна Батюшка сел к столу, но кушать ничего не захотел, а только попросил чаю; похва­лил чай и, давая мне, сказал: «Выпей на здоровье, дорогая моя Е.В.» Я, стоя на коленях, смотрела в его необыкновенно добрые глаза, поблагодарила его и поцеловала ручку.

Батюшка сказал: «Вот и ты мучаешься, как Екатерина великомуче­ница, и получишь достойные венцы; ты должна подражать ей и стать во всем подобной ей!»

Я отвечала, что я не в состоянии переносить такие страшные мучения, как она. Он на это возразил: «Да ведь теперь таких и нет, теперь другие мучения, не меньше тех, пожалуй: нравственные, – и различные болезни...» При этом посмотрел на меня таким в душу проникающим взглядом... Мне было ясно, что Батюшка всю мою душу видит и вполне меня понимает. Я чувствовала себя необычай­но счастливой в эту минуту...

Угостил всех чаем и фруктами; благословил меня на прощанье, погладил по больной щеке, поцеловал в голову и пошел, всех благо­словляя и утешая на пути своем ласковым словом.

Я была так счастлива, как не умею и выразить, и от всего сердца поблагодарила Господа, что так чудно провела день своего Ангела.

25 ноября 1905 г.

Сегодня Батюшка заезжал к старшему дьякону Солярскому [152] и по просьбе одного приезжего больного служил молебен. На вопрос больного, благословит ли он сделать операцию, Батюшка велел подождать и выразил надежду, что, может быть, Господь поможет, и болезнь пройдет без операции. 

В то время, как Батюшка благословлял меня, к нему подошла одна старушка и попросила его принять от нее икону Николая Чудотворца, шитую шелком, пре­крас­ной работы. Батюшка поблагодарил ее, похвалил работу, поцеловал старушку в голову и спросил: «Да за что же это вы мне такой подарок делаете?» Она отвечала, что она католичка и делает подарок потому, что Батюшка такой добрый, всех любит и ласкает. Отец Иоанн передал икону своей племяннице, прося переслать ее в Кронштадт, и уехал.

28 ноября 1905 г.

Во время чтения канона отец Иоанн, обращаясь к народу, сказал: «Господь Бог так велик, что Его никто из людей никогда не видал и увидеть не может, только одни сущие на небесах лицезрят Его, да и то не все». Слово произнес сегодня Батюшка о званых на брачный пир [153]: «Господь велит звать на пир нищих, хромых, увечных, и только так поступая, мы можем угодить Господу и наследовать Царствие Небесное; угощая же богатых и знатных, мы утешаем самих себя и заискиваем расположение людей с эгоистич­ной целью, надеясь получить от них что-либо, и совершенно забываем, что все зависит от Господа и делается только Им, а не людьми. Заботиться о земном – значит – заботиться о том, что есть не больше, как прах, пыль, мыльный пузырь. Забывая же Бога, мы делаемся преступниками...» 

Затем Батюшка опять указал на великое и спасительное для нас значение Таинства Святого Причащения.
По окончании обедни я вернулась домой, а когда вечером при­ехал отец Иоанн, пошла в игуменскую. Он ласково встретил меня, благословил и спросил: «А что, читала ты, как меня бранят?» Я отвечала: «Как же, Батюшка, и возмущена до слез». Отец Иоанн сказал: «Что поделаешь, – давно бы пора правительству проявить свою власть! А то до чего мы дойдем? Невозможно обходиться без наказаний; они, как лекарства, оздоровляюще действуют на забыв­шихся и предавшихся своим страстям людей... И детей необходимо наказывать и нельзя им во всем поблажать».

На мой вопрос, кончатся ли эти все безобразия, Батюшка отвечал: «Так как всему бывает конец, то, должно быть, и этому будет, но только тогда, когда Господь найдет нужным послать его».

Батюшка сегодня так хорошо выглядел – свежий, розовый, бодрый, – в своем чудном покойном настроении духа; видно, что он весь в Боге и с Богом и всю надежду свою возлагает на Господа, вполне подчиняясь Его воле. Я выразила Батюшке свое возмущение и огорчение по поводу того, что меня вызывают в качестве свиде­тель­ницы по делу священника Торбаева [154]. Батюшка так добро и сочувственно сказал: «Ничего, дорогая моя Е.В.; потерпи, – это для твоего спасения, – скорей попадешь в Царствие Небесное».

Налил на блюдечко чаю и подал мне; я от всего сердца поцело­вала его ручку. Угостив и других, он встал, протянул мне свою руку, поблагодарил за компанию и прошел в кабинет; там он поискал что-то в Библии, затем вышел к нам и сообщил, что Государь уже поздравил его с юбилеем и наградил звездою Александра Невского. Я поздравила Батюшку с монаршей милостью, получила его благо­сло­вение, простилась и ушла домой.

5 декабря 1905 г.

Сегодня видела дорогого отца Иоанна во сне; мне снилось, будто я ему пожаловалась, что меня напрасно все обижают, – он благословил меня, обнял и сказал: «Не бойся и не тревожься, никто тебя не обидит».

Батюшка сегодня прочел канон, не делая никаких замечаний. Уходя, ласково поздоровался со мной, благословил и спросил о здоровье.
Сегодня отец Иоанн приезжал в игуменскую во второй раз; он выглядел страшно взволнованным; к нему подвели какого-то свя­щен­ника, немного расстроенного психически, и сказали, что он хочет поговорить с Батюшкой; отец Иоанн раздражительно отвер­нулся и не захотел с ним говорить, а сказал тому, кто привел его: «Как это вы не умеете выбрать время, когда подводить ко мне, ведь и я человек, и бывает время, когда я не могу говорить! Я такой же человек, как и все, и этого не надо забывать...».

Немного погодя Батюшка сжалился и подал этому священнику стакан чаю и сказал: «На, батюшка, садись и пей!» Когда же тот не хотел брать, он повелительно сказал: «Я тебе говорю, сядь и пей!» Затем ни с кем больше не говорил, только благословил меня и Чельцову, и как-то торопливо поднялся, тут же надел галоши и почти бегом спустился с лестницы.

Возвратясь домой, я припомнила, что я уже раз видела Батюшку в таком расстроенном состоянии: это было в Москве, в Кремле, накануне Ходынской катастрофы, – во время коронации ныне цар­ствующего Государя. У меня мелькнула мысль, не предчувствует ли Батюшка опять чего-либо подобного? [155]

12 декабря 1905 г.

Сегодня день юбилея пятидесятилетнего священства дорого­го Батюшки. У нас обедню служил преосвященный Антоний; он произнес хорошее и правдивое слово о Батюшке. Он говорил: «Отец Иоанн за все время своего пятидесятилетнего священства свято выполнял свои обязанности, не оставлял своей паствы никогда, не искал себе высших назначений, всегда думал только о том, как бы ему спасти свое стадо и всех привести ко Христу... – и прибавил: – А из священников очень немногие спасутся, потому что все они должны будут дать отчет, как пасли свое стадо и что сделали для этого. А многие ли думают об этом?»

Юбилей прошел прекрасно, все было очень торжественно и сердечно; всенощную и обедню совершал высокоуважаемый и любимый преосвященный Кирилл [156] с шестьюдесятью священни­ками и сорока диаконами. Обед был устроен в Думе; все вышло хорошо, торжественно и спокойно.

Батюшка Иоанн Николаевич Орнатский [157] был так добр, что пере­дал мое поздравление дорогому отцу Иоанну и привез мне от него поклон и благословение.

14 декабря 1905 г.

Сегодня Батюшка приехал в игуменскую; его ожидали, и певчие приготовили ему концерт. Он выглядел бодрым, но не веселым; к нему стали подходить наши старушки и подносить от себя подарочки. Батюшка благосклонно принимал их и благодарил. Я передала ему присланный матушкой Антонией шитый золотом каждодневный требник; он выразил большое удовольствие, похва­лил книжку и сказал: «Это для меня самая нужная вещь; какая же матушка Антония добрая и мудрая! Поблагодари ее за любовь ко мне». 

От меня Батюшка принял две вышитые пелены моей работы, полюбовался на них и выразил свое удивление, что я так много работаю: «И это ты все сама работала? Да какая же ты искусница! Какая же ты рукодельница! Этот твой труд особенно угоден Богу. Большое тебе спасибо!» Я извинилась, что не могла приехать лично поздравить, так как сильно болели зубы и плечи. 

Батюшка сказал: «Ах, какая же ты стала хворуша! – поцеловал меня в голову и про­дол­жал: – А я вчера так хорошо справил юбилей, так все были сердечны и искренни! Все вышло очень хорошо». Затем вышел в зал, прослушал пение и приветствие, сочиненное нашей монашенкой Евдокией Забелиной. Батюшка похвалил все и очень благодарил.

Когда он вернулся в кабинет, я ему очень серьезно сказала: «Батюшка, я собираюсь умирать...» Он чудно посмотрел на меня, ласково обнял и, улыбаясь, произнес: «Ну, подожди еще, – рано умирать!»

Его внимание тронуло меня до глубины души, и я поцеловала его в плечо. Я попросила Батюшку написать матушке Антонии письмо: он обещал исполнить это завтра, дал мне благословение, и я вернулась домой.

В конце декабря 1905 года мне удалось повидать дорогого Батюшку несколько раз. 15-го я была свидетельницей, как он исцелил бесноватую. Выходя от дьякона, у которого он служил молебен, и намереваясь сесть в карету, чтобы ехать по больным, он был окружен толпой казаков и солдат; они все поклонились ему в ноги и, сняв свои тельные крестики, просили, чтобы он, благосло­вив их, сам их каждому надел; Батюшка удовлетворил их желание, и они все до единого приложились к его ручке и опять сделали земной поклон.

В это время двое мужчин подвели бесноватую, та было бросилась на него с кулаками, крича во все горло, что она не может его видеть. Он же очень спокойно, ласково сказал: «Успокойся, милая, – погладил по голове и, положив руки на голову, сказал: – Именем Господа нашего Иисуса Христа выйди из нее и больше не мучь»; и при повторении этих слов она совсем успокоилась. Батюш­ка благословил ее и поцеловал в голову; она упала ему в ноги и, обвив их руками, стала целовать и благодарить, говоря, что она чувствует, что исцелилась. Он еще благословил ее, дал ей просфору и уехал.

Видела я Батюшку во сне: он был с крестом и так ласково и вместе с тем повелительно сказал: «Пожалуйста, и не думай уходить от меня, а следуй за мной всегда», – и благословил! Сон этот произвел на меня сильное впечатление. Так как Батюшка сегодня читал канон, я подумала: если сон от Господа, то Батюшка непременно заметит меня и выкажет мне какое-нибудь внимание. Он, выйдя в Царские врата, благословил всех, говоря, что отдельно не будет благословлять, но, заметив меня, сейчас же подошел ко мне, сказав: «Здравствуй, дорогая моя», – благословил и дал поцеловать ручку.

Читая, Батюшка объяснял прочитанное. Читая про житие Игнатия Богоносца, сказал, что он был одним из тех детей, которого Господь держал на руках, говоря: «Чтобы наследовать Царствие Небесное, нужно быть таким, как это дитя» [158].

За обедней Батюшка говорил слово о великом значении празд­ника Рождества Христова: как мы должны ценить эту великую милость Господа, что Он для нас пришел на землю и принес Себя в жертву за наши грехи, как мы должны думать о спасении своей души и всегда помнить о великом значении Таинства Покаяния и о великой важности Таинства Святого Приобщения. «Не забывайте, в какое тяжелое время мы живем, в какое страшное заблуждение впали все, потерявшие веру и увлекшиеся учением Толстого, которое и привело к забастовкам, революции и вызвало анархию».

После обедни я зашла в игуменскую, и мне матушка Ангелина, пока Батюшка переодевался у себя, дала прочитать, что он сегодня записал в своем дневнике на слова в Евангелии, где говорится: где труп, там соберутся и орлы [159]. «До чего мы все погрязли во грехах! Все хорошее в нас заглохло, мы сделались подобны трупам смер­дящим, которые движутся и разносят смрад; нужно надеяться, что скоро прилетят орлы и поклюют все». 

Затем Батюшка посетил меня; я ему передала письмо от игуменьи Орловского монастыря Антонии, в котором она благодарит его, что по его молитвам она встретила праздник, как никогда: так была осчастливлена его письмом. Он поцеловал письмо и, встав на колени перед иконами и подняв руки, стал молиться; в таком положении он пробыл более получаса. Затем утешил меня, приняв от меня епитрахиль моей собственной работы. Сейчас же освятил ее и в ней отслужил молебен; затем угостил всех нас чайком, сам выпил несколько глоточков, всех утешил и, преподав всем благословение, уехал.

16 января 1906 г.

Соскучившись, что долго не видала Батюшку, я послала ему телеграмму, спрашивая об его здоровье и прося благословения на поездку к нему в Кронштадт. Получила ответ: «Здоров, отдыхаю и, по величине мороза, не выезжаю; благословляю приехать. Иоанн Кронштадтский». Сегодня с Батюшкиной племянницей мы пребла­го­получно прибыли в Кронштадт, остановились в Доме трудолюбия и сейчас же отправились к Батюшке; он нас так ласково принял, – он выглядел бодрым, благословил нас, дал мне поцеловать его щечку и сказал, что здоровье его – слава Богу, только опять возвратилась прошлогодняя болезнь и доктора запрещают выез­жать и ходить по лестницам. 

Тут вышла к нам супруга Батюшкина; он велел подать самовар, помолился, усадил меня возле себя и стал говорить, как он благодарен Господу, что может служить обедню, совершать Таинства и приобщать; что во время службы он чувствует себя крепким и бодрым, так, что даже может говорить слово; похвалил «Московские ведомости», сказав, что с наслаждением читает их, потому что они вполне здраво и справедливо разбирают настоящее положение вещей.

На мой вопрос, не отрезвит ли нас хотя немножко московская революция, Батюшка сказал: «Я думаю, что непременно отрезвит, да ведь и эти статьи показывают, что началось понимание!» Я передала ему от одной знакомой письмо, в котором она просит помолиться о благополучном рождении младенца, который после двадцатилет­него супружества впервые должен появиться на свет. Он сказал: «С удовольствием исполню ее просьбу, буду молиться; шлю ей и ее мужу благословение, прошу не тревожиться, а смотреть на это как на великую милость Божию; я надеюсь, что Господь будет милостив и она благополучно разрешится (все это вполне сбылось). Пусть хорошенько молится Господу и за все благодарит». Батюшка уго­стил нас чаем, сам наливал и затем прибавил: «Я сегодня почти всю ночь не спал, теперь пойду немножко отдохнуть, а вы посидите с моей Елизаветой Константиновной».

Чрез некоторое время он вышел и позвал меня к себе, сказав: «Мне хочется поговорить с тобой, Е.В.». Когда мы вошли в его спаленку, он усадил меня около стола и сам сел возле. Опять стал хвалить газету, спросил: «Как ты поживаешь в монастыре, хорошо ли тебе, часто ли видишься с Ангелиной?» И очень опечалился, услыхав, что она редко принимает меня, – то больна, то занята; я прибавила: «Помолитесь, дорогой Батюшка, чтобы я всегда посту­пала по воле Господа, совершенно отрешившись от своего “я”, и чтобы Господь сохранил мою способность молиться и работать над собой до конца моей жизни». Он, так хорошо, милостиво посмотрев на меня, сказал: «Я всегда молюсь за тебя, а теперь еще удвою свои молитвы; а ты почаще читай Евангелие и старайся вникать в читаемое; слава Богу, что у тебя есть молитвенное настроение, дорожи этим и всем сердцем благодари Господа за эту милость».

Затем мы вышли в гостиную; тут Батюшка простился с нами, пожелав нам счастливого пути; мы, поблагодарив Елизавету Кон­стан­тиновну за ее внимание, вернулись в Дом трудолюбия. Повидав Батюшку, я совсем оживилась, тоска и уныние совсем оставили меня. 17-го числа мы отстояли обедню в Кронштадтском соборе. Мне ужасно понравились и служба, и собор; все выглядит величе­ственно, чувствуется, что тут царит особенная благодать; все шло так чинно, благоговейно, Батюшка выглядел бодрым. 

От обедни мы прямо направились к нему на квартиру; он, ласково поздоровав­шись, благословил нас, поблагодарил, что мы опять пришли к нему, просил нас посидеть и напиться чайку с его супругой, пока он немножко отдохнет, и прибавил особенно сердечно: «Я прошу вас, будьте как дома, не стесняйтесь, я живо вернусь». 

Мы и не заметили, как быстро прошло время, и дорогой наш Батюшка вернулся; он сел к столу, сам стал угощать нас и, обратившись ко мне, с таким чудным, радостным выражением лица, сказал: «Вот ведь в прошлом году в это время я совсем умирал и не думал, что встану, а Господь милосердный воздвиг меня от одра; вот мне уже 76 лет, а Господь дает мне силы, так что я могу совершать Литургию; и как я себя хорошо чувствую, совершая ее! Да и вообще много мне Господь оказал и продолжает оказывать милостей, какую страшную нищету испытывал я, будучи ребенком, какие лишения претерпевал. 

Как наши крестьяне в Архангельске бедны, как они страшно нуждаются; Господь вырвал меня оттуда и, поместив сюда, дал мне столько средств, что я мог и могу многим помогать, и я от всего сердца бла­годарю Господа, что Он продлил мою жизнь; мне нужно еще многое окончить». Тут супруга Батюшкина сказала про какую-то даму, что та предложила своей знакомой поговорить с ее умершим мужем!

Батюшка с удивлением спросил: «Да неужели она все продолжает заниматься спиритизмом? – и, глубоко вздохнув, сказал: – А как грешно! – обратившись ко мне, Батюшка прибавил: – А ведь как лестчий [160] дух хитер, как он ловко подделался под Филарета Мос­ков­ского; ведь как хорошо написано в твоих тетрадках, Е.В., которые у меня, и какое счастье, что ты бросила твои занятия спиритизмом». 

Когда я сказала: «Это вы, дорогой Батюшка, спасли меня, вернули от смерти к жизни, я вечно вам буду благодарна, что вы меня спасли», – он поцеловал меня в голову и, положив руки на голову, сказал: – «Господь оставил тебя жить для того, чтобы сделать тебя угодною Себе, чтобы ты исправилась от всех недостатков и хорошенько при­го­­товилась к Царству Небесному». 

Затем прибавил: «Сегодня в Дом трудолюбия приехали сестры милосердия, вернувшиеся с войны, просят отслужить благодарственный молебен, что они, получив мое благословение и хорошо помолившись со мною при отправлении на войну, вернулись невредимы и там не хворали. Как я благодарю Господа, что Он услышал мои молитвы; сейчас же поеду к ним и с большою радостью помолюсь с ними». Поблаго­дарив нас за посе­щение, Батюшка благословил, пожелал нам счастливого пути, и мы преблагополучно вернулись домой, счастли­вые и довольные.

19 февраля 1906 г.

Дорого́й Батюшка опять побывал у меня и поздравил меня с днем моего рождения; приступая к молебну, сам зажег свечи, сказав: «Пусть свет этих свечей будет, как свет евангельский, просвещаю­щий всех искренно любящих Господа и приходящих к Нему с глубокою верою и сознанием». Я пожаловалась на боль глаз. Он потер их ручкой, сказав: «Веруй, и по вере твоей дастся тебе». Глаза перестали болеть. Весь молебен Батюшка совершил стоя на коленях и со слезами просил Господа даровать мне исцеление физическое, просвещение духовное, осияние благодатное и долготерпение. 

Ос­вя­тив воду и давая приложиться ко кресту, Батюшка спросил: «Сколько тебе минуло лет? – и, услыхав, что 60, улыбнулся и как-то особенно убедительно сказал: – Нет, не 60, а 50». А когда я повторила, что 60 и что надо мне готовиться к смерти, он, чудно, милостиво, ласкающим взглядом посмотрев, сказал: «Поживи еще». Затем всех жалующихся на какие-либо недомогания утешил: кому помочил голову святой водой, одной даме, жаловавшейся на страшное удушье, поколотил грудь, и она, счастливая и довольная, сказала, что твердо верит, что теперь ей будет легче. 

Потом Батюш­ка присел к столу и просмотрел «Московские ведомости»; прочитав о том, что Государь явившейся к нему депутации сказал, что все написанное в манифесте 17 октября будет исполнено, но что само­державие, вполне неограниченное, останется во всей своей силе [161], перекрестился, сказав: «Слава Богу!» На мое заявление, что я до слез возмущаюсь, читая, что священники требуют изменения церковных служб, разрешения носить светское платье и вторично вступать в брак, Батюшка сказал: «Никаких изменений, ни в службе церковной, ни в одеянии, ни браков повторных быть не может, так как это все противно евангельскому учению».

Я сказала: «Дорогой Батюшка, научите меня, как мне расшевелить мою совесть, а то я начинаю думать, что я страшная грешница, потому что она меня совсем не тревожит». Он, ласково, отечески посмотрев на меня, сказал: «Постарайся хорошенько вглядываться в себя, постарайся вспомнить из твоей жизни что-нибудь такое, что бы вызвало раскаяние и слезы; читай святых отцов, припоминай заповеди и, согласуясь с ними, проверяй свои поступки. Постарайся хорошенько изучить себя, и твоя совесть проснется, – и поцеловал меня в голову, налил мне на блюдечко чаю из своего стакана и подал, говоря: – Ну, выпьем за твое здоровье!».

Затем всех угостил фруктами и чаем, говоря: «Да тут, кажется, весь монастырь собрался! Подходите, кто не получал, а то некоторые ведь по два раза берут». И, обратившись ко мне, сказал: «Знаешь, когда бывает очень много причащающихся на моем служении, то я заметил, что некоторые подходят по два раза, а ведь это очень грешно». Батюшка подписал мне свою карточку и стал прощаться; благословил меня и, ласково смотря на меня, сказал опять: «А тебе не 60 лет, а 50», – и, поцеловав в голову, уехал. Необыкновенная радость и счастье охватили всю мою душу, и я от всего сердца возблагодарила Господа. То же испытывали и все присутствующие.

27 февраля 1906 г.

За это время Батюшка два раза служил у нас обедню. Я, полу­чив известие, что умирает мой племянник, попросила Батюшку помолиться, чтобы Господь послал ему то, что ему во благо, и только не лишил бы его Царствия Небесного; Батюшка особенно сердечно отнесся к моей просьбе, сказав: «С радостью исполню твою прось­бу». Объясняя слова молитвы «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою» [162], сказал: «Как молитва, подобно дыму кадильному, поднимается к небу, так и душа наша должна быть всегда обращена к Господу и так же должна быть чиста и благоуханна, как дым кадильный; а потому мы и должны особенно заботиться о спасении души, а для этого необходимо как можно чаще прибегать к покаянию, чтобы никогда не оставаться не раскаявшись; нераскаян­ность дает особую силу врагу, и он овладевает человеком так, что он весь поглощается страстями».

Сегодня, читая канон, Батюшка разъяснял прочитанное; сказал о гонениях на святые иконы и как пострадал преподобный Ираклий Декаполит, защищавший иконопочитание [163], и тут же объяснил народу, как должно относиться к иконам и почитать их, говоря: «На иконы должно смотреть, как на напоминание тех святых, которые изображены на них, и как на напоминание сотворенных ими дел, но отнюдь не считать саму икону за Божество; а теперь есть такие, которые совсем отвергают почитание икон, – да, впрочем, они и всё отвергают и ничему не верят; вот и привели Россию в такое тяжелое состояние, что почти все живущие в миру представляют из себя взбаламученное море». 

И, обратившись к сестрам, прибавил: «Ра­дуй­тесь и благодарите Господа, что вы в обители, и не стремитесь возвращаться в мир, в котором так извратились все понятия: одни совсем отвергают почитание икон, другие кланяются иконе Божией Матери, считая Ее за Самого Бога, а есть еще и такие, которых можно и должно считать совсем сумасшедшими: они позволяют себе простого священника Ивана считать за Божество и именовать его Христом [164]; эти несчастные лишены совсем здравого рассудка». Окончив канон, Батюшка поехал по больным; прощаясь, сказал: «Тебе не нужно хворать», – и сам погладил больную щеку и похлопал по больному плечу (которое после этого перестало болеть).

27 марта 1906 г.

Сегодня дорогой Батюшка утешил меня вдвойне: выйдя читать, он сам подошел ко мне, благословил, спросил о здоровье и сказал: «Погода такая переменчивая, почти все жалуются на нездо­ровье. Слава Богу, я пока чувствую себя довольно хорошо!» Читая канон, несколько раз обращался к сестрам, прося их бороться со страстями, не поддаваться им, а всеми мерами стараться достигнуть Царствия Божия, говоря, что Господь есть такая красота, какую никакими словами не выразить. Когда он говорил это, у него лицо было какое-то особенное, восторженное.

За обедней сказал слово на текст псалма: нет праведного, нет ни одного [165], и отнес эти слова к настоящему времени, сказав, что и теперь то же самое – увлекаются самолюбием, властью, роскошью, а Бога, все создавшего, совсем забыли и не хотят и признавать. После обедни зашел ко мне, отслужил молебен и чудно, со слезами, помолился о моем болящем племяннике; многим монашенкам, просившим его позволить сделать операцию или обратиться к док­тору и хорошенько полечиться, приказал хорошенько пригото­вить­ся и в среду приобщиться Святых Таин, запретив делать операцию и идти к доктору. 

Когда я пожаловалась, что на меня напало уныние, Батюшка положил мне обе ручки на голову и, окропив меня святой водой, сел к чайному столу. Я спросила, читал ли он книжку, которую издал кружок 32-х священников о вопросах, которые нужно провести на церковном Соборе [166], он сказал: «Вряд ли этот кружок может предложить что-нибудь дельное, – взяв у меня книжку и просмотрев ее, страшно возмутился и сказал: – Да они предлагают отделение Церкви от государства, – всплеснул руками и, глубоко вздохнув, сказал: – Господи, да в какое же мы страшное время живем! Что же это будет наконец? Как жаль, что теперь нет Филарета Московского, как бы он много помог. Мне кажется, что все это пройдет и еще настанет мирная христианская жизнь!» Глубоко задумался и потом прибавил: «Да, может быть, оно и будет так!» Напоил нас чаем, благословил и уехал.

12 апреля 1906 г.

Третьего дня Батюшка опять осчастливил меня: зашел ко мне, отслужил молебен; услыхав, что на меня напало уныние, сначала строго сказал: «Как можно в такие великие дни поддаваться этому чувству, ведь это ясно, что оно от лукавого! Гони его вон!» – и так, очень усердно, просил Господа избавить меня от этого чувства. Но когда я попросила у него благословения уехать в Орел совсем, – он, строго посмотрев на меня, сказал: «Пожалуй, съезди на недельку»: я попросила благословить, если не совсем, то хотя на лето, – он нахмурился и сказал: «Поступай по своему разуму!».

А когда я ска­зала: «По своей воле я ничего не хочу делать, а как вы благосло­вите, так тому и быть», – Батюшка повеселел, похвалил меня, поцеловал в голову и, угостив всех чаем, уехал. Когда я узнала, что дорогой Батюшка сегодня приехал в игуменскую, то прошла туда; но двери в его кабинет оказались запертыми: я постояла немного и, услыхав, что Батюшка говорит кому-то, что он сегодня хорошо спал и больше отдыхать не хочет, а желает спокойно посидеть и поговорить, я постучалась, назвав себя; Батюшка велел открыть дверь и меня впустили. 

Он сидел с правой стороны у стола в голубом ватном подряснике и выглядел таким спокойным, благодатным. Встав, радостно поздоровался, благословил меня и посадил рядом с собой. Про свое здоровье сказал, что оно – слава Богу, только он сильно устал, положил мне свою ручку на плечо и, так ласково взглянув, спросил: «Ну, а ты как поживаешь?» На мое заявление, что я страш­но возмущаюсь всем, что делается, как прочту газету, так и развол­нуюсь, он сказал: «А я уповаю на Господа, думаю, что как Дума соберется, то откроются настоящие русские люди, верующие, которым Господь поможет водворить порядок в государстве». 

В это время вошла моя большая приятельница и большая Батюшкина почитательница Ч. Батюшка обласкал ее, благословил и, услыхав, что у нее сильно болит печень, сказал: «Это тяжело, но что же делать, пора приближается, надо терпеть, такие уже наши лета».

На мое заявление, что Ч. слишком всех любит и за всех страдает, оттого у нее и печень разболелась, он сказал: «Любовь превыше всего на свете; вот я, как ни стараюсь приобрести ее, а все же нет-нет, да и рассержусь, – и прибавил: – Я ведь эгоист!» Тогда я заявила: «Что это вы говорите! Вы для нас пример, которому мы всем сердцем желаем следовать; но, увы, это далеко не удается нам; знаете, бесценный Батюшка, что я надумала: мне так стала противна эта жизнь, эти забастовки, экспроприации, так и хочется куда-нибудь спрятаться, уйти от всего, – благословите мне поступить в монастырь!»

Он весь просиял и только спросил: «А куда?» И на мой ответ: «Все равно куда», – он необыкновенно радостно сказал: «Благословляю, благословляю, с радостью благословляю, хорошее дело задумала, попадешь прямо в рай! Мы тебя с радостью пострижем, подобно тому, как в прежние времена постригали княгинь и княжон; а под конец твоей жизни оденем тебя и в схиму, подобно Александру Невскому, – и опять прибавил: – Прекрасно задумала, от всей души благословляю». Когда я сказала, что меня измучила привычка все взвешивать и обдумывать, – сказал: «Нам для того и ум дан, чтобы все разбирать и хорошего придерживаться, а дурное изгонять прочь».

На мою просьбу завтра исповедаться и причаститься у него, – сказал: «С удовольствием благословляю, только смотри, хорошень­ко проверь себя и приготовься!» При этом слегка ударил меня по левой щеке; затем взглянул мне в глаза и опять легонько ударил по правой щеке; потом, сказав: «Мне пора ехать, – уже посильнее ударил по спине и по плечу и при этом спросил: – Почему ты не на всех моих службах приобщаешься?» На мой ответ: «Я исполняю ваше приказание, приобщаюсь каждые две недели и каждый раз исповедуюсь», – он как-то особенно оживленно сказал: «И превос­ходно делаешь, чаще и не нужно; и я бы чаще не причащался, если бы не должен был это делать, благодаря своему званию. Ты прекрасно поступаешь, совершенно справедливо и правильно, так поступай – и будешь в раю», – и поцеловал меня в щеку. 

Затем благословил и пошел к выходу. Спускаясь с лестницы, он выглядел таким сияющим, счастливым, никогда еще никто из нас не видал его таким чудным, как сегодня. Весь день все мы находились в чудном, радостном настроении и только и слышалось всюду: «Какой ныне Батюшка облагодатствованный, как бы нам всегда его таким видеть!» Всю мою тоску и уныние как рукой сняло и на душе водворился рай.

25 мая 1906 г.

Батюшка заезжал в игуменскую: ласково поздоровавшись и благословив, на мое заявление, что ноги очень болят, совсем отнимаются, – он особенно сердечно сказал: «Ну, уж и отнимаются! Это все от погоды, от этих ветров; погода переменится, и станешь чувствовать себя лучше». Сказал, что сегодня служил в Ораниен­бауме – там поднимали колокола в одной церкви [167] – и что он очень устал; что собирается путешествовать два месяца и поедет на большом пароходе чрез Ладожское озеро [168]; чувствует себя не особенно хорошо, старость сказывается; пригласил в столовую; там немножко закусил и выпил чайку; отлил из своего стакана на блюдечко и подал мне, сказав; «Выпьем, дорогая Е.В., вместе», – затем, по просьбе матушки Ангелины, сходил на место для нового дома, освятил и заложил первый камешек; потом прошел к себе, спросил Требник, прочел молитвы об избавлении от червя и хорошо помолился. 

Затем прошел с матушкой Ангелиной и монахинями на огород, окропил капусту святой водой и все овощи (на которые страшно напал червь, а после окропления все очистилось, и овощи получились превосходные). Потом всех благословил и уехал.

27 мая 1906 г.

Сегодня Батюшка служил последнюю обедню; сказал неболь­шое слово о том, какое «великое благодеяние сделал Господь всем нам, принеся Себя в жертву за наше спасение и как Он милостив, что каждый день закалывается и отдает Свое Тело и Свою Кровь нам во Святом Причащении, а потому как нам надо быть благодарными и ценить эту неизреченную милость и хорошенько очищаться от своих грехов и страстей, приступая к этому великому Таинству». 

Когда стал приобщать, то поднялась такая толкотня, что мне едва удалось причаститься. От обедни я вернулась к себе вместе с генеральшей Б., чтобы принять дорогого Батюшку, который, как благословил нас, сейчас же спросил генеральшу, причастилась ли она, и, услыхав, что ее затолкали, сердечно пожалев, сказал: «У меня есть запасные Дары, и я вас причащу». Я от всего сердца поблагода­рила, и он, поцеловав меня в голову, сказал: «Ну, теперь помолим­ся». Став на колени, чудно молился со слезами, и нас всех охватило молитвенное настроение. 

Освятив воду, причастил генеральшу; затем причастил припадочную девочку, поцеловал ее и дал прило­житься ко кресту. Я поблагодарила его от всего сердца и предло­жила что-нибудь покушать; но он отказался и стал угощать чаем. Генеральша Б. спросила: «Дорогой Батюшка, как вы благословите: возобновить мне хлопоты, чтобы мне дали общину сестер милосер­дия, или оставить на волю Божию?» Он, посмотрев на нее особенно ласково, сказал: «Все, что ни делается, все во благо нам! Не горюйте, что не удалось, да и не особенно жалейте, – и, обратившись ко мне, сказал: – А ты возвращайся из Орла через месяц». Когда М.А. Б. сказала: «Благословите, Батюшка, Е.В. посетить меня в моем име­нии», – он, обращаясь ко мне, сказал: «Ведь М.А. тоже духовная». 

Тут к нему подошла одна женщина и просила благословения полечиться, жалуясь на боль внутренностей, – он, погладив ее по голове, сказал: «Почаще приобщайся, это будет лучше всякого лекарства»; а другую женщину благословил поехать в Париж. Затем всех благословил, а меня поцеловал в голову и уехал. Я чувствовала себя не на земле, а на небе; М.А. Б. вполне сочувствовала мне, так как и сама испытывала то же счастье и радость.

Дорого́й Батюшка 2 августа вернулся из своего путешествия и несколько раз побывал у нас в монастыре. Сегодня собралась масса народу на его служение, и при его появлении такой поднялся крик и шум от радости, что его видят, что мне едва удалось хорошенько расслышать слово, которое он говорил. После обедни в игуменской Батюшка меня обласкал, похвалил, что лето провела в монастыре и никуда не ездила, поцеловал в голову и напоил чайком из своего стакана.

Вскоре после этого он немножко прихворнул, я, встревожившись, послала ему телеграмму и была осчастливлена ответом. Он пишет: «Благодарю за тугу обо мне. Благодать и мир да будет с тобой». И сам приехал ко мне. Я была так счастлива, как не умею и выразить; поклонилась ему в ножки, поблагодарила за телеграмму и за его приезд ко мне. Сегодня, когда меня постигло горе – умер мой единственный родственник, любимый племянник, – я попросила Батюшку помолиться о нем и прибавила: «Я от всей души благодарю вас, что вашими молитвами ему удалось на войне послужить, честно и свято исполнить долг Царю и Отечеству». 

Батюшка, слушая меня, все время смотрел на меня своим чудным милостивым ласковым взглядом и сказал: «Он тебе всем обязан, ты сама о нем хорошо молилась, – поцеловал меня в голову, говоря: – Да, слава Богу, что ему удалось вернуться с войны целым и теперь еще страданиями приготовиться к будущей жизни». Встав на колени, превосходно со слезами молился, молча обернулся ко мне и, перекрестив меня, сказал: «Да будет благодать и мир с тобою». Затем сел к столу, вздох­нул глубоко и сказал: «Ах, какое тяжелое время переживаем мы! Милосердный Господь желает очистить Россию, потому и допускает эту московскую революцию».

Затем всех утешил, напоил чайком и, благословив, ушел в игумен­скую отдохнуть. Я проводила его и от всего сердца поблагодарила. 26 августа Батюшка служил и во время чтения канона дал целое наставление сестрам, отправляемым в Вауловский скит. Он сказал, что им необходимо всеми силами стараться исправлять свои недостатки и терпеливо выносить все невзгоды, ожидая будущих благ в Царстве Небесном, которого они непременно достигнут, если будут так поступать: будут постоянно трудиться и безропотно нести всякое послушание. 

Вот Богородица Своею святою жизнью достигла какого счастья, что Сам Господь родился от Нее и Она в Царстве Небесном стала выше всех Ангелов, Архангелов и всех святых. Так как сегодня день Владимирской иконы Божией Матери, то Батюшка объяснил, как эта икона спасла Москву от татарского хана Тамерла­на, какая Владычица – Милостивая, сколько раз Она спасала Россию от разных бед. 

Батюшка сказал также слово о великом значении той великой жертвы, которую Господь Иисус Христос принес за нас, облекшись в нашу плоть и осудив Себя на Крестные страдания за наши грехи, и ими вырвал нас из рук дьявола, возвратив нам возможность заслужить Царствие Небесное и блаженство в будущей жизни. Как мы должны быть благодарны Господу и должны об одном только и думать, как бы нам своею жизнью угодить Господу и отблагодарить за Его милость к нам, стараясь жить по заповедям и исправлять свои порочные наклон­ности и недостатки, и потому «кайтесь искренно, от всего сердца и, хорошо приготовившись, почаще приступайте к Святому Причаще­нию». 

После обедни мне удалось повидать Батюшку в игуменской. Он, ласково поздоровавшись, благословил меня, сказал, что чув-ствует себя лучше, напоил меня чайком; сказал, что навестил вдову генерала Мина, что она страшно горюет по мужу [169], он – утешил ее, как умел. Сегодня Батюшка сам наливал чай и, кладя сахар в стака­ны, говорил: «Пусть чай будет так же сладок, как нам сладко быть с нашим Спасителем Господом Иисусом Христом». Затем всех благо­словил и уехал.

12 октября 1906 г.

За это время я видела необыкновенный сон, который и рас­сказала сегодня дорогому Батюшке, посетившему меня сегодня, по случаю моего недомогания. О своем нездоровье я известила Батюш­ку телеграммой, прося помолиться и получив ответ: «По вере да даст тебе Господь скорое исцеление, сам приду к тебе помолиться» (в этот же день мне стало лучше, а сегодня уже совсем хорошо себя чувствовала); Батюшка пришел и причастил меня запасными Дарами, предварительно исповедав. 

Хотя я была на его обедне, но, благодаря страшной давке, не могла там причаститься, зато с большим вниманием слушала чудную проповедь и почти всю запом­нила. Он говорил о значении духовенства: «Все настоящие христиа­не, все, без различия звания и положения, все суть рабы Божии и должны повиноваться воле Божией. Господь всех призывает в Царство Небесное через Своих пастырей. Пастыри – это все духовенство, начиная с патриарха, митрополитов, епископов; они поставлены пасти рабов Божиих и поучать их; им дана великая власть в преподании Святых Таин Тела и Крови Христовой, посредством которых Сам Господь входит в Своих рабов и наделяет их благодатью, с помощью которой они могут отражать врага и сами совершенствоваться. Как жестоко ошибаются все те, кто уверен, что со смертью жизнь кончается совсем и за грехи нет наказания. Все, что сказано в Евангелии, все сбудется, и отрицающих веру Христову и хулящих имя Господне – ожидают страшные, невообразимые муки, которым нет конца».

Как только Батюшка вошел ко мне, я ему поклонилась в ножки, поблагодарила за телеграмму и за то, что по его молитвам я попра­вилась. Он, благословив, спросил: «А что у тебя болело? – и, узнав, что был сильный кашель и так болела грудь, что не давала вздох­нуть, он встревожился и спросил: – Да где же ты так простудилась? – положил свои ручки на голову, потер грудь и плечи (я поцеловала его ручки) и сказал: – Ну, теперь помолимся». 

Я попросила его принять от меня розовую епитрахиль моей работы и белые ризы; он поблагодарил. За молебном все время, стоя на коленях, Батюшка молился со слезами, говоря: «Укрепи, Господи, болящую, пошли ей полное исцеление и награди ее Твоею благодатию». Его молитвен­ное настроение передалось и мне, и я от всего сердца благодарила Господа, что мне стало лучше по молитвам дорогого Батюшки. Батюшка меня чудно исповедал, отпустил мне все грехи и причас­тил; я почувствовала себя счастливейшей из счастливейших. После того как все приложились ко кресту, Батюшка сел к столу, и я, встав около него, сказала, что видела необыкновенный сон: Царицу Небесную, и другой раз Спасителя, и боюсь, не от лукавого ли это? Он сказал: «Что ты! Да это очень хорошо! Расскажи...».

Я видела, что Царица Небесная вошла в мою комнату и, остановившись в дверях, смотрела на меня большими чудными глазами и что-то много гово­рила, но я все забыла. Я была преисполнена необыкновенною радостью, упала Ей в ноги, и слыхала, как Она сказала: «Я завтра приду к тебе», – и с этим я проснулась в таком радостном и чудном настроении, точно все это было наяву.

Батюшка так весело сказал: «Благодари Господа, что Он тебя так утешает; это чудный сон». Затем сказал: «С каким я удовольствием читаю “Московские ведомости”; какие чудные статьи! Вновь посвященный Орловский викарий, бывший священник Афон­ский [170], сказал чудное слово». И прибавил: «Должно быть, он хороший человек, что Господь его избрал на такое высокое назна­чение». 

Когда я сказала, что он действительно хороший человек, глубоко верующий; только хорошо ли, что его так скоро, в несколько дней, одели в мантию, сделали архимандритом и сейчас же посвятили в епископа, – то Батюшка особенно радостно сказал: «И прекрасно сделали; знали, что человек достойный и полезный, для чего же вся эта процедура долгого приготовления? И прежде случалось, что так же скоро посвящали, не выждав даже известного возраста». Я сказала: «Некоторые из монашествующих отвергают старчество, говоря, что человек должен сам своими силами спасать­ся, прибегая к молитве и труду»; Батюшка даже встрепенулся весь, сказав: «Да что это они толстовское учение проповедуют! Что может быть выше и полезнее старчества?»

Я просила его скушать что-нибудь, но он сказал, что он теперь пока ничего не кушает, питается только одними Святыми Дарами. Затем, встав, сказал: «Ну, прощай, дорогая Е.В., большое тебе спа­сибо за все, а за твои работы тебя Господь вознаградит». Уходя, благо­словил и поцеловал меня в голову.

В октябре Батюшка посетил нас несколько раз. 17-го, приехав вечером, он всех нас обрадовал, обещав день своего Ангела провести с нами, был в чудном настроении и много поговорил с нами о настоящей жизни и о том страшном неверии, которое так усили­лось, и, обратившись ко мне, сказал: «Представь себе, Е.В., мне недавно пришлось повидать моего бывшего профессора Академии, который был прекрасным человеком и чудным профессором, и теперь, седой старец, вдруг говорит, что Бога нет, и несет такую ерунду, что слушать невозможно, что это только делается у нас?! Что будет с нашею вконец испорченною молодежью?! Ведь уже это молодое извращенное поколение не вернешь на путь истинный, а, оставаясь такими извращенными, сколько они бед наделают, – глубоко вздохнул и, перекрестившись, сказал: – И дай, Господи, чтобы поскорей, – нам с тобой уже недолго осталось жить – все сбывается, что написано в Святом Евангелии».

Я спросила Батюшку, не может ли он мне объяснить, почему иудеи особенно прогневались на Господа и хотели Его избить камнями, когда Он сказал, что пророк Илия был послан только к одной вдове сарептской [171]? «Этим Он обличил их, показав, что все остальные были так худы, что только она одна угодила Господу и еще один человек, к которому был послан пророк Елисей, – сказал Батюшка и прибавил: – А ты понимаешь слова Спасителя: «Кто хочет быть Моим учеником и последовать Мне, пусть возьмет крест свой и возненавидит отца и мать?» [172] Я сказала: «О, да! Я это понимаю. Отдавшись Господу Иисусу Христу, конечно, все и всех забудешь». Батюшка одобрил меня и продолжал: «Часто случается, что мать или отец оказываются неверующими и совершенно не тем путем идущими, каким заповедал Христос; таковых следует возненави­деть!»

18-го числа Батюшка был приглашен служить на Сенной, куда и поехал, прочитав канон у нас, но только зазвонили к обедне, как он вернулся и стал служить обедню у нас. Оказалось, что настоятель того храма, Никольский, оскорбил Батюшку, и он не стал служить Литургии в Сенновском храме [173].

По лицу дорогого Батюшки видно было, что он очень доволен, что Господь избавил его от такой службы. Служил Батюшка с не­обык­новенным воодушевлением и сказал слово! Хотя Батюшка и выражал желание, чтобы в день его Ангела не было никаких особен­ных приготовлений, но ко всенощной приехал благочинный со своими дьяконами и сам служил. Батюшка выходил читать на солею; всенощная вышла очень торжественная; читая канон, Батюшка выглядел таким бодрым; сердце радовалось, глядя на него: он точно лет на 20 помолодел; сам прочел Евангелие.

После всенощной все прошли в игуменскую поздравить Батюшку. Там в зале были расставлены столы и был приготовлен чай и закуска. Когда Батюшка вышел, такой бодрый, его стали поздрав­лять и подносить различные подарки, поднесли чудное Евангелие и наперсный крест. Он всех благодарил и все передавал матери Ангелине, мне тоже удалось его поздравить и получить его благо­сло­вение. Затем он сел к столу, стал всех угощать чаем и старался всех обласкать и всем оказать внимание; затем, сказав, что ему нужно готовиться к завтрашнему служению, всех благословил и ушел к себе.

Обедня вышла необыкновенно торжественная; служили с Батюш­кой благочинный, архимандрит, 19 священников и 6 дьяконов; Батюшка был восхитителен, так и сиял, глаза его казались больши­ми и блестящими. Служба вся шла чудно, так хорошо чувствовалось, так и хотелось молиться. Батюшка сказал небольшое слово о значении веры и важности Святого Причащения и затем причастил весьма немногих, в число коих попала и я; приняв Святые Тайны, почувствовала себя такой счастливой. 

По окончании молебна я прошла в игуменскую, так как имела пригласительный билет от матушки Ангелины; мне пришлось сидеть за одним столом с дорогим Батюшкой и против него, между протоиереем Косухи­ным [174] и отцом Александром Гавриловичем Каратаевым [175]. Батюш­ка сам всех угощал, сам наливал вина батюшкам и мне и, подавая отцу Александру, сказал: «На, старый мой друг, выпей на здоровье». Затем, когда он стал раздавать фрукты, то поднялась такая толкотня, что архимандрит, сидевший возле Батюшки, встал и вышел, боясь быть задавленным. Мне Батюшка сам положил винограду и яблоко; когда он уходил, то мне удалось протолкнуться, и я получила его благословение; поцеловав ручку, я вернулась домой счастливейшая из счастливейших.

24 октября 1906 г.

Батюшка опять служил у нас обедню и сказал чудное слово о том, как мы должны ценить и быть благодарными Господу Иисусу Христу за то, что Он принес Себя в жертву за нас и этим искупил наши грехи; как мы должны постоянно это помнить и благодарить Господа, стараясь всеми силами исправлять свои недостатки, постоянно прося прощения у Господа, с твердым намерением впредь не грешить. Объяснил, что ветхозаветные жертвы тельцов были прообразом смерти и Воскресения Спасителя. 

Затем в игуменской Батюшка утешил свою любимую племянницу Анну Се­ме­нов­ну Орнатскую, которая только что похоронила своего ново­рож­денного младенца и сильно горевала. Он сказал, что горевать не надо, это великий грех: «Ему там хорошо, он там молится за тебя, – и вдруг, обратившись ко мне, спросил: – А у тебя, который час? – я посмотрела, оказалось, что часы остановились на пяти, и когда с грустью сказала, что и мои часы стоят, он как-то особенно весело сказал: – Да ты и сама-то стоишь!» – всех угостил чаем, благо­словил, простился и уехал.

27 октября 1906 г.

Батюшка служил обедню в маленькой церкви Иоанна Рыль­ского, я встала в коридорчик против Царских врат. Батюшка, читая канон, обратился к народу и сказал: «Смотрите, слушайте внима­тель­но, – и стал объяснять, в чем заключалась ересь Ария и Македония и как многие ею увлекались, признавая Господа Иисуса Христа не Богом, а обыкновенным человеком: – И теперь Толстой проповедует то же самое и уже скольких погубил! Смотрите, знайте и любите одного Господа Иисуса Христа и веруйте, что только Им мы живем; Он Себя принес в жертву Богу и открыл нам двери Царствия Небесного, и мы должны быть Ему вечно благодарными, любить Его всеми силами души, помнить и исполнять все Его заповеди и твердо верить, что Он близ нас и всегда готов нам помочь, лишь бы мы пребывали твердо верующими и постоянно каялись чистосердечно во всех своих прегрешениях».

По окончании канона, когда он вышел с духовенством, помолился и потом, поклонившись народу, он увидел меня и, обратившись ко мне, сказал: «Е.В., если ты приготовилась, подходи, я тебя приоб­щу». Ко мне подошла келейная матушки игуменьи и провела меня за решетку. Он был сегодня таким же сияющим, как и 19-го. Сказал чудное слово: «Что мы делали бы, если бы Господь не принес Себя в жертву за нас? Как мы должны бы были страдать и здесь, и в будущей жизни, если бы Господь не сделал этого! Конец близок, вера иссякла, никто и не думает ни о чем духовном; священных книг никто не читает, все заняты газетами, а те только распространяют ложь и сеют смуту, и потому необходимо как можно чаще приступать ко Святому Причащению, хорошенько покаявшись». 

Я прекрасно причастилась и затем прошла в игуменскую; Батюшка пришел такой бодрый, веселый, благословил и поздравил. Я поблагодарила его, что он причастил меня, он поцеловал меня в голову. Потом прошел в столовую и сел к столу, сказав: «Я чаю не хочу, я сыт Причастием». Все-таки взял стакан чаю, наложил сахару и, сказав: «Е.В., где ты?» – перекрестил его и подал мне; угостив духовенство вином, взял кусочек пирога, только попробовал его и подал мне, сказав: «На, кушай на здоровье; как я рад, что мне сегодня удалось послужить в этой церкви, которая первая была освящена; кажется, и ты была на ее освящении?» Затем прошел в кабинет и стал прощаться; так хорошо благословил, что я весь день чувствова­ла себя самым счастливым человеком.

24 ноября 1906 г.

Сегодня я видела замечательный сон. Батюшка служил у нас обедню, вдруг раскрылся купол, и я услыхала голос с неба: «Господь слышит молитвы отца Иоанна и пошлет ему и сделает все, о чем он просит». Так как сегодня день моего Ангела, то мне очень хотелось, чтобы Батюшка служил обедню у нас и хотелось быть самой заказчицей. Я попросила Перцову передать Батюшке просьбу, чтобы обедня была моя. Батюшка действительно обещал служить, и я была вполне уверена, что обедня будет моя; каково же было разочаро­вание, когда оказалось, что Перцова нашла других заказчиков. 

Я огорчилась этим обстоятельством; хотя и была приготовившись, но решилась не подойти ко Святому Причащению. Когда Батюшка вышел читать канон, я подошла и, получив благословение, просила его зайти ко мне откушать вместе с матушкой Ангелиной и получила полное его согласие. Он сегодня сказал большое слово о грехе, но так как я была взволнована чужими заказчиками, то плохо запом­нила.

Помню только, что он говорил о том, как согрешил Адам и как его грех отозвался на всех нас; с того времени мы стали страшными грешниками и совсем бы пропали, если бы Господь Иисус Христос не был так милостив, что принес Себя в жертву за нас, дав Свое Тело и Кровь для избавления от страстей. По окончании службы я ушла домой огорченная, думая, что Батюшка, так хорошо читающий в чужих душах, увидав, что я не причастилась, догадается о причине и накажет меня и не придет ко мне. И как же я обрадовалась, когда он вошел ко мне. Я бросилась ему в ноги, обняла его колени и стала просить прощения. Он поднял меня, благословил и, поцеловав меня, сказал: «Хочешь, я тебя здесь приобщу, если ты покаялась?».

Я опять упала ему в ноги и сказала: «Со слезами каюсь и прошу прощения». Он, сейчас надев епитрахиль, исповедал меня и так чудно причастил меня запасными Дарами. Затем сел к столу, налил немножко вина в рюмку, выпил глоточек и остальное вылил мне в рот, сказав: «Выпьем за твое здоровье, и поздравляю тебя».

Затем продолжал: «Ко мне являлась депутация русских людей и просила меня приехать завтра в манеж на их собрание [176] – я обещал, слава Богу, русские люди соединяются! Я сам ни к каким партиям не принадлежу, принадлежу всем, кто стоит за Бога, Царя и Россию». Попробовав всего по капельке, сказал: «Теперь мне пора, у меня еще есть именинницы; большое тебе спасибо за угощение», – благословил и поцеловал в голову. Я проводила его до кареты, он еще раз благословил и уехал.

Матушка Ангелина сказала мне содержание речи, сказанной Дубро­виным [177] Батюшке во время приглашения его в манеж. «Вы, отец Иоанн, единственный настоящий светильник православной веры, который все время горел и светил, и продолжает светить и освещать своим светом не только всю Россию, но и другие государ­ства. Все кроме вас волновались, колебались. Вы же как начали свое служение, так всё 51 год и светите, как неугасимая лампада, и мы просим ваших святых молитв и вашей поддержки нашему Союзу русских людей-монархистов, для того чтобы нам больше сплотиться и одержать победу над внутренним врагом нашей дорогой Родины, подвизаться на благо нашего Царя Самодержца и нашей Православ­ной Церкви!».

А Батюшка на это ответил: «Россия подобна громад­ному паровозу, шедшему с поездом на всех парах и вдруг сошедшему с рельс и разбившемуся на несколько паровозиков; они и стали тащить назад, каждый в свою сторону, благодаря чему весь поезд приостановился и не может двигаться; теперь необходимо во что бы то ни стало все паровозики опять соединить в одну большую машину, дурные совсем выкинув вон и заменив их новыми, чтобы направить поезд вперед по настоящему прямому пути. Настоящим русским людям необходимо теснее соединиться и общими силами вернуть Россию на ее прежнее место первой державы среди всех государств и помочь нашему самодержавному Царю водворить в ней порядок и установить мирное самодержавное православное управ­ление. Да поможет вам Господь!»

27 декабря 1906 г.

За это время Батюшка был несколько раз в монастыре и мне несколько раз удалось присутствовать на его службах и поговорить с ним в игуменской: так, 26 ноября, когда я его благодарила за его посещение, он рассказал мне о собрании русских людей в манеже, говоря: «Все было прекрасно, одушевление – громадное. Меня очень радушно встретили и проводили; я сказал слово, которое приняли с большим энтузиазмом; Дубровин тоже сказал хорошее слово; пели “Спаси, Господи», кричали “ура”, пели “Боже, Царя храни” и “Коль славен”, вообще все вышло превосходно, – и прибавил: – Как жаль, что ни тебя, ни Ивана Николаевича не было там, он так хорошо записывает мои проповеди [178]». 

Обнял мою голову обеими руками, сказав: «Ты умница, у тебя славная головка, ты, кажется, записываешь мои слова, – и на мое заявление, что я записываю все, что он говорит и делает, он, поцеловав меня в голову, сказал: – И прекрасно делаешь, ты умеешь хорошо излагать мысли; пиши с Богом и печатай». Я рассказала ему про мой сон, что я слышала голос с неба, который говорил, что все молитвы отца Иоанна услышаны. Батюшка перекрестился, подошел к иконе Спасителя и со слезами помолился и, обратившись ко мне, прибавил: «Уж как же я и молюсь за каждой Литургией, думаю, что Господь действительно услышит меня», – и опять положил мне обе ручки на голову. Затем благословил и ушел отдохнуть.

У меня сильно разболелась нога, так, что я совсем не могла встать на нее, все время лежала; хотела уже послать Батюшке телеграмму, как вдруг сегодня, 2 декабря, услыхала, что приехал Батюшка ночевать и завтра будет служить у нас обедню, я написала ему письмо, прося помолиться, и послала мою девушку, приказав передать письмо в руки и попросить мне благословения. Вскоре получила от него письмо, в котором он пишет: «Дорогая Е.В., сейчас получил ваше письмо и соболезную вам в немощи вашей. Усердно молю Господа о скорейшем вашем исцелении. Он один скорый в заступлении всех с верою прибегающих к Нему. Пожалуйте завтра для слушания канона, а если можно, и Божественной литургии». 

Я была в восторге, от всего сердца возблагодарила Господа, что Он так меня утешил, и просила дать мне сил завтра исполнить Батюшкино приказание. И – о чудо! – хорошо уснув, я встала совсем здоровой; без посторонней помощи прошла в церковь, поднялась по лестнице, и когда дорогой Батюшка пришел читать канон, я со слезами на глазах поблагодарила его за исцеление: «Я не нахожу слов, как выра­зить вам всю мою благодарность, что по вашим святым молитвам Господь сделал со мной чудо: вчера не могла встать, а сегодня пришла сама в церковь и чувствую, что могу стоять». Он так весело сказал: «По вере твоей Господь тебе и помог», – положил мне свою ручку на голову и благословил мне причаститься.

Читая канон, он обратился к сестрам и сказал: «Запомните хоро­шенько то, что вам скажу. Вы должны быть подобны Ангелам и так же беспрекословно послушны, как они. Как в ангельском чине есть Ангелы, Архангелы, Херувимы и Серафимы, и все чины беспре­кословно повинуются одни другим и Господу, как Главе всего, и наши Ангелы хранители строго повинуются, никогда не смеют ослушаться, да это им и в голову не приходит, – так и вы, дорогие сестры, приняв ангельский чин, еще на земле должны быть послуш­ливы к старшим, дружны между собой и снисходительны друг к другу, стараясь угождать одна другой, а не ссориться и не делать назло. Вы должны быть смиренными, кроткими, незлобивыми, должны подражать своим Ангелам хранителям. Слушайте внима­тель­но! Вот как учили святые отцы: один монах во время чтения задремал; старший подошел и ударил его по щеке; тот не только не обиделся, но после того случая совсем исправился и сделался весьма ретивым, настоящим послушником, вполне сознавая, что старший имел полное право так поступить, и поблагодарил его за науку, попросив у него прощения. Вот какое послушание должно быть у монаха!»

За обедней сказал слово на Евангелие от Луки: Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство [179]. «Этими словами Господь убеждает Своих последователей не бояться последствий, которые бывают уделом людей, не много помышляющих о завтраш­нем дне и думающих только об угождении плоти, но все-таки всею душою ищущих Царствия Божия. Не бойтесь! – говорит Он таким людям. Господь даст Царство, которое обещал любящим Его. Господь всегда стучит в двери нашего сердца через разные обстоя­тельства – горестные и радостные, через скорби – и постоянно призывает к покаянию и исправлению или к благодарности. Будьте же вы всегда готовы, в который бы час ни пришел Господь: работайте, молитесь, кайтесь, не привязывайтесь ни к богатству, ни к славе, ни к чему преходящему и земному, возлюбите Господа всем сердцем и всей душой». 

Я прекрасно отстояла всю обедню и причастилась; затем прошла в игуменскую, где Батюшка ласково поздравил с принятием Святых Таин, напоил чайком; потом прошел в свой кабинет и там еще поговорил с нами, страшно возмущаясь, что благодаря свободе печати пишут ужасные ложные вещи и затрагивают таких людей, которых не следовало бы трогать. Кто-то из присутствующих заметил, что многие удивляются, что Батюшка каждый день служит. Он сказал на это: «Слава Богу, что Господь дает мне сил, а служение Литургии – это моя жизнь, Святые Таинства меня поддерживают, благодаря им у меня достает сил делать то, что я делаю». Затем стал прощаться, всех благословил, меня поцеловал в голову, сказав: «Смотри, не хворай», – и уехал. Нет слов выразить, какая я вернулась домой счастливая.

23 января 1907 г.

Батюшка все это время прихварывал и с 3 января не был у нас, раз заехал ненадолго. Я прошла в его кабинет, он ласково поздоро­вался, назвав меня дорогой, посадил возле и сказал, что ему очень понравилась речь Грингмута, сказанная в Смоленске [180]; что в ней все правда – глубокая, искренняя правда. Я сказала: «Какая теперь стала тяжелая жизнь, мне думается, что земная наша жизнь и есть настоящий ад». 

Он, так ласково, отечески посмотрев на меня, сказал: «Да, теперь это, пожалуй, действительно так: ужасное время переживаем, – а знаешь, я все-таки твердо уверен, что Господь милостив, накажет, но и помилует нас, что все пройдет, и еще наступят светлые дни». В это время к нему подошла молодая девушка и, показывая ему карточку своего жениха, стала просить дать ей совет, выходить или отказать ему, сказав, что он вдовец и имеет двоих детей. Он сначала сказал: «Да как же я дам совет, когда я его не знаю, вы сами его хорошенько узнайте». 

Она заявила, что решила поступить так, как он скажет. Батюшка, услыхав, что жених не пьет и в карты не играет, сказал: «Ну что же, выходите с Богом». Она встала на колени, и он благословил ее; затем всех тут находив­шихся благословил и уехал.

Сегодня служил обедню, и когда пришел читать канон, то ласково поздоровался и благословил, говоря слово, и объяснил значение слов пятидесятого псалма: Окропиши мя иссопом, и очищуся [181]. В Ветхом Завете иссопом назывался пучок растения, который обмакивали в крови жертвенных животных и потом окропляли всех молящихся; пророк Давид провидел под иссопом жертву, которую принесет за нас Господь Иисус Христос, распяв Свою плоть на Кресте, и дает нам окропление Своею Кровию посредством Таинства Святого Прича­ще­ния.

По окончании обедни я прошла в игуменскую; сказала Батюшке, что я тоже все это время хвораю сильным бронхитом, и просила его помолиться; потом передала ему письмо матушки Антонии из Орла, в котором она жалуется на разные горести и просит меня приехать к ней. Батюшка обласкал меня, сказав: «Я и сам немножко прихвор­нул, а больше поленился. Знаешь, что я тебе скажу: сидеть так долго не годится, нехорошо. Я себе позволял лишний часок уснуть и заметил, что без деятельности делаешься каким-то слабым и нет той энергии. Я служил Литургию неопустительно, и это только и под­держивало меня. Мороза моя болезнь не выносит». 

Стал читать письмо и с первых же строк взволновался, говоря: «Вот ведь, и такую старушку не оставляют в покое, – и, повернувшись ко мне, реши­тельно и даже повелительно сказал: – Завтра же поезжай непремен­но, утешь и успокой матушку Антонию; я тебя благословляю; ты там поправишься, твое нездоровье пройдет, поезжай с Богом, успокой старушку, а я буду за вас молиться. Передай ей мой поклон и благословение, – поцеловал меня в голову и благословил полным крестом. – А как утешишь, возвращайся назад, там не засижи­вайся». Я проводила его до кареты, он еще раз благословил и, сказав: «До свидания, дорогая Е.В.», – уехал.

18 февраля 1907 г.

Прекрасно совершив свою поездку в Орел, я 12-го числа имела счастье видеть дорогого Батюшку и поблагодарить за его святые молитвы, по которым я выздоровела. Батюшка обрадовался, увидав меня, и сказал: «А! Здравствуй, дорогая моя, как же ты съездила? Я получил твою телеграмму о твоем нездоровье и подумал, что ты, пожалуй, не вернешься». 

Я поцеловала его ручку, сказав: «Вы, дорогой Батюшка, воскресили меня вашими молитвами; у меня были страшные боли в желудке при температуре 39,5 и пульс 94». Он покачал головкой, сказав: «О! О! Серьезно: ну, рассказывай». Я подала ему письмо игуменьи Антонии, в котором она благодарит его за то, что прислал меня к ней. Батюшка, прочитав письмо, сказал: «Слава Богу, что тебе удалось утешить ее и помочь ей в водворении мира», – благословил мне завтра у него приобщиться и ушел отдохнуть.

13-го Батюшка служил обедню и сказал чудное слово о том, что не следует привязываться ни к чему земному и не надо поддаваться страстям, а надо все заботы направить на то, как спасти душу свою и как приготовить ее к будущей жизни. «Необходимо постоянно помнить, что Второе Пришествие Христово близится. Нечего думать об удовольствиях, а нужно быть готовым, чтобы предстать на Страшный Суд». Я причастилась, потом поговорила еще с Батюшкой в игуменской, получила его благословение и вернулась домой счастливая и радостная, и в чудном настроении духа провела весь день, а сегодня, 18-го, совсем неожиданно Батюшка приехал ко мне в 9 часов вечера; входя, так радостно поздоровался, сказал: «Я нарочно приехал к тебе поздравить тебя с наступающим новолетием твоим», – благословил и подал ручку, которую я от всего сердца поцеловала. 

Он поцеловал меня в голову, прошел в мою комнату и, преклонив колена, помолился, опять благословил, сказав: «Дай тебе Бог здоровья; твоя телеграмма из Орла меня сильно напугала, я боялся, чтобы ты не расхворалась серьезно». Я упала ему в ножки, сказав: «Я не знаю, как мне и благодарить вас за ваши молитвы, по которым я сразу встала». Он сказал: «Благодари Господа, Который по твоей вере и посылает просимое». Сел на диван и, как-то особенно ласково посмотрев на меня, сказал: «Как у тебя тут все чисто, светло, тепло и аккуратно», – и сам помог приготовить все к молебну. 

Про себя сказал, что он теперь чувствует себя хорошо, конечно, по-старчески. Весь молебен простоял на коленях и так молился, что чувствовалось, что вся его душа и сердце возносились к Господу, с особенным дерзновением просил мне долголетия, здоровья, просвещения, мудрости, сил, терпения и всякого благо­получия, так же тепло молился и о всех присутствующих. Сев к столу, стал всех угощать чаем; сказал, что завтра будет служить на Бежецком подворье [182], и благословил мне причаститься у него, потом выпил глоток вина за мое здоровье. 

Я спросила: «А что, дорогой Батюшка, вас не тревожит Государственная Дума?» – он, посмотрев на икону Спасителя, сказал: «Ведь Господь Сам знает, что делает, да будет Его святая воля – я твердо верю, что Он пошлет нам то, что будет нам во благо, – и вдруг прибавил: – Как ты хорошо сделала, что бросила спиритизм, – и положил мне ручку на голову: – Печатай свой дневник, я благословляю». Я сказала: «Я всем обязана вам, бесценный Батюшка, и всей душой благодарю Господа, что Он послал мне в вас такого духовного отца! По вашим святым молитвам и под вашим руководством так хорошо живется!» Затем, утешив всех ласковым словом, всех нас благословил и уехал. Я проводила его и чувствовала себя на седьмом небе. 

19 февраля Батюшка прочитал канон у нас и несколько раз обращался к мона­хиням, говоря, что нужно бороться со страстями и очищаться от всех плотских вожделений, у Господа обителей много, земля – самая маленькая планета, какая масса Ангелов и какое чудное их житие! Как нам необходимо направить все свои усилия на то, чтобы исправить все свои недостатки, а для этого мы не только не должны допускать худых дел, но должны избегать и всяких помыслов. Окончив канон, проехал на Бежецкое, куда и я проехала и, пре­красно отстояв обедню, причастилась; весь день провела в чудном настроении.

4 марта 1907 г.

Так как я постоянно хвораю и только по Батюшкиным молит­вам постоянно излечиваюсь то от одного, то от другого недуга, меня и начала тревожить мысль, правильно ли я живу, не служит ли этому причиной то, что я не вступила в монашество? Я написала Батюшке, подробно изложив все и прося его дать мне совет, как мне вести дальше мою жизнь. И сегодня была очень обрадована, получив его чудное письмо, которое и помещаю тут: 

«О Христе возлюбленная дщерь моя, Е.В. Получил сейчас сердечное длинное письмо Ваше, прочел и считаю долгом немедленно отвечать Вам, чтобы не томить ожиданием. Прежде всего благодарю Вас за истинно родственные, святые ко мне чувства, которые Господь вложил в сердце твое, а затем за то доверие ко мне, как к священнику, коим Вы удостаиваете меня. “Так ли я живу?” – чтобы ответить Вам на этот вопрос, я возь­му из Вашего письма слова, которыми докажется, что ты (или вы) живете по воле Божией и для собственного Вашего великого блага – для вечности. Вы сами пишете мне, что Вам в обители нашей благо, мирно, удовлетворенно, что Вы живете как бы на каком-то оазисе: кругом бури и волнения, но они Вас не касаются, и – слава Богу! Вы, значит, в тихой пристани. Чего же и желать лучше? Где Вы в мире или в другом месте найдете такое неоцененное благо? 

Не Сам ли Господь указал Вам эту пристань душевную, а если так, то и живите в ней до скончания вашего тихого жительства; по примеру других наших инокинь, княгинь и княжон, или великой княгини нашего времени Александры Петровны [183], вручите себя совсем Христу, приняв обет всецелой Ему преданности себя и приняв иноческое пострижение. Имуществом распоряжайтесь по вашему доброму усмотрению; болезни различные великодушно переносите как крест, посланный вам от Бога для очищения грехов и для обучения терпению. Сказано: терпением вашим спасайте души ваши [184], – без терпения никто не спасется. Если совет мой примете, то рас­по­рядитесь собою, своим достоянием, не откладывая надолго, ибо час воли Божией неизвестен. Не сегодня, завтра, послезавтра раз­дастся глас: се, Жених грядет, придите в сретение Его [185]. 

Ваш покорный слуга и смиренный молитвенник, грешный иерей Иоанн Сергиев».

28 февраля [186] 1907 г.

Только что прочла это письмо, как получила извещение, что Его Высокопреосвященство митрополит Антоний сегодня в 5 часов примет меня. Я поехала и была осчастливлена его любезным приемом и сердечным отношением к моей просьбе; поклонилась ему в ножки и попросила у него благословения поступить в Иоан­новский монастырь и принять постриг. Он так участливо спросил: «А как же вы расстанетесь с пенсией?» 

Я стала просить его похлопо­тать, чтобы ее оставили; владыка был так милостив, что обещал похлопотать, но только заявил, что за успех не ручается, и при этом прибавил: «Неужели вы думаете, что монашество больше спасет? Для Господа все равно. Напишите прошение игуменье Ангелине, а она пусть подаст его мне, чтобы вас приуказали послушницей, а потом, к Пасхе, можно будет и постричь». Вернувшись домой, я хотела повидать матушку Ангелину; оказалось, что она нездорова и никого не принимает.

11 марта 1907 г.

Дорого́й Батюшка служил у нас в монастыре обедню; выйдя читать канон, он ласково поздоровался, благословил и похлопал по больной щеке; у меня сейчас же прекратилась боль, и я прекрасно отстояла всю обедню. Говоря слово, Батюшка объяснил значение сегодняшнего Воскресенья – Торжества Православия: оно установ­лено в память восстановления почитания икон, на которые было воздвигнуто гонение, и прибавил: «Необходимо почитать святые иконы; глядя на них, мы воспоминаем всех святых, всех молитвен­ников наших, которые теперь ходатайствуют за нас пред Престолом Всевышнего. 

Мы теперь живем в такое время, когда размножились секты – пашковцы, толстовцы и другие, которые отвлекают верующих от Христа, проповедуя ложное сатанинское учение. Боже вас сохрани, сестры и братия, слушать эти учения и верить распро­стра­нителям его; держитесь православной веры, исполняя все предписания Церкви, почитая святые иконы и часто, но достойно приступая к Святому Причащению, и Милосердный Господь удостоит вас Царствия Небесного».

По окончании службы я прошла в игуменскую; когда Батюшка пришел в кабинет, он ласково поздоровался, усадил меня и сказал: «Какое великое благо сделал нам наш Милосердный Господь, дав нам в Святом Причащении Свою Кровь и Плоть! Какая это нам под­держка. Вот веришь ли, Е.В., я только и живу Причащением и каждый раз после принятия Святых Таин чувствую, что я обнов­ляюсь, укрепляюсь духовно и физически; являются силы и чудное настроение. Какие жалкие лютеране и католики: у них причастье не полное, и потому они наверно лишены этого счастья». Затем сказал, что едет в Устюжну [187], стал прощаться, благословил и уехал.

30 марта 1907 г.

Сегодня Батюшка посетил меня; чудно отслужил молебен, со слезами просил Господа и Царицу Небесную наградить меня благо­датью, чтобы она оживила и укрепила меня в терпении и перене­сении трудов и исцелила бы все мои недуги, и очень обильно окропил меня святою водой. Потом сел к столу и стал угощать чаем; я встала на колени около него, но он поднял и, усадив рядом, обнял меня и, посмотрев на меня особенно ласково, сказал: «Ведь Москва меня с тобой познакомила, дорогая Е.В.!»

На мое заявление, что вот уже 20 лет, как я отдала ему свою волю, Батюшка сказал: «Ну так теперь я буду тебя ковать, как куют железо на наковальне!» Я на это сказала: «Я настолько готова исполнить вашу волю, что, если бы вы сказали – бросься сейчас в Карповку, – я, не задумываясь, сейчас исполнила бы». Батюшка откинулся к спинке кресла и так весь и просиял; подал мне блюдечко с чаем, весело сказав: «Выпей на здоровье, дорогая моя, – затем подал госпоже Ч., сказав: – Твоего супруга я постоянно вспоминаю». Когда она ответила: «Я только вами и живу, Батюшка», – он сказал: «Не мною, а Господом», всех обласкал, утешил, благословил и уехал.

25 апреля 1907 г.

Узнав, что Батюшка приехал в игуменскую, я прошла в его кабинет и поздравила его с праздником, он похристосовался, милостиво принял от меня вышитые две пелены моей работы и дароносицу и похвалил работу, сказав: «Да ты этими пеленами заработаешь себе Царствие Небесное, – поцеловал в голову и, усадив рядом, сказал: – Знаешь ли, как я 23-го прихворнул; был царский день [188], и хотя я уже чувствовал себя очень нехорошо, но почел долгом в этот день непременно отслужить обедню и хоро­шень­ко помолиться за Царицу и Царя. Я с большим трудом совер­шил службу, а под конец так страшно ослабел, что упал, уходя из церкви. Теперь я чувствую себя, слава Богу, немного лучше, нужно поменьше кушать; мирские оттого так часто хворают, что обреме­няют свой желудок, – вот и я скушал лишнее, оттого и стало нехорошо; а как человеку немного надо, чтобы существовать!» Стал жаловаться на сильную жажду и скушал кусочек апельсина и частичку дал и Чельцовой. 

В это время к нему подошла одна из его почитательниц и поднесла большую корзину фруктов, поздравила с праздником и стала выговаривать ему, что он совсем не бережет себя, никогда не отдыхает, и как только он ведет такую жизнь – это просто удивительно! Батюшка улыбнулся, говоря: «Я превосходно сплю ночью и подкрепляюсь». На ее возражение, что ночью-то он наверно все молится, Батюшка сказал: «Ну, нет, разве только когда не спится, так сидя помолюсь». Она продолжала: «Вот и теперь, ведь видно, что вы страшно устали, а все-таки допустили нас к себе, конечно, мы видим, что вы утомлены и жаль нам вас страшно, но верите ли, дорогой Батюшка, так и хочется взглянуть на вас и получить ваше благословение, ведь по вашим молитвам мы дела­емся совсем другими; исправляемся, начинаем любить Господа, начинаем исполнять как следует заповеди. Даже дети! Как они вас любят: мой больной сын, – о котором ради Христа помолитесь, Батюшка, – все время просит: “Мамочка, почитай мне Батюшкину книжку!”»

Он ласково, добро улыбнувшись, сказал: «Ваше доверие и любовь ко мне – и дают мне силу переносить и утомление. Я вижу, что детки меня любят, так всегда ласково протягивают мне ручки; и как мне приятна эта их искренняя, чистая любовь! Я за все это постоян­но благодарю Господа, утешаюсь и подкрепляюсь». Затем, сказав, что ему холодно, прошел в свою спаленку, надел там шубу, потом сел, велел подать чай и стал всех угощать; налив из своего стакана на блюдечко и подавая мне, сказал: «Ну, выпьем, дорогая Е.В., с Божиим благословением!» Всех утешил и, сказав, что он очень устал, благословил и пошел к себе; вдруг вернулся, вынул из кармана чудное яблочко и протянул мне; я поцеловала ручку и, простившись с матушкой Ангелиной и со всеми, вернулась домой счастливая.

26-го, встав пораньше, пошла в церковь. Утреня уже началась; служба вышла необыкновенно торжественная; Батюшка пел с духо­вен­ством, ходил с трехсвечником, говоря: «Христос воскрес». Сказал хорошее слово на беседу Господа с Никодимом. «Когда Никодим-князь пришел побеседовать с Господом, будучи твердо уверен, что он, как кровный еврей и потомок Авраама, непременно должен наследовать Царство Небесное, Господь сказал ему, что он, так думая, жестоко ошибается; для того чтобы наследовать Царствие Небесное, нужно возродиться свыше, то есть оставить совсем ветхого человека и обратиться в нового; избавиться от всех грехов, которые сопровождают человека от утробы матери и от которых мы избавляемся в Крещении, но потом опять начинаем грешить и тут уже должны прибегать к Покаянию» [189]. И, обратившись к сестрам, сказал: «А вы не думайте, что вы безгрешны и что вам уже открыты двери Царствия Небесного, а постарайтесь хорошенько покаяться, да и прибегайте к Покаянию почаще; и так поступайте всю жизнь, пока не свергнете с себя совсем ветхого человека и преобразитесь в нового, победив все страсти. – Затем прибавил: – Хорошо покаяв­шись, можно часто приобщаться». Я прекрасно приобщилась и, получив Батюшкино благословение, вернулась довольная и счаст­ли­вая домой.

1 мая 1907 г.

Батюшка служил у нас обедню и, хотя страшно утомился, но все же зашел ко мне, обласкал меня, прекрасно помолился, служа молебен, благословил мне провести лето в Орле у моей любимой матушки Антонии, сказав: «Она такая славная, чудная, духовная игуменья и тебя так любит, тебе там будет очень хорошо, передай ей мой поклон и благословение». Про свое здоровье сказал, что опять ему было нехорошо, и прибавил: «Самое лучшее – это питаться одними Святыми Тайнами», – и при этом так посмотрел, что можно было по его глазкам увидеть, что Святые Тайны действительно его питают своею благодатию с избытком. Напоил меня чайком. 

Одному присутствующему тут господину благословил устроить общежитие у слепых, другой, полковник, пожаловался, что ему очень тяжело и хочется поговорить с Батюшкой: Батюшка так живо ответил ему: «Знаю, знаю, голубчик», – вынул какую-то сумму денег и передал ему, тот взял; тогда Батюшка подал ему стакан чаю и сам поднес к его губам, говоря: «Выпейте на здоровье!» – затем протянул мне руку, благословил и ушел в игуменскую.

3 мая 1907 г.

Когда Батюшка вышел читать канон, я подошла к нему, по­про­сила его помолиться за одну болящую и пожаловалась, что на меня напала тоска; он положил обе ручки на голову, погладил, по­хлопал по больному плечу и, благословив, стал читать канон; дал целое наставление монахиням, говоря, что им необходимо побороть все страсти, совсем переделать себя и сделаться новыми тварями; нужно терпеливо переносить все невзгоды и несправедливости, нужно, откинув ветхого человека, исправить свое сердце. Потом Батюшка благословил всех, дал поцеловать ручку и простился; спускаясь с лестницы, переполненной монахинями, сказал: «Вы – черная сотня, а должны сделаться беленькими». Вместе с другими и я подошла здесь к Батюшке; он благословил и меня, и уехал.

5 мая 1907 г.

Сегодня до начала обедни я прошла в кабинет дорогого Батюшки и попросила его исповедать меня, что он и исполнил с большим удовольствием; я подала ему лист с написанными грехами; он, читая его, положил мне руку на голову и крепко прижал ее. Я со слезами просила у Господа прощения. Прочитав все, сказал: «Спаси­бо тебе, что ты созналась и покаялась; побольше вникай в себя и в свое сердце и старайся отыскивать там свои недостатки, и тебе некогда будет заниматься чужими делами. А теперь я прощаю и да простит тебе Господь все твои прегрешения», – встал на колени и со слезами помолился. Я от всей души поблагодарила и пошла в церковь.

Батюшка, выйдя читать канон, сказал: «Христос воскрес», – всех сестер благословил и дал поцеловать ручку. Опять говорил сестрам, что надо победить все страсти и следовать примерам святых: какие они претерпевали мучения и всё с радостью переносили. Велико­мученицу Варвару строгали ножами, а она все терпела и благода­рила Господа; нас теперь таким мучениям не подвергают, зато нрав­ственные страдания учат терпению и надо за все встречающееся с нами благодарить Господа. Сказал большое слово о том, как несчастны те люди, которые не верят в Господа и считают, что мир сам собою произошел; какую они готовят себе будущность, живя только настоящею жизнью, не признавая загробной и Царства Небесного. «А вы, сестры и братья, верьте, что ни одна черта, ни одна йота не останется не исполненной [190] и все неверующие подвергнутся вечным мучениям». Я, причастившись, почувствовала себя такою счастливой, что от всего сердца возблагодарила Господа и весь день провела в чудном настроении духа.

12 мая 1907 г.

Дорогой Батюшка уехал в Суру [191]. Я ездила на станцию прово­дить его; собралась такая масса народу, что я едва добралась до него; Батюшка ласково поздоровался, благословил, перекрестил полным крестом и поцеловал в голову, пожелав счастливого пути в Орел; поговорить не удалось, но я вернулась домой довольная тем, что получила благословение, твердо веря, что лето проведу благопо­лучно.

27 августа 1907 г.

Вернувшись из Орла, мне страшно хотелось повидать дорого­го Батюшку, и сегодня наконец я не только была обрадована его приездом в игуменскую, но и была осчастливлена его отеческим, сердечным вниманием, удивившим всех присутствующих. Не успел Батюшка подняться в игуменскую, как туда собрался весь монастырь и множество мирских; все комнаты были переполнены народом, в кабинете, где он находился, дверь была заперта, и все ожидали его выхода. 

Я вошла вместе с отцом Иоанном Николаевичем Орнатским и остановилась вдали, в зале, чтобы не толкаться. Вдруг открылась дверь, и появился дорогой Батюшка, такой слабенький, худенький, но розовый и благодатный. Сейчас же увидел меня и направился ко мне, распростер свои ручки и принял меня в свои объятия, крепко прижав к своей груди; поцеловал в голову, говоря: «Да как же я рад, что я тебя вижу, дорогая моя, милая моя доченька»; и несколько раз он обнимал и целовал меня, как самый любящий отец; спросил: «Да как же ты провела лето? Как ты чувствуешь себя?» Я поклонилась ему в ножки, говоря: «Вашими святыми молитвами все лето провела хорошо». Увидав отца Иоанна Николаевича Орнатского, Батюшка также обрадовался ему, обнял его и поцеловал, говоря, что имеет к нему большую просьбу, что только ему одному он может поручить отвезти мощи в Архангельск [192], и прибавил: «Поезжай поскорей, все расходы я заплачу». 

Говоря с ним, он все время держал свою руку на моем плече, я же старалась оградить его от натиска толпы; Батюшка еще раз обнял и поцеловал меня и, смотря своими чудными, милостивыми глазками, несколько раз еще повторил, что очень рад меня видеть: я сказала: «По вашим святым молитвам матушка Антония еще не умерла, а стала чувствовать себя немного получше». Он на это сказал: «Ну и слава Богу, пусть еще немного поживет». Толпа монахинь так напирала, что мне ужасно трудно было ее сдерживать; тогда матушка Ангелина пропустила меня в кабинет, а сама встала на мое место и просила монахинь не толкаться, а подходить спокойно и, поцеловав ручку Батюшкину, сейчас же отходить. Певчие запели, но Батюшке не понравился их напев, он сказал, что в нем мало души, и сам запел; они повторяли, и он их похвалил.

Придя в кабинет, я горько плакала, думая, что Батюшка так обла­скал меня потому, что слабеет и, пожалуй, больше не приедет, и как бы это свидание наше не было последним. Батюшка, войдя, опять прижал меня к своей груди, поцеловал и ласково, хорошо смотря на меня, сказал: «Да как же ты похудела-то, дорогая моя, любимая». Про себя сказал: «Я сильно слабею, сегодня немножко получше чувствую себя, а третьего дня так ослабел во время службы, что просил, чтобы меня поддержали: боялся упасть. Только и живу Святыми Тайнами». На мой вопрос, отчего он не ответил на мою телеграмму, Батюшка сказал: «Я не получал, – а потом, улыбаясь, прибавил: – Вот видишь, я сам приехал к тебе». Посмотрев в окно на богомолок, он всех их благословил; похвалил живопись нового учителя монахинь, любуясь иконами, разложенными на столе, и потом спросил, скоро ли будет устроен переулок. Матушка Ангелина сказала, что на днях приступят к работе.

Затем Батюшка прошел в столовую пить чай; идя, положил мне ручку на плечо и сказал: «Пойдем со мною, дорогая моя»; по дороге обласкал благодетеля монастырского Елеазара Михеича, поцеловал его, спросил, как идет работа и скоро ли закроют переулок, и за обещание сделать это скоро похвалил и подбодрил его. Помолив­шись, подошел к окну и стал восхищаться садиком и огородом, подозвал меня и говорит: «Полюбуйся, дорогая моя доченька, какая прелесть, какая роскошь, ведь как тут хорошо, и речка-то Карповка какая красивая, и деревья какие чудные, и монастырь хорош, и средств в нем много, полюбуйся, дорогая моя», – и поцеловал меня. 

Я, поцеловав его ручку, сказала: «Дай-то, Господи, чтобы вы были здоровы, а без вас всё ничто»; он еще поцеловал меня в голову, еще помолился и сел к столу; скушал несколько ложечек ухи и стал всех угощать чаем, говоря: «Трудящийся да яст от своих трудов» [193]. Затем стал прощаться, благословил всех и меня, сказав: «Прощай, дорогая». Мы проводили его до кареты; из кареты он еще раз всех благословил. Все монахини и все живущие при монастыре пора­жены таким особенным вниманием ко мне дорогого Батюшки и спрашивают друг дружку, что за причина этому.

3 октября 1907 г.

Весь сентябрь Батюшка не приезжал; на все мои письма с просьбой дать благословение посетить его в Кронштадте я ответа не получала (потому что ему не давали их). Сегодня отец Иоанн Николаевич предложил мне поехать с ним повидать Батюшку. Мы прекрасно совершили дорогу; погода благоприятствовала, солнце светило ярко, и воздух был восхитительный. 

Приехали прямо к Батюшке, но его не было: он поехал покататься; нас приняла его супруга и стала угощать чаем. В это время вернулся дорогой Батюшка и сейчас же позвал к себе отца Иоанна Николаевича и довольно долго беседовал с ним; потом вышел, радостно поздоро­вал­ся со мной, благословил, повел меня в свой кабинет и сказал: «А я все время собирался к тебе, а вот наконец-то ты сама приехала, чему я очень рад. Я все хвораю; сегодня, слава Богу, немножко получше, да чего же и ожидать-то в мои лета? Старость берет свое, чувствую, что отхожу от вас, и хочется мне туда, и жаль вас всех оставить; уж очень вы меня жалеете и крепко молитесь за меня; хотел бы я еще послужить вам, но чувствую, что силы слабеют: я ничего не могу кушать, как только съем что-нибудь, сейчас чувствую себя хуже». 

Мы сидели у его письменного стола перед чудным иконостасом. Я встала, поклонилась ему в ножки и сказала: «Как и чем могу я отблагодарить вас за все, что вы сделали со мной? За то, что вы сделали меня совсем новым человеком?» Батюшка так и просиял и, положив свои ручки мне на голову, так весело сказал: «Я ничего не сделал, все Господь, Его и благодари!» Я еще больше расплакалась, до того я глубоко чувствовала благодарность к Ба­тюш­ке; слезы лились, я не могла их сдержать и продолжала: «Из такой гордой, самолюбивой, своевольной – вы сделали то, что я совсем отрешилась от своей воли и совсем разлюбила мир и все его прелести». Батюшка, так же чудно смотря на меня и целуя в голову, сказал: «Благодари Господа – это Он, Милосердный, сделал с тобой за то, что у тебя у самой душа чудная, чистая, как кристалл, послуш­ная и покорная, ты сама достигла всего этого». 

Встал и со слезами помолился Господу. Я спросила: «Как же вы прикажете мне посту­пить с моею жизнью? Ведь я все прихварываю». Он, посмотрев на меня внимательно, сказал: «Слава Богу, ты хорошо выглядишь». – «Благословите мне одеться в рясофор!» Он, еще веселей взглянув на меня, сказал: «А ты приготовилась к тому, что тебе придется много выносить неприятностей? Монашество – великое благо, посред­ством его легче попасть в Царствие Небесное; если хочешь посту­пить в монашество, то возьми себе в пример житие преподоб­ных Синклитикии и Евфросинии [194], и если не боишься трудов, то одевайся!» Я опять поклонилась ему в ножки и поблагодарила за все.

Я подала ему апостольник, который мне подарила игуменья Антония, и попросила его надеть на меня, что он и исполнил; взял его в руки, помолился, перекрестил его, положил свои ручки мне на голову и еще помолился, перекрестил голову, надел и, опять положив ручки на голову, помолился; что-то тихо прочел. Я покло­нилась в ножки и от всего сердца поцеловала его ручки. 

Он благо­словил меня завтра причаститься у него. Я посидела немного с супругой Батюшкиной и затем прошла в Дом трудолюбия, где мне дали хорошую комнатку; я прекрасно помолилась дома, со слезами благодарила Господа, что Он удостоил меня повидать Батюшку и получить его благословение на вступление в монашество; теперь все равно, оденут меня или нет, я сама себя должна уже считать вышедшей из мира; Господь все видит и знает, и да будет во всем Его святая воля. 4 октября я, прекрасно приготовившись, в 6 часов прошла в собор, мне дали хорошее место недалеко от Царских врат, так что, когда Батюшка вышел говорить слово, то я оказалась почти возле него.

Он говорил слово на Евангелие от Луки, как Господь о Своем небесном посланничестве указывал на свидетельство Иоанна Крестителя и как все иудеи молчали, потому что не могли ничего сказать против, а сами ничему не верили [195], – и прибавил: «Так всегда бывает: что ни говори неверующим и заблуждающимся, как убедительно ни доказывай им истину, они все остаются неверую­щими. Вот, как толстовцы и пашковцы: их ничем не разубедишь; жалкие, несчастные люди, сами гибнут и других губят, прельщая и развращая своими извращенными толкованиями Евангелия и всего Священного Писания. Дорогие братья и сестры, не слушайте этих отступников, держитесь крепко нашей святой веры и почаще приступайте к Святым Тайнам».

Я прекрасно причастилась и прошла к Батюшке на квартиру, где меня очень любезно приняла супруга Батюшки. Вскоре приехал и сам дорогой Батюшка; ласково поздоровался, благословил и поздра­вил с принятием Святых Таин. Сейчас же причастил запасными Дарами одну больную даму, которую каждый день приносят на руках из Дома трудолюбия, и Батюшка причащает ее на дому, потом дал приложиться ко кресту ей и нам, сказав: «Свет Христов да просветит вас, – дал мне свою книжечку, сделав на ней надпись, причем сказал: – Я исполнил твою просьбу, дорогая Е.В., а если бы ты только знала, как мне трудно писать»; разделил свою просфо­рочку со мной пополам, сел к столу и сам налил мне чашку чая, сказав: «Кушай на здоровье», – сам же ничего не пил, а сказал: «Я страшно утомился, пойду немного отдохну». Я попросила благосло­вить меня, сказав, что сейчас еду домой. Он благословил, сказав: «Поезжай с Богом». Я преблагополучно вернулась домой и от всей души возблагодарила Господа.

30 октября 1907 г.

Сегодня Батюшка опять служил у нас в монастыре обедню. Читая канон, он обернулся к монахиням и сказал: «Необходимо постоянно каяться, исправляться, очищать свое сердце от всяких грехов; на здешнюю жизнь надо смотреть как на переходную, нельзя ею прельщаться, она есть только подготовка к будущей настоящей жизни, там мы только начнем жить; а для того, чтобы к ней приготовиться как следует, необходимо отстать от всех своих греховных навыков; а, чтобы отстать от них, необходимо постоянно каяться и каяться». Батюшка сам исповедал нескольких и сказал чудное большое слово о покаянии, начав словами Спасителя: покайтесь, ибо приблизилось Царствие Божие [196].

24 ноября 1907 г.

Получив от дорогого Батюшки разрешение и благословение провести день моего Ангела у него, я вчера с моею большою приятельницей приехала в Кронштадт прямо к Батюшке; мы застали его сидящим, в ватном подряснике с вышитым поясом, у стола за чтением. Я поклонилась ему в ножки и, поцеловав его ручку, едва сдержала слезы, увидав, как он страшно похудел и каким выглядел страдающим и слабым, у меня так и заныло сердце. 

Он так радостно поздоровался, благословил и сказал: «Вы ведь прямо с дороги, садитесь поскорей, да выпейте со мной кофейку». Сам его приго­товил, налил и, подавая, сказал: «Выпей на здоровье». Я поцеловала его ручку, сказав: «Не знаю, как и благодарить вас, что вы благосло­вили день моего Ангела провести с вами». Он, ласково посмотрев на меня своими чудными, добрыми глазками, сказал: «Я очень, очень рад видеть тебя; здоровье же мое ничего не улучшается: старость, слабость, все болит, ничего не поправляюсь. Служу, но с большим трудом». Когда я спросила, читал ли он о чу́дном спасении генерала Гершельмана [197], он так оживился и весело сказал: «Как же! Ведь настоящее чудо совершил Господь, – и перекрестился, говоря: – Слава Тебе, Господи, за Твое неизреченное милосердие к нам, греш­ным. Да, истинно все сбывается, что сказано в Евангелии: двое будут вместе; одна берется, а другая оставляется [198]». 

Потом, спросив меня, понравился ли мне кофе, сказал: «И я сегодня выпил кофейку, а то ведь почти ничего не ем: питаюсь только Святыми Тайнами да пью минеральную воду, – сейчас же принес бутылку и дал мне попро­бовать, сказав: – Вода так вкусна, что хочется выпить всю бутылку». 

Вдруг он закашлялся и схватился за грудь обеими руками: видно было, что он сильно страдает. Он встал, благословил нас, сказав: «Вы переночуйте в Доме трудолюбия, там вам будет очень хорошо, приготовьтесь и завтра причаститесь, а я страшно устал и пойду отдохнуть». Мы отстояли всенощную в эстонской церкви [199] и, пре­красно приготовившись, отлично провели ночь в Доме трудолю­бия. Сегодня, встав пораньше и прочитав правила, прошли в собор; но, увидав большую толпу за решеткой, мы остались стоять у свечного ящика; моя приятельница чувствовала себя нехорошо, и мы побоя­лись толкотни и решили попросить Батюшку приобщить нас у него. 

Отстояв всю обедню и прекрасно помолившись, мы приехали к Батюшке. Когда он вернулся, то выглядел совсем слабеньким, но радостно поздоровался, поздравил с днем Ангела и, узнав, что за толпой нам не удалось причаститься, сказал: «Я сейчас вас приобщу, – прошел к себе и, вернувшись, приобщил и эту убогую больную и все время говорил: – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, поми­луй нас, грешных», – дав приложиться ко кресту, он разделил свою просфорочку с нами; несмотря на страшное утомление, он сел к столу и сам стал наливать чай и, подавая, совсем слабеньким голосом сказал: «На, дорогая моя именинница, выпей на здоровье!» Затем Батюшка подал чай другим и своей супруге Елизавете Кон­стан­тиновне, сам же выпил один только глоточек; все наливал на блюдечко из своего стакана и поил мою больную приятельницу. 

Он выглядел таким слабым, что я не посмела ничего с ним говорить, а только внутренне молила Господа укрепить дорогого Батюшку и избавить от страданий. Затем Батюшка сказал: «Простите меня, больше не могу, должен пойти отдохнуть», – и благословил, пожелав нам счастливого пути. Мы преблагополучно вернулись домой.

18 декабря 1907 г.

Сегодня мне опять удалось побывать в Кронштадте; мы при­еха­ли с племянницей дорогого Батюшки, Анной Семеновной Орнат­ской. Как только мы вошли, Батюшка сейчас же вышел к нам, очень ласково улыбался и, обращаясь ко мне, сказал: «Очень большое тебе спасибо, что ты приехала», – благословил и поцеловал племян­ницу. «Ведь вы с дороги, садитесь поскорей, да покушайте, – затем обратился к супруге своей: – Смотри, хорошенько угощай дорогих гостей», – и ушел к себе. Мы без него пообедали, а Батюшка вышел только к концу обеда и попросил племянницу его супруги налить нам чаю [200], говоря, что сам слаб и не может, что здоровье его не улучшается; похвалил священника Восторгова, сказав, что это див­ный человек, обладающий необыкновенным красноречием, что это Златоуст, что он может великую пользу принести России [201]. Когда я сказала, что пьесу «Черные вороны» сняли со сцены [202], он перекре­стился и сказал: «Господь никого не оставит, всем воздаст по делам, и все жестоко поплатятся за все, что творят дурного».

Поблагодарив меня за приезд, Батюшка благословил и положил мне свои ручки на голову. Я поцеловала его ручку и вернулась домой счастливая и довольная.

12 января 1908 г.

Получив Батюшкино благословение, мы сегодня с Марией Александровной Боборыкиной преблагополучно съездили в Крон­штадт, повидали дорогого Батюшку и удостоились причаститься у него Святых Таин. День выдался чудный, солнечный, мы проехали прямо к Батюшке; нас приняла очень любезно супруга Батюшки Елизавета Константиновна и сказала: «Как хорошо вы сделали, что сегодня приехали, вчера Батюшке очень нездоровилось». Он взял ванну по совету доктора и сегодня чувствует себя бодрее. 

Вскоре пришел и дорогой Батюшка, такой худенький, слабенький, ласково поздоровавшись, благословил нас и сказал: «Очень вас благодарю, что вы приехали, и очень, очень рад вас видеть; но только я так слаб, что больше пяти минут не могу пробыть с вами». Я передала ему несколько писем, говоря: «Все просят вас помолиться». Он, взяв их, хотел идти к себе, – я сказала: «Дорогой Батюшка, утешьте нас, причастите нас, мы приготовились!» Он оживился и так радостно сказал: «Хорошо, только исповедовать вас я по моему нездоровью не могу, сами хорошенько покайтесь», – и пригласил нас в свою спальню-кабинет. 

Как только я вошла туда, то всю мою душу охватило какое-то чудное настроение; все мне тут сегодня показалось необыкновенно хорошо, так бы, кажется, и не вышла отсюда. Батюшка сейчас же надел епитрахиль, взял крест и, обратившись к нам и смотря на нас своими чудными глазами, сказал: «Кайтесь хорошенько, старайтесь всё припомнить, помните, что когда приблизится смертный час, как будет невыносимо тяжело, если в чем не покаялись, или не заметили какого греха во время жизни. Страшно тяжело, когда видишь перед своими глазами всю свою прошедшую жизнь, все грехи, все ошибки, которые творил, не замечая их; ах, как-то тяжело! – и в это время на его глазах появились слезы, – кайтесь хорошенько, пока еще есть время!» Каждое его слово проникало прямо в сердце; какое у него в это время было чудное выражение лица! Велел нам прочесть необхо­димые молитвы и хорошенько от всего сердца помолиться; затем приобщил нас запасными Дарами и все время молился, говоря: «Слава Тебе, Господи, слава и благодарение, что Ты оказал нам такое великое милосердие, давая нам приобщиться Святого Твоего Тела и Святой Твоей Крови». 

Перед тем, как стал приобщать, он накрыл нас епитрахилью, сказав: «Прощаются и отпускаются вам все грехи». Давая нам приложиться ко кресту, Батюшка радостно поздравил нас с принятием Святых Таин. Мария Александровна, обняв меня, сказала: «Дорогой Батюшка, как я рада, что Е.В. привезла меня к вам; я так счастлива, что удостоилась причас­титься!» Он положил мне руку на голову, сказал: «Большое тебе спасибо», – и поцеловал в голову. Марию Александровну поблаго­дарил за приезд и за ее письма, которые доставили ему большое удовольствие, и тоже положил ей руку на голову. За наше поздрав­ление его с назначением членом Святейшего Синода Батюшка поблагодарил [203], сказав: «На что мне теперь это, когда я не могу никуда выехать, не могу ничего говорить, да и еще плохо слышу. Получаю приглашение приехать в заседание Святейшего Синода, но куда же мне! Ну какую я им пользу принесу? Меня теперь уже ничего не занимает». 

М.А. сказала: «Это назначение вас в Синод порадо­вало всю Россию, всех настоящих русских людей». Он перекре­стился, сказав: «Благодарю Тебя, Господи». На ее вопрос, как он смотрит на предстоящий церковный Собор [204], какая его задача, сказал, что «прежде всего он должен быть единодушен и по примеру прежних Соборов преисполнен истинного Духа Божия». Относи­тельно своего здоровья он, грустно посмотрев на меня, сказал: «Нисколько не улучшается; по всему видно, что уже близок конец; ведь мне 78 лет! Силы мои все истощились; вот сегодня мне, слава Богу, немного полегче; вчера взял ванну, и она мне немножко помогла, – приложив руку к груди и к желудку, сказал: – Вот тут все болит. Да и жить-то теперь становится все тяжелей, все извра­тилось». 

Вдруг его лицо преобразилось и сделалось такое радостное, когда он произнес: «Ах, как мне хочется поскорей разрешиться и быть со Христом». Я, целуя его ручку, сказала: «Да и что может быть лучше этого!» Затем Батюшка попросил нас остаться у него посидеть с его супругой и напиться чайку. Мы вышли от него счастливые и довольные, а он остался немножко отдохнуть; сегодня мы смело можем сказать, что ощутили в себе Царствие Божие.

В столовой нас уже ожидала Елизавета Константиновна; радостно поздоровавшись и порадовавшись нашей радостью, она стала нас угощать чаем. В это время впустили каких-то мужчину и женщину, и дорогой Батюшка вышел к ним, спросив, что они от него желают. Оказалось, что жена этого господина страдает раком на шее, которая теперь представляла громадную опухоль, и так как она по Батюшкиному благословению 10 лет воздерживалась делать опера­цию, а теперь доктор требует этого, угрожая смертью, потому что эта опухоль должна ее задушить, то она и приехала спросить, как Батюшка благословит ей поступить. 

Он потер своей ручкой опухоль и не велел делать операции, сказав, что «уверен, что Господь по Своему великому милосердию и так ее исцелит». (Она совсем выздоровела.) А мужу ее сказал, что пьяница Царствия Небесного не наследует; но все же обещал помолиться, чтобы Господь избавил его от этого порока. Они уехали; Батюшка сел к столу возле Марии Александровны и поблагодарил ее за внимание и за поклон от ее брата Владимира Александровича Дедюлина. На мой вопрос, нравятся ли ему «Московские ведомости» в новой редакции [205], Батюш­ка с особенным оживлением сказал, что они очень хороши; дух остался тот же, а передовые статьи стали еще интереснее, и похва­лил статью о постановлениях Святейшего Синода о вероиспо­ве­даниях [206]. Про статью Богдановича сказал [207], что «уже он черес­чур много надежд возлагает на духовенство. А где же духовенству одному справиться, да еще таким священникам, какие образовались теперь? Наше духовенство стало не то, что было прежде: семинарии дают плохих учеников; я думаю, что это потому, что в священство стали вступать лица из всех сословий». Потом Батюшка благословил нас и пожелал счастливого пути; мы вернулись домой счастливые и довольные.

15 февраля я опять посетила дорогого Батюшку в Кронштадте вместе с игуменией одного монастыря матушкой Афанасией [208]. Приехали прямо на квартиру; нас приняли очень приветливо, так как мы приехали по благословению Батюшки, Батюшка отдыхал, и мы не велели его тревожить, прошли в столовую, где встретили большую Батюшкину почитательницу; я, ласково с ней поздоровав­шись, разговорилась. Вскоре вышел дорогой Батюшка; он выглядел страшно страдающим, благословил нас и совсем слабым голосом сказал: «Уж извините меня, пожалуйста, мне страшно нездоровится, я не могу пока остаться с вами, мне необходимо отдохнуть». 

А когда я сказала: «Дорогой Батюшка, если только можно, приобщите нас, мы хорошо приготовились», – он сразу оживился и сказал: «Ну, пойдемте со мной», провел нас в свой кабинет, запер дверь, надел епитрахиль и, держа дароносицу, приказал сделать земной поклон Святым Дарам. Мы встали на колени, а он, повернувшись к иконам, стал читать свою чудную молитву Спасителю, говоря: «Ты, Господи Милосердный, безгранично добрый, всех нас любящий, прости им все их прегрешения, утверди и укрепи их всякою добродетелью и сподоби их до конца их жизни неосужденно причащаться Святых Твоих Таин». 

Затем, обратившись к нам, сказал: «Кайтесь хорошень­ко внутренно! Вспоминайте все свои согрешения и дайте обещание исправиться»; опять повернулся к иконам и сказал: «Укрепи их, Господи, прости им все их прегрешения и утешь их». Накрыл нас епитрахилью, отпустил все грехи и опять начал громко молиться, говоря: «Да наградит Господь Милосердный ваши сердца всякою добро­детелью и да украсит Он вас всякою красотою, как украсил неизреченною красотою Царицу Небесную». Затем, прочитав молит­вы к Причащению, приобщил нас; поздравляя, дал просфору; разломив верхнюю часть, он дал ее мне, а нижнюю матушке Афанасии, сказав: «Это Богородичная». Сам приготовил запивку, сам влил несколько глотков мне в рот, а затем дал матушке точно так же.

Поздравив нас, приказал прислуге приготовить чай и попросил извинения, что пойдет отдохнуть, так как не в силах теперь посидеть с нами. «А вы напейтесь чайку и пообедайте со мной», – мы поцело­вали ручку, и он ушел к себе. Нет слов выразить того счастья, той радости, которая охватила всю мою душу; я от всего сердца возбла­годарила Господа. Матушка Афанасия прочла последование по Святом Причащении. Как только мы окончили, к нам вышла супруга Батюшки со своею компаньонкой. Ласково поздоровавшись с нами и поздравив, она сказала: «Слава Богу, сегодня Батюшке немного лучше, а вчера у него сильно болели зубы. 

Вчера, когда И.Н. Орнатский попросил у него благословения вам приехать, он так радостно дал его ему, – и прибавила: – Да ведь как же вас Батюшка любит, кажется, никого другого он так не любит». Это подтвердили и компаньонка, и находившаяся тут Батюшкина почитательница, и наша общая знакомая, сказав: «Ведь для всех видно, что Батюшка их особенно отличает, да ведь он видит, что у них чистое сердце и открытая душа». В это время пришел и дорогой Батюшка. 

Он выглядел таким довольным, шел с таким сияющим выражением лица; велел накрывать на стол, а сам прошел в переднюю. Слышно было, что кто-то просил у него ряску; он сейчас сходил к себе и принес ватный хороший подрясник и отдал просящему; тот стал еще просить, Батюшка и эту просьбу удовлетворил; обласкав, благосло­вил и отпустил просящего. Возвращаясь, Батюшка сказал: «Теперь скоро лето, мне не нужно будет теплого подрясника», – сел возле матушки Афанасии и стал расспрашивать ее об ее монастыре; посочувствовал ей, что очень тяжело бороться с католиками в запад­ном крае, говоря, что теперь эта борьба стала особенно трудна, пото­му что с дарованием свобод католики невыносимо дерзки; пожало­вался на теолинскую игуменью, что она его измучила своими жалобами на бедность монастыря [209], затем помолился, благословил трапезу и стал нас угощать. Усадив нас, сам сходил на кухню и привел супруга своей почитательницы; усадил его между собою и мною и сказал: «Нечего церемониться, садись, дорогой гость, возле меня». 

Нас стал угощать, а сам же ничего не кушал. По окончании обеда мать Афанасия попросила его помолиться о больной казначее и попросила дать ей епитрахиль; Батюшка сейчас же встал, принес ее и дал ей. Я спросила о его здоровье, он сказал: «Во время обедни, когда совершаю Литургию, в особенности, когда приму Святые Тайны, чувствую себя совсем хорошо: ничего не болит и дух бодрый; но под конец уже начинаю утомляться так, что должен уже полежать; вообще к ночи чувствую себя хуже, и боли совсем почти не дают спать; вот и теперь не могу долго разговаривать, уже вы меня извините, а я вас оставлю и немножечко отдохну». Он нас благословил, сказал, что очень нас благодарит, что посетили его, поцеловал меня в голову и пожелал счастливого пути. Мы от всего сердца поблагодарили его и поклонились ему в ножки. 

Он ушел, а мы еще посидели и поговорили с Елизаветой Константиновной. Довольные и счастливые, мы преблагополучно вернулись домой.

24 февраля 1908 г.

Дорогой Батюшка прислал матушке Ангелине целое настав­ление сестрам ее обители, как должно проводить пост: 

«Честнейшая матушка игуменья Ангелина со всеми о Христе сестрами! Да будет со всеми вами, подвизающимися о Христе ради будущей жизни, – благодать, милость и мир от Господа нашего Иисуса Христа в Духе Святом.

Наступило время Святой Четыредесятницы, данное нам мило­стью Божией для благодушного подъятия подвига постного. Но – какой пост угоден Богу? Есть пост только приятный врагу нашего спасения, когда мы постимся в ссоре, ябедах, клеветах, в осуждении ближних и подобное! Будем поститься постом, приятным Богу; истинный пост есть избежание всякого зла, воздержание языка, ярости отложение, похотей отлучение, отчуждение лжи и клятвы преступления. Избежание всех этих грехов есть истинный пост и благоприятный. Запомните это и, главное, – исполните. Жалею, что по болезни не могу быть с вами и лично беседовать о спасении души. А оно первая и главная цель в жизни нашей, особенно мона­шеской. Не забывайте ни на один час – для чего вы собрались и живете в обители, для чего носите монашеское одеяние, и непре­менно черное. Оно означает постоянный траур, постоянную печаль о грехах, коими мы непрестанно прогневляем Всевышнего и Правед­ного Творца нашего, Которому должны дать отчет в своей жизни.

Итак, со страхом Божиим проводите время, данное вам для спа­сения, и обителью пользуйтесь как тихим пристанищем Божиим, в котором Господь укрыл вас от бурь и треволнений житейских. В миру каждый день множество людей погибает от прелести грехов; а между вами да не будет ни одной погибающей. Ибо вас осеняет, защищает благодать Божия. Живите в любви взаимной. Дай Бог мне и вам дождаться Страстей Христовых и всерадостной Пасхи.

Протоиерей Иоанн Сергиев».

5 марта 1908 г.

Сегодня получила от дорогого Батюшки письмо в ответ на мое, в котором я просила его помолиться, чтобы я могла достигнуть такого состояния духовного, что могла бы молиться Господу за врагов, как молюсь за друзей.
Вот его содержание:

«Дорогая, высокочтимая Е.В.! Благодарю за ваши сердечные письма, дышащие верою и благодарностью к Богу. (Со своей сторо­ны я не достоин того, что вы мне приписываете.) В вашем последнем письме мне нравится особенно та черта, что вы желаете и молите Бога любить врагов, все равно, как друзей. Это чисто по-евангель­ски, тут и мне урок, ибо я человек с немощами. Желаю вам провести Великий пост в борьбе с ветхим человеком, который крепко сидит и работает. Дай Бог выйти из борьбы победительницей с помощью благодати Христовой. Ваш смиренный богомолец протоиерей Иоанн Сергиев. 4 марта 1908 г.».

28 апреля 1908 г.

Получив через отца Иоанна Николаевича Орнатского благо­словение дорогого Батюшки, я приехала к нему и сегодня с нашей монахиней Никодимой посетила его. Как только мы приехали, нас любезно приняли и провели в комнаты матушки Елизаветы Кон­стан­тиновны, которая встретила нас очень ласково и внимательно; тут уже сидел какой-то монах в священническом сане; как только Батюшка показался, он поклонился ему в ножки, что сильно раз­дражило Батюшку, и он сделал ему выговор, сказав: «Я простой священник, такой же, как и вы, и меня оскорбляет, когда мне кланяются в ноги». 

Когда мы подошли, то Батюшка очень ласково поздоровался и благословил. На нашу просьбу причастить нас, сказал: «Если хотите, то завтра за обедней приобщитесь. Мне совсем нехорошо, все болит, и я больше не могу быть с вами». Спросил монаха, что ему нужно, и услыхав, что его смущают помыслы и он желает поговорить с ним, отошел с ним; но минуты через две извинился своим нездоровьем и направился к себе. Я подошла к нему, подала письмо и икону Спасителя, шитую шелками. Он взял, но сказал: «Благодарю тебя, только зачем? У меня так много икон!» – и прошел к себе. В это время пришел архимандрит, приехавший от преосвященного Никанора [210]. 

Мы с ним поговорили о владыке, которого я очень хорошо знаю и очень уважаю. Вскоре вышел дорогой Батюшка; выглядел он бодрее, он сел возле архимандрита, ласково поговорил с ним и принес ему свою книжечку. Говорили о Варшаве. Батюшка сказал, что ксендзы и католики много себе позволяют, а наше правительство и духовенство не так энергично действуют, как бы им следовало, оттого православным и приходится много страдать, и многие переходят в католичество.

Проводив архимандрита, Батюшка приказал прислуге приго­товить кофе и угостить нас, а сам опять пошел отдохнуть. В это время к нам пришла баронесса Таубе, большая почитательница Батюшки, живущая уже давно в Доме трудолюбия, и рассказала мне, как она узнала Батюшку и как он поставил ее на настоящий путь ко спасению. 

Вдруг в это время Батюшка вышел, подошел прямо ко мне и, так ласково, чудно смотря на меня, сказал: «Я прочел твое письмо, – прелесть, как хорошо написано, какое счастье, что ты поняла и испытываешь это Царствие Божие внутри себя, благодари Господа и знай, что в этом все счастье!» Обнял меня, крепко прижал к своему сердцу и поцеловал в голову, говоря: «Большое тебе спасибо за это письмо». Затем пригласил нас в столовую пить кофе и сказал матери Никодиме: «Какое ты несешь послушание?» И на ее ответ, что она находится в алтаре, сказал: «Ну и будь же ты постоянной алтар­ницей», – и этим очень ее утешил. Затем встал и, извиняясь перед всеми, сказал мне: «А ты завтра приходи к обедне и непременно причастись у меня», – благословил, дал поцеловать ручку и ушел. Мы с матушкой Никодимой прошли в Дом трудолюбия.

29 апреля 1908 г.

Хорошо приготовившись, мы прошли в собор; староста был так добр, что провел нас на амвон и поставил около певчих. Батюш­ка вышел из алтаря такой худенький и слабенький и приложился к иконам у Царских врат в правом приделе, но все же сегодня он выглядел бодрее вчерашнего. Хотя и очень слабеньким голосом, сказал слово на сегодняшнее Евангелие, где Господь сказал иудеям: ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает [211]. Батюшка, пока­зы­вая рукою на Чашу со Святыми Дарами, говорил: «Вот Тело и Кровь Господа; кто приступает к этому Таинству, тот соединяется со Христом; приступая к этому великому Таинству, необходимо хоро­шенько себя проверить, покаяться и дать твердое обещание исправиться; так как Господь назвал это Таинство пищею и питием, то этим Он Сам указал нам, что к этому Таинству необходимо приступать как можно чаще. А у нас многие приобщаются только раз в год; попадаются, в особенности между интеллигентами, и такие, которые и по 20 лет не приступали к оному (у одного такого я был, и он отказался приобщаться; разумеется, я его оставил, от всей души пожалев)».

Батюшка стал приобщать. Меня провели вперед, и дорогой Ба­тюш­ка, взглянув на меня, сказал: «Приобщается раба Божия Екате­рина». Я, приобщившись, почувствовала себя такой счастливой, как и выразить не умею. Батюшка сам вышел с крестом, но дал при­ложиться только немногим, а затем передал крест другому священ­нику. Из собора мы прошли к Батюшке. Он, возвратившись, был так слаб, что едва передвигал ножки. Он поздоровался, благословил и, поздравив, попросил угостить нас чаем (тут был еще знакомый священник из Москвы отец Николай), а сам извинился и пошел отдохнуть.

Через некоторое время Батюшка вышел опять; но выглядел таким же слабым и сказал: «Ну, прощайте и простите меня, я уже больше не могу совсем». Я попросила его помолиться, что у меня большой шум в голове. Он, так отечески, хорошо посмотрев, положил мне ручки на голову, сказав: «Будешь здорова!» – я от всего сердца побла­годарила, поцеловала ручку, и он ушел. Мы сейчас же прости­лись с матушкой и вернулись домой, счастливые и довольные.

17 мая 1908 г.

Хотя совсем слабенький, а все же дорогой Батюшка сегодня служил обедню у нас в монастыре. Как только он вошел, помолив­шись и приложившись к иконам, обратился к народу и сказал: «Кто приготовился, я всех приобщу, – и, взглянув на меня, прибавил: – А кто и не приготовился, то хорошенько покайтесь от всего сердца и приступите ко Святому Причащению». Сказал небольшое слово о том, как Господь милостив, что сколько бы мы ни грешили, Он нам все прощает, как только мы искренно, от всего сердца покаемся; когда стал причащать, то, увидав меня, назвал по имени и причастил прежде других. 

Я почувствовала себя необыкновенно счастливой. Затем я прошла в игуменскую, и Батюшка благословил меня; затем, выйдя в зал, он попросил находившихся тут епископов, преосвящен­ных Гермогена и Серафима, благословить трапезу [212]; дал им по ста­кану чая, взял и себе стакан, выпил глоточек, благословил, пере­крестил стакан и, подавая мне, сказал: «На, выпей, Е.В., на здоровье! Я начал, а ты кончай». Я поцеловала протянутую ручку, а он особенно ласково улыбнулся. Потом Батюшка скушал две ложки перлового супу, сказав, что это позволяет себе «для подкрепления сил». Обратившись к преосвященным со словами: «Простите ради Бога, но я уже пойду отдохнуть», – ушел. Я, получив благословение у преосвященных, вернулась домой и от всего сердца возблагода­рила Господа, что удалось еще повидать Батюшку.

13 июня 1908 г.

Все это время я сильно скучала, думая, что Батюшка все слабеет, и, видимо, близится его конец; без него мне ужасно не хочется оставаться тут, так как нет ничего тут, что бы привлекало меня, да и Петербург я всегда не любила. Я и попросила одну особу, почитательницу Батюшкину, ехавшую в Кронштадт, попросить у него благословения оставить мне Иоанновский монастырь и пере­ехать в Орел, во Введенский женский монастырь. Та, вернувшись, сообщила, что Батюшка, услыхав это, опечалился и со слезами на глазах сказал: «Зачем ей уезжать? Она умеет хорошо молиться, пусть сидит в своей комнатке; отчего же и ей не потерпеть? Ведь меня гораздо больше мучают, чем ее!» – и прислал мне с нею девятичин­ную просфору. На днях поехала в Ваулово, где теперь находится Батюшка, его племянница А.С. Орнатская; я попросила ее выпро­сить у Батюшки мне благословение на отъезд в Орел. Он и ее выслушал с грустью и повторил: «Сколько я терплю, – неужели она не может и немного потерпеть? Пусть делает как знает!» Благо­словения не дал, а опять прислал мне просфору.

6 августа 1908 г.

Сегодня Батюшка, вернувшись из Ваулова, приехал и служил у нас обедню. Я встретила его, когда он шел в церковь. Батюшка нисколько не поправился, такой же худенький и слабенький, он ласково поздоровался и благословил. Народу набралось видимо-невидимо; трудно было пробраться вперед, и я встала сзади, против Царских врат. Батюшка хотя и говорил маленькое слово, но я плохо слышала, потому что все думала о том, как бы мне его повидать и самой спросить благословение на отъезд. 

После обедни мне удалось пройти в игуменскую и в Батюшкин кабинет. Батюшка вышел, очень радушно приветствовал всех почитателей, собравшихся повидать его, и сказал матушке Ангелине: «Боже мой, какой сегодня страш­ный беспорядок устроили! Ведь у вас тут решительно невозможно служить. Я хотел всех приобщить; но, видя эту страшную давку, должен был поневоле уйти». 

Спросив приезжих из Царского Села, удалось ли им приобщиться, и получив отрицательный ответ, опеча­лился, сказав: «Как жаль, что у меня нет запасных Даров!» Благо­словив меня, спросил, как здоровье и как провела лето. Когда я ска­за­ла, что все прихварываю, что болят и немеют руки, он сейчас же потер больную руку своею худенькой ручкой, и мне сейчас же стало лучше. Я от всего сердца поблагодарила его, поцеловав ручку. К Батюшке подошел купец и стал говорить, что он молит Господа, чтобы Он продлил его жизнь, что она так всем нужна, а Батюшка ответил: «Нет, теперь уже близок мой конец». Батюшка сильно ослабел; простившись с нами, он благословил меня и ушел отдох­нуть. Я не посмела попросить у него благословения на отъезд и вернулась домой с той мыслью, что верно нет воли Божией на мой отъезд.

9 сентября 1908 года была последняя обедня, совершенная доро­гим Батюшкой у нас в монастыре. Канона Батюшка не читал, а вышел с духовенством, приложился к иконам и начались часы. Служба была торжественная, принимали участие в ней несколько чужих священников и митрофорный протоиерей Дернов [213]. Толкот­ня была большая. Меня так сдавили, что я хотела уйти, но монашен­ки приняли во мне участие, провели к Царским вратам и поставили так хорошо, что Батюшка, выйдя говорить слово, все время смотрел мне в глаза своим чудным, милостивым взором, точно хотел утешить меня за претерпенные мною несправедливости. Я чувство­вала себя счастливой от его взглядов и внутренне говорила: «Читай в моей душе, бесценный Батюшка, там нет фальши, и совесть моя чиста». 

Он, смотря как-то особенно весело, улыбался, говоря о великой милости и любви к нам Господа, что Он во Святом Прича­щении Сам всего Себя отдает нам для нашего спасения. Окончив слово, Батюшка стал причащать; первым причастил ребенка, кото­рого вчера окрестил, а затем меня. Я после причастия почув­ствовала себя так хорошо. Все, что болело, прошло, а на душе разлилось блаженство. Я от всей души, со слезами поблагодарила Господа за все Его милости ко мне, грешной. 

Затем я прошла в игуменскую; в кабинет к Батюшке не пустили, а когда он вышел в зал, то подошел ко мне и, так ласково посмотрев, сказал: «Здравствуй, дорогая Е.В., поздравляю тебя с принятием Святых Таин!» – благословил, помо­лил­ся и, сев к столу, угостил только одно духовенство. Сам ничего не кушал; вид у него был страшно удрученный и болезненный. Батюшка попросил извинения, сказав: «Я страшно устал, а вы, пожа­луйста, угощайтесь сами», – и ушел к себе. Сегодня матушка праз­дно­вала день своего Ангела, и Батюшка подарил ей свой наперсный крест, и еще подарил святую икону.

8 октября 1908 г.

Так как все наши надежды на выздоровление дорогого Ба­тюш­ки не оправдываются, то я, услыхав, что сегодня едет в Крон­штадт отец И.Н. Орнатский, попросила его отвезти Батюшке мое письмо, в котором я прошу его, чтобы он мне окончательно выразил свою волю, как мне поступить с собою: принять ли монашество или окончить жизнь свою в миру, и если есть его воля на то, то пусть пришлет благословение для вступления в Орловский Введенский монастырь, так как сюда, в Иоанновский, матушка игуменья не желает меня принять. Сегодня была осчастливлена, получив ответ­ное письмо от дорогого Батюшки следующего содержания:

«Достопочитаемая и возлюбленная о Христе сестра Е.В.! Письмо твое от отца Иоанна Николаевича Орнатского получил и сейчас же прочел. Благодарю тебя за дорогие, дышащие любовью, слова. Ты просишь меня выразить решительную волю мою касательно твоей духовной участи, то есть пострижения в рясу и в схиму; но я здесь не имею своей воли, тут воля монастырского устава и воля митро­полита, а не моя. Я не изучал монастырского устава и невежда в нем, а потому и тебя учить не могу. Прошу тебя, дорогая Е.В., поговори о своем монашестве поподробнее с владыкой митрополитом. Что же касается до моего здоровья, то оно колеблется: то лучше, то хуже, смотря по погоде. И после причащения Святых Таин я всегда делаюсь иным человеком, – и здоровым и голосистым, и хорошо настроенным, и причащаю охотно народ.
Благодарю Господа за все это. Старик я семидесяти девяти лет, а милостью Божиею еще живу и пою Господу, хотя слабо.

Твой бого­молец и духовный отец, протоиерей Иоанн Сергиев».

Получив благословение Его Высокопреосвященства глубоко­чтимого митрополита Антония, я сегодня посетила его в 5 часов и была осчастливлена его милостивым вниманием. Прочитав Батюш­кино письмо, он сказал: «Мое вам решение – живите, как живете! Зачем вам монашество? Ведь вы понимаете, что ряса Царствия Небесного не откроет. Кто убежден, что только одни монахи и могут спастись, ну, тем и надо поступать, а вам на что? Вот вам мое мнение. Мое вам благословение – живите, как живете!» – так хорошо благословил меня, положив обе руки на голову. 

Я вернулась домой успокоенная: значит, я не преступаю воли Божией; я уже более не хлопочу о поступлении в монашество; ведь все делается по воле Божией и посылается нам Господом именно то, что нам во благо и служит к нашему исправлению и нашему спасению.

24 ноября 1908 г.

Последнее свидание с дорогим Батюшкой. Получила от него благословение приехать к нему сегодня. Взяв мою девушку, я в 7 часов утра выехала в Кронштадт. Приехали прямо к Батюшке. Нас очень любезно встретила компаньонка матушки Елизаветы Кон­стан­тиновны, провела в гостиную и сказала: «Вы, пожалуйста, останьтесь у нас обедать. Батюшка сам вчера заказал для вас обед, сказав, что он желает в день вашего Ангела угостить вас. Он приготовил запасные Дары, чтобы причастить вас». Вскоре вышел дорогой Батюшка из своей комнаты, и еще я не успела подойти к нему, как он уже ласково поздоровался, говоря: «Здравствуй, дорогая Е.В.! Поздравляю тебя с днем твоего Ангела!» 

Я поклони­лась ему в ножки, а он сказал: «Этого совсем не надо». Когда я попросила его причастить меня и мою девушку, он спросил: «А ты приготовилась? – и на мой утвердительный ответ, ласково посмо­трев, сказал: – С удовольствием приобщу, – и так живо прибавил: – Ну, пойдем со мной», и провел меня в спаленку. Взял Дары запасные, велел сделать поклон и, причастив меня, позвал мою девушку и причастил ее. Дал запивки, потом дал приложиться ко кресту. 

Батюшка выглядел страшно слабеньким; видно было, что ему тяжело держать крест. Затем он прошел с нами в столовую, моя девушка, поцеловав его ручку и поблагодарив, убежала на кухню. В столовой он сказал мне: «Дорогая Е.В., пообедай сегодня со мной»; я, поблагодарив его, попросила помолиться о болящем нашем про­то­иерее отце Д. Федорове [214]; Батюшка сказал: «Помолюсь; передай ему и его матушке мой поклон и сожаление о его нездоровье». Велел прислуге накрывать на стол, а сам ушел к себе. 

Пока прислуга накрывала, компаньонка привезла на кресле супругу Батюшкину, которая тоже последнее время все прихварывает. Она ласково поздоровалась и поздравила меня с днем Ангела, сказав, что она так рада, что я день Ангела провожу с Батюшкой. 

Тут пришел и Батюшка и, так приветливо смотря на меня, сказал: «Ну садись, дорогая моя Е.В., покушай со мной», – и посадил рядом с собой. Тут еще было несколько лиц, которых матушка пригласила к столу. Батюшка по­вер­нулся ко мне и с неописанною радостью сказал мне тихо на ухо: «Знаешь, дорогая моя, через три недели у вас наступит Рождество и торжество». 

Я с удивлением посмотрела на него, не зная, как понять, и видела, что его лицо как-то необыкновенно сияет. Затем Батюшка прибавил, смотря на меня все тем же сияющим взглядом: «Пове­ришь ли, дорогая моя, что я ведь только и живу одними Святыми Тайнами, если бы их не было, то я, наверно, уже давно не существовал бы». Сам налил мне тарелку ухи и подал мне. Затем налили шампанского. Батюшка поздравил меня и, пожелав здоро­вья, и сам выпил. Затем, скушав несколько ложечек ухи, встал и, обратившись ко всем, сказал: «Вы, пожалуйста, кушайте, а я уже больше не могу», – благословил меня и, так ласково посмотрев, ушел к себе. Мы окончили обед, все ушли, а я осталась с Елизаветой Константиновной и ее компаньонкой. 

Вскоре Батюшка опять вышел к одной больной и спросил, что ей нужно. Она стала что-то объяснять непонятное. Батюшка сказал: «Я ничего не слышу, гово­рите громче!» Тогда она сказала, что у нее болит нога и ей нужно с ним поговорить. Он ответил: «Вы видите, я и сам еле живой, ничего не могу с вами говорить, простите и прощайте». 

Она ушла, а я подошла к нему и попросила благословения на обратный путь. Он ласково благословил, положил ручку на голову и сказал: «Поезжай с Богом, желаю счастливого пути; передай мое благословение отцу протоиерею, его супруге, скажи, что буду молиться, чтобы Господь послал ему здоровья; всем монахиням, моей племяннице и отцу Иоанну Николаевичу и всем живущим кланяйся, большое тебе спасибо, что ты посетила меня», – поцеловал в голову и смотрел на меня чудным, ласкающим взглядом. 

Наконец, когда уже я совсем выходила на лестницу, он сказал опять: «Прощай, поезжайте с Богом», – и пошел к себе. Хотя я и чувствовала себя счастливой и довольной, что в день моего Ангела мне удалось повидать Батюшку и причаститься у него, но сердце мое щемило какое-то грустное чувство, и думалось, уж не последнее ли это свидание?

20 декабря 1908 г.

Сегодня сбылось Батюшкино предсказание. Батюшка скон­чал­ся. Все были удручены сильным горем, мы теперь остались как сироты без отца. Я, грешная, при всей грусти, что уже больше не увижу его, внутренне благодарила Господа, что Он послал Батюшке желаемое успокоение и избавил его от всех страшных мучений, каким он подвергался в особенности за последнее время своей жизни. Похороны его были такие необыкновенные, что вышло не печальное событие, а чрезвычайное небывалое торжество. Сам Ба­тюш­ка лежал в гробу как живой, только страшно худенький, ручки были мягкие. Мне удалось проститься с ним и поцеловать в послед­ний раз его бесценную святую ручку.

Екатерина Духонина [215]

Биография Екатерины Васильевны Духониной

Екатерина Васильевна Духонина (урожд. Кушина) родилась 19 февраля 1846 года в дворянской семье, фамилия Кушины присут­ствует в списках дворянских родов Подольской и Калужской губерний. В 1865 г. Екатерина Кушина вышла замуж за офицера русской армии Михаила Лаврентьевича Духонина. Род Духониных принадлежал к дворянским родам Смоленской губернии. Молодая семья, вероятно, какое-то время жила в Смоленске. В одном из разговоров с отцом Иоанном Кронштадтским Духонина вспоминала о проповедях епископа Смоленского Иоанна (Соколова), который занимал Смоленскую кафедру в 1866 – 1869 гг.

В течение более чем тридцати лет совместной жизни Екатерина Васильевна была верной помощницей своего мужа. 27 марта 1866 г. Михаил Лаврентьевич Духонин был произведен в подполковники и вскоре назначен начальником штаба 1-й пехотной дивизии. С 10 июня 1972 г. Духонин – начальник штаба 15-й пехотной дивизии, а с 10 декабря 1873 г. – командир 55-го пехотного Подольского пол­ка [216]. Именно на этом посту он прославил себя как один из героев Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг., защитник Шипки. Екатерина Васильевна решилась разделить с мужем тяготы военной жизни и, приложив неимоверные усилия, добилась разрешения участвовать в военной кампании 1877 – 1878 гг. в качестве сестры милосердия. Свои впечатления от участия в военных действиях она описала в книге-дневнике «Мирная деятельность на войне. Записки сестры милосер­дия, находившейся при дивизионном лазарете 14-й пехотной дивизии в войну 1877 – 1878 годов», впервые опубликованной в 1882 г. в журнале «Русский вестник» [217].

О мотивах, побудивших ее к участию в трудном и опасном пред­приятии, Екатерина Васильевна писала: «Я твердо решилась пере­нести все невзгоды и быть действительно полезною нашей дивизии при подвижном лазарете в качестве сестры милосердия. Много мне было труда выпросить согласие на это у мужа, а затем позволение у начальства, но теперь всем этим запаслась; только бы здоровье мое выдержало, оно не приучено к разного рода невзгодам, да я надеюсь, что на святое дело служения страждущим Бог подаст мне и необхо­димую силу воли, дабы побороть все препятствия и исполнить честно свое служение» [218].

Решимость молодой женщины была вызвана не личным упрям­ством и не особой привязанностью к мужу, а принесенным ей Богу обетом – помогать страждущим, который она стремилась испол­нять при любой возможности. В качестве «своекоштной сестры милосердия» при дивизионном лазарете 14-й пехотной дивизии Е.В. Духонина прошла всю войну и оказалась свидетельницей и участницей всех главных событий Русско-турецкой кампании 1877 – 1878 гг. Ее имя вместе с именами других сестер милосердия оказалось вписано в историю этой войны: «За время невероятно жестоких боев и героического «Шипкинского сидения” через руки четырех сестер милосердия: Софьи Александровны Энгельгард, Ольги Николаевны Юханцевой, Александры Александровны Тепляковой и Екатерины Васильевны Духониной – прошло более трех тысяч раненых и обмороженных русских солдат и болгарских ополченцев <...> Позднее все участницы Русско-турецкой войны полу­чи­ли памятную медаль, а сестры милосердия Духонина, Ольхина, Полозова, Юханцева, Энгельгард были награждены особыми серебряными медалями “За храбрость"» [219].

Еще одна награда, которой удостоилась Екатерина Васильевна Духонина, – личная благодарность императора Александра II. 16 июня 1877 г., на следующий день после героической переправы через Дунай и ранения полковника М.Л. Духонина, супруги были представлены находившемуся при армии Государю. Побеседовав с Екатериной Васильевной, Император сказал прослезившись: «Бла­го­дарю вас от души, надеюсь, вы до конца не оставите этого святого дела, за которым вижу вас здесь». Удивление Александра II вызвал тот факт, что Екатерина Васильевна была замужем уже 12 лет. В разговоре с М.Л. Духониным император добавил: «Спасибо, спасибо вам обоим, тебе и жене. Я в вас встретил вполне преданных русских людей, благодарю, не забуду вас» [220]. Вечером того же дня Государь прислал в награду Духонину Георгиевский крест.

В своих записках Екатерина Васильевна предстает человеком решительным, деятельным, самоотверженным, при этом не теряю­щим среди ужасов войны ни способности видеть красоту окружаю­щего мира, ни чувства юмора. Опыт войны стал для Е.В. Духониной опытом углубления и укрепления веры: «Вблизи моего мужа сегодня опять упала граната, но, к счастью, она не разорвалась, а зарылась в землю; вскоре затем к ногам его упал осколок гранаты, но и он опять не задел его. После всего этого, видя на каждом шагу проявление милосердия Божия, как не сделаться глубоко верующей. Да поддержит Господь бодрость духа в рядах...» [221]

Особый драматизм служению Екатерины Васильевны Духониной придавало то, что она находилась в непосредственной близости от своего мужа, участвовавшего в самых горячих сражениях, снова и снова провожала его в бой, переживая непрестанную «душевную пытку» расставания, неизвестности, страха за жизнь своего «неиз­мен­ного друга и мужа».

Михаил Лаврентьевич Духонин и его «подольцы» прославили себя при переправе через Дунай в районе Зимницы, во время пятимесячного «Шипкинского сидения», при решительном штурме турецких позиций русскими войсками 28 декабря 1877 г.: «Через полчаса подольцы двинулись на штурм с генералом Духониным во главе, прямо по шоссе шириной около семи шагов, вправо от которого круто поднимались обледенелые скалы, а слева ниспадал чрезвычайно глубокий овраг, занесенный сугробом. Этот замеча­тельный штурм был произведен настолько решительно и энергич­но, что небольшая штурмовавшая колонна удержала против себя половину турецкой армии, не дав ей возможности обрушиться на наши обходные колонны, перешедшие в это время также в энергич­ное наступление. Таким образом, окруженная со всех сторон турецкая армия должна была сдаться. В Подольском полку после этого штурма уцелели всего лишь 3 офицера и 235 нижних чинов» [222]. М.Л. Духонин был ранен в голову.

За свои военные подвиги Духонин был награжден золотой саблей за храбрость, чином генерал-майора (5 сентября 1877 г.), орденом Св. Станислава I степени с мечами и орденом Св. Анны I степени с мечами. Екатерина Васильевна узнала о том, что стала «генераль­шей» только 14 декабря 1877 г., спустя три месяца после выхода приказа о назначении.

По окончания войны, 7 апреля 1878 г., генерал М.Л. Духонин был назначен начальником штаба 4-го армейского корпуса, которым командовал генерал М.Д. Скобелев. У супругов Духониных сложи­лись близкие и теплые отношения со знаменитым «белым генера­лом». Михаил Лаврентьевич был одним из ближайших соратников Михаила Дмитриевича Скобелева и помогал ему, в частности, тем, что писал письма и рассылал пособия «отставным солдатам, и мещанам, и крестьянам, и священникам», которые обращались к Скобелеву со всех концов России «с просьбами то о пособии, то о покровительстве, то о заступничестве» [223]. Екатерина Васильевна, вероятно, прекрасно знала, что непосредственный начальник ее мужа никогда не брал своего жалования корпусного командира – «оно сплошь шло на добрые дела» [224]. Возможно, та же черта бескорыстной щедрости, готовности прийти на помощь всем нуждающимся привлекла ее позднее в отце Иоанне Кронштадтском.

В одном из разговоров Скобелев признался Духонину: «Я вам очень и очень завидую. Вы вернетесь домой, вас встретит семья, и вы забудетесь от волнующих вас мыслей, мало того, испытаете много радости, видя возле себя жену, не оставлявшую вас даже на Шипке, а я?..» А во время последнего служебного доклада М.Л. Духонина генерал-адъютанту Скобелеву 21 июня 1882 г. последний приглашал своего собеседника и сослуживца приехать погостить к нему в Спасское с женой [225]. Видимо, далеко не случайно в 1887 году, когда подруга уговорила Е.В. Духонину принять участие в спири­тическом сеансе, с ней «заговорил» именно дух Скобелева: «...сообщил мне то, что никому на свете не было известно, кроме моего мужа» (см. … наст. изд.).

У супругов Духониных не было своих детей, но Екатерина Васильевна все время находила тех, кому могла бы подарить свою любящую заботу. Во время Русско-турецкой кампании к ней в палатку «зашел маленький мальчик болгарин девяти лет и просил взять его к себе, чтоб увезти в Россию учиться». Духонина с ра­достью согласилась и стала хлопотать об оформлении документов: «У меня нет своих детей, и, верно, Господь посылает мне этого сироту...» [226] 12 января 1878 г. солдат лейб-гвардии Кексгольмского полка Михаил Саенко спас четырехлетнюю турчанку Айше, удочеренную полком и 13 мая 1879 г. крещенную в Православие с именем Мария Константиновна Кексгольмская. 

Существует инфор­мация, что именно Е.В. Духонина стала крестной матерью этой девочки и помогала ей в течение всей жизни. В публикуемом дневнике Екатерины Васильевны постоянно упоминается ее племянник Вася Кушин, которого Духонины взяли на воспитание: «После смерти моей мамаши у нас остался внук ее, мой племянник, сын умершей сестры, которого мы взяли к себе, когда ему еще не было и двух месяцев; мы приложили все старания и заботы, чтобы вырастить его и воспитать».

Е.В. Духониной довелось жить в разных губерниях Российской Империи. Штаб 4-го армейского корпуса располагался в Минске. 10 августа 1882 г. М.Л. Духонин был назначен помощником начальника штаба Варшавского военного округа, и семья перебралась в Варшаву. Весной 1885 г. последовал переезд в Выборг, куда генерал Духонин был назначен на должность военного коменданта города. Сле­дующие четыре года с 15 февраля 1889 г. по 16 марта 1893 г. Духонины жили в Орле, где Михаил Лаврентьевич занимал должность начальника 36-й пехотной дивизии. Затем короткое пребывание в Москве, где Духонин был начальником штаба Московского воен­ного округа, и возвращение в Минск, куда генерал летом 1895 г. получил высшее назначение на должность командира 4-го армей­ского корпуса.
В Выборге Екатерина Васильевна Духонина, по собственному свидетельству, предалась чтению книг Ренана и Шопенгауэра, увлеклась модным в то время спиритизмом.

Генералу Духонину, глубоко и серьезно верующему человеку, близкому к кругу славяно­филов, хорошо знакомому с И.С. Аксаковым [227], не могли быть близки увлечения, возникшие у его супруги, возможно, в результате длительного проживания в западных губерниях Российской Империи. Чтобы «как-нибудь развлечь и отвлечь» жену от этих занятий, Духонин «стал просить, чтобы ему дали другое служебное назначение и перевели из Выборга». Предложенное ему назначение возглавить одну из расстроенных дивизий могло повредить его служебной карьере. В этот трудный для семьи момент Е.В. Духонина впервые решилась обратиться за помощью к отцу Иоанну Крон­штадтскому.

Молитва и ответная телеграмма отца Иоанна помогли разре­шению ситуации. М.Л. Духонин стал начальником 36-й пехотной дивизии, которую ему вскоре удалось привести в «блестящее состояние»; семья переехала в Орел, где Екатерина Васильевна сблизилась и подружилась с матушкой Антонией (Соколовой), настоятельницей Орловского Введенского монастыря; и самое главное – возникло глубокое доверие супругов Духониных к отцу Иоанну, которое сыграло решающую роль в их духовной жизни.

23 июля 1895 г. на кладбище города Орла была освящена деревян­ная церковь в честь Воскресения Христова, построенная на средства благотворителей – генерал-лейтенанта М.Л. Духонина с супругой и купца Каверина. Церковь была сооружена в память об императоре Александре III, предварительно собрана в Москве и затем привезена в Орел. Возможно, Духонины осуществили этот проект уже по благословению отца Иоанна, личное знакомство с которым произошло в 1893 г., когда семья перебралась в Москву на новое место службы мужа. 17 декабря 1895 г. Михаил Лаврентьевич Духонин скоропостижно скончался.

С 1903 г., по благословению отца Иоанна, Е.В. Духонина про­живала при Иоанновском женском монастыре в Петербурге, хотя и не принимала монашеский постриг. В личном архиве отца Иоанна сохранилось несколько писем от его духовной дочери, в которых она просит молитв за себя и своих близких, беспокоится о здоровье отца Иоанна, приглашает его приехать в монастырь и навестить ее. Екатерина Васильевна неустанно благодарила своего духовного отца за тот спасительный путь, на который он ее поставил: «На русском языке нет слов, которыми бы можно было выразить Вам, бесценный Батюшка, мою благодарность за все Ваши милости ко мне, недостойной, и за Вашу поддержку меня грешной в самые трудные минуты моей жизни и в настоящее время, что Вы избавили меня от страшного заблуждения и поставили на путь истинный» [228].

После кончины отца Иоанна, в 1909 – 1917 гг., Екатерина Васильев­на в основном проживала в Москве и в Орловском Введенском монастыре, но после революционных событий 1917 г. все-таки стала послушницей Иоанновского монастыря, где, по некоторым сведени­ям, была вскоре пострижена в рясофор. Интересные данные о пребывании сестры Екатерины в стенах монастыря на Карповке содержатся в следственном деле служившего в храмах обители протоиерея Иоанна Давидовича, арестованного 11 сентября 1919 г. за «ведение контрреволюционного разговора» в поезде. 

На допросе 12 сентября И. Давидович показал, что 7 сентября ему исповедовалась «генеральша» Духонина – автор известных духовных произведе­ний. Ранее она жила на пенсию, выплачиваемую за мужа, но после революции не получала ее. Сын Екатерины Васильевны был убит [229], а сама она, став послушницей монастыря, судя по всему, продолжала писать личные записки-воспоминания. Сестра Екатерина подарила И. Давидовичу как почитателю отца Иоанна Кронштадтского свой дневник о встречах с Батюшкой [230]. Имя Духониной присутствует в списках насельниц Иоанновского монастыря за 1918 – 1920 гг. и далее исчезает. Вероятно, она скончалась в стенах обители во второй половине 1920 – начале 1921 г. [231].

Источник: Рядом с Батюшкой: Воспоминания духовных чад о святом праведном отце Иоанне Кронштадтском. М.: Отчий дом, 2012. 488 с. / azbyka.ru.