Иоанновская семья

Епископ Архангельский и Холмогорский Михей, о. Иоанн Кронштадтский и (?). Архангельск. 1908 г. 
Из коллекции Архангельского литературного музея.

То были годы (с 1992‑го по 1998‑й), когда время от времени я наезжала в Суру, где собирала материалы для очередной книги. В первую очередь стремилась заглянуть в те дома, где коротали свой век старики. Находила я их не только в Суре, но и в её окрестностях: Осанове, Городецке, Филимонове, Острове, Засурье, Пахурово, Марково, Оксовице, Лавеле… У каждого старожила за пазухой хранилось то, о чём ещё недавно говорить вслух они опасались, за что и в самом деле могло «прилететь».

В дни пребывания в тех местах постоянно чувствовала, будто кто‑то невидимый пристально следит за моим усердием, направляет по верному пути и налаживает всё так, чтобы ничто мне не препятствовало. С тех пор прошло немало лет, а то моё недоумение по поводу фатально счастливых «стечений обстоятельств» по‑прежнему бередит и просится наружу. Расскажу хотя бы о тех, которые одно на другое нанизались всего за два дня.

Серебрушки

От разных жителей Суры слышала я историю о том, как о. Иоанн Кронштадтский дал своему земляку денег на корову. И хотя в каждом повествовании суть произошедшего оставалась неизменной, имя просителя ни разу в тех рассказах не совпало. То упоминался Игнашка из Шулонеми, то Федя Марфиц из Суры, то Василий из Пахурова, то Пётр из Филимонова. Ирина Александровна Ларюшева поведала «свой» вариант той же истории, её она слышала от мамы:

«В Суре до сих пор трясут (говорят), что был такой Амос Андреевич Хазов. Узнал он, что Кронштадтский в Рощу едет, и пошёл на «монастырку». Это дорога, по ней здешние монашки ходили в скит. Иоанн Ильич тоже ходил туда пешком, а сурена поджидали его вдоль дороги, и он щедро раздавал им серебрушки.

Стоит Амос Андреевич и ждёт. А как увидел Иоанна Ильича, шапку долой и говорит: «У меня пала корова. Помоги деньгами».

Кронштадтский глянул на него и спросил: «Ты, Амос Андреевич, на что хочешь деньги истратить? Ведь ты пошёл ко мне, твоя корова была жива».

Растерялся Хазов, не знает, что ответить ясновидцу. Но тот в его просьбе не отказал, подал серебрушки и молвил: «На тебе, землячок, денег на корову. Ты пошёл ко мне, она была жива, а вернёшься – будет мертва. Бери и больше никогда не ври».

Поспешил Амос Андреевич домой, а там бабий плач – корова-кормилица померла! И пришлось хозяину деньги истратить на новую корову. Иоанн Кронштадтский видел, кто насыто просит. Тем, кто действительно нуждался, он всегда помогал».

Молитвенная память

Ирина Фёдоровна Мурина. Фото автора.

Внутри миниатюрной избушки Ирины Фёдоровны Муриной я ощущала себя будто в кукольном домике. Чтобы мои расспросы хозяйка услышала, приходилось переходить на крик. Со слухом у собеседницы просто беда, поэтому, по её признанию, она молится только дома. У неё и молитвенники есть. 

Вместе с другими духовными книгами они достались ей от родной тётушки Степаниды – та несла послушание в иконописной мастерской здешнего Иоанно-Богословского женского монастыря.

Не стесняясь моего присутствия, Ирина Фёдоровна встала перед божницей, осенила себя крестом и с поклоном обратилась к иконам: «Сердце чистое сотвори мне, Господи!..»

В городской церкви Мурина бывала, но перед священником ни разу не каялась. А тут в Суру батюшка из Веркольского монастыря нагрянул, и тогда впервые в жизни она принялась готовиться к исповеди. Загодя изложила свои грехи на бумаге и пошла к нему. Пока тот читал написанное, она ещё кое о чём вспомнила и наговорила вдобавок.

«У меня ведь хитрости‑то нет! Господь не дал её мне», – с доверительной искренностью изложила мне свою первую в жизни исповедальную «ситуацию» Мурина и призналась, что каялась со слезами, они сами к ней пришли. Ей понравилось, что священник (ему объяснили, что она глуха) принимал её с терпением. О том, что грехи ей отпущены, поняла, когда батюшка перекрестил и пригласил к причастию.

И хотя с тех пор на душе у Ирины Фёдоровны стало спокойно и светло, каяться и молиться она не перестала. Причём во время молитвы обращается не только к Спасителю и Богородице, но и просит о заступничестве своего земляка: «Батюшка Иоанн Ильич! Ты – наш сурский сородич! Моли Бога о нас! Да чтоб пожаров у нас не было да воровства большого».

Столь душевно-заботливую молитву Мурина произнесла перед изображением на старинном снимке – прислонённая к стопке с духовными книгами фотография стояла на придвинутом к божнице столике. Шёл пятый год, как знаменитый на весь православный мир священник был канонизирован Русской Православной Церковью, но иконы Кронштадтского ни до его родной Суры, ни до Архангельска пока не дошли, акафист тоже ещё не был «в ходу», поэтому Ирина Фёдоровна продолжала обращаться к Иоанну Ильичу, глядя на его фотографическое изображение.

Архангельский художник-иконописец Сергей Егоров. 1993. Фото автора.

А между тем в Архангельском литературном музее такая икона уже была. Её «смастерил» архангельский художник Сергей Егоров, иконописец Антониево-Сийского монастыря. Где‑то добыв полиграфическое изображение о. Иоанна, Сергей приклеил его на деревянную основу, сверху покрыл лаком, освятил в церкви, прикрепил в красном углу музея, на тоненьких металлических струнах подвесил пред ней лампаду, наполнил её маслом и первым затеплил…

Икона‑то в музее была, а какими словами к ней обращаться, я и мой супруг не знали.

Послушав Ирину Фёдоровну, я поняла, что и не благословлённая церковными начальниками молитва тоже имеет право на существование, лишь бы шла она от чистого сердца. Фёдор Абрамов, видимо, об этом знал, поэтому, приступая к написанию задуманной им книги, своё обращение к Спасителю изложил на листе бумаги: «8/II. 83. Комарово. Господи, благослови! Сегодня начал «Чистую книгу». А духовный писатель Иоанн Ильич Сергиев (Кронштадтский), каждодневно произносивший в храме главную христианскую молитву «Отче наш», будучи в патриотическом порыве, даже позволял себе её интерпретировать: «Отче наш! Иже еси на небесех! Да святится имя Твоё в России! Да приидет царствие Твоё в России! Да будет воля Твоя в России!..»

Когда владыка Пантелеимон – в ту пору он возглавлял Архангельскую и Холмогорскую епархию – в очередной раз пожаловал в наш музей, я, набравшись храбрости, попросила его выслушать меня и, стоя перед самодельной иконой св. прав. о. Иоанна Кронштадтского, от души обратилась к Святому со словами, которые пришли ко мне чуть раньше (я их записала и выучила).

Молитва епископу понравилась, и он тут же её благословил. С той поры (с 19 октября 1995 года) каждый рабочий день в Архангельском литературном музее начинается с этой благословлённой молитвы. Вот она: «Святой праведный отче наш Иоанне! Ты – наш сородич и покровитель. Моли Бога о нас! Да оградит Он нас от всякого зла! Да дарует Он жителям Архангелогородчины желание трудиться во благо отчей земли! Да не допустит Он в сердцах наших всякое негодование, памятозлобие, всё то, что препятствует любви и братолюбию. Аминь!»

С обретением иконы и молитвы начала формироваться экспозиция, рассказывающая о жизни и творчестве св. прав. о. Иоанна Кронштадтского. Первым в ней прописался его знаменитый дневник «Моя жизнь во Христе», который подписал патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Настоятель Сийского монастыря игумен Трифон подарил полное собрание сочинений о. Иоанна Ильича Сергиева. Изданный в 1893 году в Санкт-Петербурге цветной портрет о. Иоанна Кронштадтского и диван XIX века, на котором он почивал во время своего ежегодного гостевания в Веркольском монастыре, по зимнику доставил в музей настоятель этого монастыря о. Иоасаф. В постоянную экспозицию вошли подлинные фотографии с изображением монашествующих Сурского монастыря – их тайно сберегла Анна Кунникова, племянница репрессированной монахини Александры Ларюшевой. Прижилась и ежегодная традиция встречаться во второй день каждого новолетия. За музейным самоваром собираются те жители Архангельска, кто помнит о дате, связанной с кончиной о. Иоанна. В их числе родственники Кронштадтского и священники. В разные годы традиционное поминальное чаепитие вместе с горожанами разделял епископ Пантелеимон, епископ Тихон, о. Владимир Кузив (настоятель Свято-Ильинского храма), о. Александр (настоятель Свято-Никольского храма). И каждый раз я потчую гостей поминальным пирогом с инициалами «о. И».

«Ваша записка, несколько строчек…»

Однако вернёмся в Суру, где меня радушно принимали у себя Василий Иванович и Серафима Вячеславовна Даниловы, родители знаменитого на всю Россию звонаря Ивана Данилова. Это он в постсоветское время первым возобновил колокольные звоны, причём не только в нашей области. Даже долго молчавшая звонница храма Василия Блаженного на Красной площади Москвы вновь «заговорила» тоже по его велению.

Серафима Вячеславовна Данилова в молодые годы. 1961 г. Из домашнего фотоальбома Даниловых.

Когда Серафима Вячеславовна ещё учительствовала в Сурской средней школе, однажды к ней подошла местная пожилая женщина и попросила объяснить, что скрывается под словами «любить платонической любовью».

Выслушав популярно изложенное объяснение, старушка поблагодарила Серафиму Вячеславовну и направилась было восвояси, да любопытная учительница её остановила:

— Зачем вам это было узнавать?

— А у меня записка хранилась, и в ней были такие слова, – ответила та и, перейдя на быстрый шёпот, заговорщически добавила:

— Ведь эти слова сам Кронштадтский написал!

Любопытная Серафима Вячеславовна не отстала от бабушки Насти, пока не вызнала всё, что та знала. Тут и выяснилось, что записка ей досталась от братьев-холостяков Андрея и Ивана Коровиных. Жили они не ветрено – в колхоз не вступили и работали самолично. Дом имели очень большой, с избушками-боковушками. В них‑то и пустили Христовых невест. Когда в лютый ноябрьский холод монашек из Суры уводили, в их число попали и те, которые снимали углы у братьев Коровиных… Вскоре после тех событий братья стали ломать свой дом и в одной избушке обнаружили бумаги – внезапный арест, видимо, помешал постоялицам прихватить их с собой. Братья-холостяки отнесли найденные бумаги в дом бабы Насти, своей родственницы. Так к бабуле попал автограф Кронштадтского. Монахиню, к которой обращался знаменитый священник, звали Иоасафой. Судя по имени, оно ей было дано при пострижении. Заканчивалась записка не совсем понятными для бабы Насти словами: «Уважаю, люблю платонической любовью. о. Иоанн Сергиев».

Автограф знаменитого земляка баба Настя хранила очень долго. Бумага лежала в самом укромном месте, на наблюднике. Позднее старушка пустила к себе постояльцев, а те, видимо, вытирали пыль, да и смахнули ветхий листик, а потом и сожгли его в печке. Особенно заинтриговавшие её слова из той записки баба Настя в себе постоянно хранила. Мучили они её очень долго. Иной раз даже во сне чудились. И наконец, преодолев неловкость, она решилась обратиться за разъяснением к учительнице. Ведала: она интересуется сурской стариной и собирает её. А к тому времени Серафима Вячеславовна о матушке Иоасафе кое‑что уже знала. Старые люди ей рассказывали, что Иоасафа была мила собой, очень умна и понимала толк в травах, сама их собирала, сушила и лечила не только монахинь…

День клонился к вечеру, и настала пора возвращаться из Суры в соседнее селение, где я устроилась на постой у Антонины Евдокимовны Мёрзлой. Маме Ивана Данилова ещё было о чём рассказать, и, поинтересовавшись, не скоро ли я уеду из Суры, она пригласила к себе в гости в любое удобное для меня время.

Что само в руки идёт

Распрощавшись с Даниловыми, я снова оказалась на главной улице Суры и пошла в том направлении, где эта центральная магистраль обрывалась. Миновав полуразрушенный Никольский храм, очутилась на просеке, протоптанной людьми и коровами через зеленеющее густой травой пастбище. Километра через полтора-два она привела меня к висячему мосту через проворную речку Суру, которая в трёхстах метрах ниже по течению впадала в ленивую гладь Пинеги.

Михаил Фролович Мёрзлый. Фото автора.

Очутившись на противоположном берегу, я вошла в заречное поселение Засурье и, ещё не дойдя до усадьбы Евдокимовны, встретила Михаила Фроловича Мёрзлого, 75‑летнего соседа моей хозяйки, в прошлом школьного учителя.

— Велика ли сегодняшняя добыча? – будучи частично «в курсе» моих предыдущих поисков, поинтересовался Фролович.

— Грех жаловаться, – дабы не спугнуть удачу, уклонилась я от прямого ответа. Но кое о чём всё‑таки проговорилась.

А мне в ответ:

— И у меня тоже есть что к этому добавить.

Ну разве можно отказаться от того, что само в руки идёт!?

Рассказанная Фроловичем история случилась, однако, не с ним, а с его другом Николаем Ульяновичем Новиковым во время его службы в Уральском военном округе.

Занесло Николая в небольшую деревушку, и вроде бы стал он определяться на ночлег к одной тамошней старушонке. Только ступил на порог, как в глаза ему бросился большого размера цветной портрет Кронштадтского – точно такой он видел в Суре на повети у одной знакомой бабушки.

«О! Здравствуй, земляк! И ты тут?» – радостно воскликнул Николай.

Запанибратское отношение к Чудотворцу вывело хозяйку из себя. Она сильно рассердилась, стала бранить вошедшего и чуть не выгнала его из избы. Вот здесь‑то и пригодилось Николаю всё, что слышал он дома от стариков и старух. Красок не пожалел, обо всём доложил, что доброго сделал для Суры о. Иоанн Ильич: и какие храмы построил, и какие чудеса творил. Только тогда бабуля поверила, что вломившийся в её жилище молодец действительно земляк Кронштадтского. Долго потом вели они между собой беседы и расстались друзьями.

Укладываясь спать, я мысленно анализировала добытые за день трофеи и размышляла о предстоящей завтра, очень желанной для моих поисков, встрече. В прошлый мой приезд в Суру пыталась поговорить с одной местной женщиной, но общаться со мной она наотрез отказалась. И вот теперь сама назначила день и час, когда будет ждать меня у себя в доме. О том, что из этого вышло, расскажу в следующем номере.

Послесловие

Автограф епископа Архангельского и Холмогорского Тихона, оставленный им в 1998 году в книге отзывов Архангельского литературного музея.

Изданная в 2000 году пятитысячным тиражом моя книга «Сурские бывальщины» давно разошлась по читателям. Её я посвятила памяти св. прав. о Иоанна Кронштадтского и его земляков-пинежан. Она вобрала в себя сотни жизненных историй, произошедших с реальными людьми. Проиллюстрировала я книгу не только своими, но и множеством старинных снимков, любезно предоставленных родственниками Кронштадтского, обитателями Суры и её окрестностей.

Для сегодняшней публикации предлагаю снимок 1908 года, подаренный Архангельскому литературному музею Серафимой Вячеславовной Даниловой. Когда я впервые взглянула на протянутую мне выцветшую от времени фотографию, то невольно ахнула. Такую же видела на 227‑й странице книги «Источник живой воды», изданной в Санкт-Петербурге в 1910 году. Помню, разглядывая ту книжную иллюстрацию, сразу же обратила внимание на неустойчивую композицию кадра (профессионалу подобный огрех виден сразу) и предположила, что по каким‑то соображениям правую часть снимка обрезали. И вот теперь, рассматривая сохранившуюся в даниловском доме фотографию, убедилась, что моё предположение оказалось верным. Изначально на снимке действительно были запечатлены трое. Что за священник сидит по левую руку от Кронштадтского, до сей поры я так и не выяснила, зато точно знаю, что справа от Иоанна Ильича (он в центре) в момент съёмки сидел епископ Архангельский и Холмогорский Михей.

Автор / источник: Людмила Егорова / Правда Севера.