Память наша избирательна. Годы накладывают ретушь на события и, бывает, картинка уже не всплывает в памяти. Но яркими остаются впечатления, образы, оставленные и сформировавшиеся в сознании под влиянием пережитых событий. 

О грузе своих лет наша прихожанка Эмилия Иосифовна Конюшевская предпочитает не думать и о возрасте не говорить. Лишь отмечает, что встретила войну ребенком. В преддверии праздника Великой Победы она поделилась с нами некоторыми воспоминаниями о своих детских впечатлениях от пережитого в годы Великой Отечественной войны. 

Сирена, снаряды и взрывы – это страшно

Что может запомнить 6-7-летний ребенок? Сейчас детство видится как через прозрачный туман – не очень четко, но некоторые эпизоды тех лет сохранились. Начало войны для меня не было резким переходом из одной реальности в другую. Жили мы на правом берегу Невы, у самой трубы ТЭЦ-5 «Красный Октябрь». А немцы с воздуха трубы засекли уже. И поэтому, когда началась война, прицельно стреляли и бомбили по ТЭЦ и заводу «Большевик» напротив.

У нас небольшой домик был, деревянный, там несколько семей жили. Помню, стоим мы все на крыльце, и вдруг свист какой-то, бревна какие-то мимо нас пролетают. Нам интересно – что это?! А нас, детей, подхватывают и куда-то забирают. Так что начало войны для меня – это свист и летящие бревна. 

Папа ушел на войну, а мама осталась с тремя детьми. Я – старшая, сестра Римма – младше и полуторогодовалый братик Алик. Мама не работала, я так понимаю. Она все время куда-то уходила, приходила, этот момент в детстве не помнится. Бомбежки случались часто. Немцы бомбили основательно, активно и ТЭЦ, и военный завод на другом берегу Невы. 

Звуки воздушной тревоги, летящих снарядов и разрывов – это страшно. Сначала эти звуки вообще вызывали панику. Мама нас хватала, мы бежали в специально вырытые траншеи и прятались там. Вокруг были соседи со своими детьми. Все жмемся, ждем. 

Зимой, помню, быстро надо было одеться – пальто, шапка, братика еще в одеяло завернуть и бежать. А потом мы уже перестали в окопы бегать и отсиживались дома. Не всегда бегали, или уже бомбежка перенеслась куда-то на другое место, не знаю. Жизнь продолжалась.

Счастье – котелок супа!

Тот, кто пережил голод, наверное, не сможет изжить воспоминание о нем. Во время блокады нам очень помог дядя мой – дядя Коля. Начал служить он до войны на границе с Финляндией. Когда началась война, одном из боев дядя Коля был ранен и направлен лечиться в госпиталь в Ленинград. Госпиталь устроили в Суворовском училище. Пока лечился, несколько раз он к нам приходил. 

А один раз, я помню четко, он принес полный солдатский котелок густого супа. Это было такое счастье! Когда он отправлялся, наверное, ему там помогли все, кто мог. Через весь город – тогда же ничего не ходило, никакого транспорта не было. Вдоль берега Невы, дядя Коля пешком принес нам этот котелок, видимо, собранный из нескольких порций поделившихся с нами неизвестных солдат. Это же очень много значит. Суп есть…

Алик умирал, улыбаясь

Зимой 1942-го года братик Олег заболел. Алик – это мы его так звали, и мама звала. Уже было очень голодно, но детям выдавали дополнительное питание; только в месте выдачи надо было ребенка показать, что он есть, что он жив. Мама его и повезла, но в дороге простудила. И уже дома он лежал больной. Мама уходила, а Алик все время просил: «Ня». Помню только это «ня»…

А потом, в какой-то день он вдруг затих. И я смотрю на него, а он улыбнулся, глазки закрыл и все. Я думаю: как хорошо, как тихо, спокойно… Мама входит, спрашивает:

– Как Алик? 

Я говорю:

– Мама, он уснул.

Мама подошла к нему и поняла, что Алик умер. Понимаете? Умирал, улыбаясь. И сам глазки закрыл. Какое чудо… Что он увидел в тот момент, я не знаю.

Братик в марте умер, а мы в начале июня уже уехали через Ладогу – нас эвакуировали.

Крапивка по дороге в Соломинку

Мы так радовались теплу, первым листьям и первой траве, а больше всего – крапиве! Как-то мы уже знали, что крапива – это просто счастье. Как только она вылезала, мы сразу шли рвать эту крапивку. Сейчас вам трудно даже представить, сколько блюд из нее можно изготовить! 

Эвакуировали нас по Ладоге на открытом кораблике. Немцы над нами летали, но бомбить не стали. Однако наши начальники, которые корабль вели, испугались и причалили не туда, куда должны были, где нас ждали, чтобы пересесть на поезд, а где-то в серединке. Нас всех высадили, и я маме говорю: 

– Все, мама, мы никуда не поедем. Ты посмотри, сколько тут крапивы! Все поле было в высокой зеленой крапивке!

А потом мы поехали в Пензенскую область к маминой сестре.

Это была большущая деревня Соломинка. Тетя работала зоотехником, муж на войне, да нас трое. Поселились в бывшем барском доме. Потом из Одессы приехала жена маминого брата с детьми. Вот так мы все и собрались на все время войны. А потом так как-то и не разлучались. 

«До сих пор боюсь резких звуков»

В 1944-м году мы перебрались к бабушке, жившей в Смоленской области. Ехали через Москву и попали на салют. Какой-то город освободили – радости было море, и в честь этой победы стреляли. Когда город какой-то брали, каждый раз отмечали радостно. 

Вокзал был переполнен народом, расписания определенного не было, люди ждут своего поезда, сидят на котомках, кто где. И вдруг как загрохочет! Ожидающие с мест повскакивали, обнимаются, ликуют! А для меня это была катастрофа. Как только грянет очередной залп, я рыдаю в истерике. Все успокаивают: 

– Что ты! Это наши взяли город, такая радость, ты что! 

А у меня все внутри до того уже так было пропитано страхом, что я была в истерике. Всё знаю, всё понимаю, что надо радоваться, что сейчас ничего не будет. Но от этого звука у меня такой страх… Я и сейчас, до сих пор боюсь резких звуков. Вот так война сказывается.

Моя храбрая бабушка

Деревня в Смоленской области называлась Усвятье. Бабушка рассказывала, как пекла хлеб для партизан. Деревенский дом нужно уметь представить. Огромная печь в пол-избы, дрова и куча соломы могут лежать у печки. Немцы ходили и проверяли избы постоянно. А женщины, как услышат только, что немцы идут, то скорее-скорей хлеб из печи вынимали, и в эту кучу соломы прятали. 

Я бабушкины рассказы хорошо помню. Ей давали поручение – она выполняла. Это было ее задание – снабжать партизан хлебом. Откуда она брала муку для выпечки, даже не знаю. Я и не спрашивала. Меня больше удивляло: надо же, бабушка какая храбрая у меня.

Хорошо было мне на русской печке греться. Однако болела – и не знала, выживу или нет. Такая простуда тяжелая была. Долго я лежала, и мне там очень нравилось играть: в кирпичах дырочки какие-то делать, фантазировать, будто это комнатки. 

Первое взыскание и первое горе

В хозяйстве у бабушки были курочки, одна была моей любимицей. Хорошая такая. Серенькая в белый горошек. И она меня любила, и я ее любила. Почему-то она меня выделяла из всех, а я ее всегда подкармливала. Вот такая взаимная у нас была любовь. Как-то раз собрала я ватагу мальчишек и девчонок, и отправились мы в поле собирать колоски, чтобы зернышками побаловать мою курочку. Сколько мы набрали – ну пучок в руку – что там возьмешь! Ерунду, конечно. И вдруг кричит женщина с поля: 

– Дети, остановитесь! Караул, караул! Вернитесь, что вы сделали!

Вот эту группку детей, среди которых я, восьмилетняя, наверное, самая старшая была, привели в колхозное правление. Вышло начальство. С нами очень строго говорили: зачем да почему, да кому эти колоски вы несли?

Но мы покаялись, попросили прощения и рассказали, что мы не на хлеб там бабушке, а курочку подкормить. 

Ох и перепугались же, наверное, бабушка и мама! Только потом я это все четко-четко восстановила, что мы в такую ситуацию попали… Закон такой был, что не дай Бог. Вообще рассказывали, что за колосок могли расстрелять.

Ну что там несколько колосков – это же ерунда? Но все равно «не положено», каждый колосок был на учете. Потом нагоняй был, я помню, от мамы мне, чтобы не ходила по чужим полям: нечего гулять!

Через какое-то время мою любимую курочку зарезали. Сажусь за стол – он был как раз у окна – смотрю, а курочки-то моей и нет. А все мясо едят, вкусно так. И все… с тех пор я курятину долго не ела. В студенчестве далеко не сытные времена были – все равно не ела. Только через много-много лет смогла. Мне было очень горько тогда: эта курочка мне доверяла, ждала всегда, а ее зарезали. Не могла я ее съесть, так и выбежала в тот день голодная из-за стола. 

Письмо с фронта

В 1945-м году, мы еще не успели уехать из Усвятья, нам прислали письмо о гибели дяди Коли. Стоим мы с группой детишек, подходит почтальон и отдает мне треугольник – письмо.

Испугалась я, когда прочитала. Наш дядя Колечка погиб! Его не стало в 23 года. В последние дни войны он оказался на границе Польши и Германии. Там и похоронен.

Это было не извещение официальное, а письмо от тех, с кем он служил. Ребята из его группы писали о нем так хорошо, что не повторить. Впечатление у меня осталось такое, что дружба была крепкая, и любили его. Но потеряли друга. Несколько дней до мая 1945-го оставалось. В конце марта. Прямое попадание… Писали, что похоронен он в Ополье, что очень жалко его, и просили писать им. 

Бабушке, конечно, было не до того, чтобы письма писать, потом извещение официальное получила. Сына потерять тяжело, но общая война была, и любое сердце не покидала мысль о возможной гибели – это война…

«Чувство» Православия

Папа мой воевал в польском отряде в составе Красной Армии, фотографии есть с другом в этой польской форме. Даже друг потом, я помню, приезжал к нам навещать. Потом он, наверное, уехал в Польшу. Нам ведь тоже предлагали уехать. Говорили, что там у нас будут условия для жилья: домик или квартира. По-моему, был разговор, что западнее, в ту сторону, подальше от нашей границы. У меня такое осталось впечатление.

Вопрос поднимался не один раз. Мы могли туда уехать. А мне одна мысль об этом казалась ужасной! Я была не маленькая уже – лет 11-12 мне было. Все бросить и уехать? А как же бабушка? Я очень была привязана к семье. Есть у меня такое чувство корня. Бабушка меня любила, и тетя Дуся, младшая мамина сестра, тоже… 

Такое твердое убеждение было у меня внутри: не хочу! Не хочу! Думала: Господи, это же бабушка, мои родственники, тети – нет, не поеду в Польшу. Нет-нет. Так мы тут и остались. Может и напрасно, может быть, там было бы и хорошо. Жили бы да жили. Но там бы Православия не было. 

От «булочки» до «Кулича и Пасхи»

В 1947-м родился брат Валерочка. Года через полтора-два я настояла, что надо окрестить нас. Откуда эта уверенность во мне взялась, не знаю. Да и пример бабушки помог укрепиться мне в мысли о крещении. Она не была грамотной в церковной жизни, многого не понимала, но делами была христианкой.

Помню, когда были морозные дни в блокаду, стояла я у окна и очень просила Боженьку, чтобы Он мне прислал кусочек булочки. Не хлеб, а почему-то булочку просила…

Крестились мы в храме «Кулич и Пасха» на проспекте Обуховской обороны. С тех пор постепенно начала я входить в Церковь…

Подготовила Татьяна Павлова, община «Живое слово».
Фото общин «Патронаж» и «Волонтеры Иоанновской семьи».