Небеса покидают нас, когда мы, получив то, о чем просили в своих молитвах, воздаем благодарность другим обстоятельствам.

Тринадцать лет минуло с тех трагических дней, когда сердце рвалось на части от ощущения неминуемой гибели любимого человека, а воспаленный рассудок, будучи не в состоянии смириться с обреченностью, все искал и искал пути к спасению. Тринадцать лет истерзанное сердце не допускало воспоминаний тех дней. Да и сейчас, желая облегчить душу, молю Богородицу о помощи, чтобы, одолев боль и слезы, суметь поведать о чудесном промысле Божьем – о чуде, очевидцем которого мне суждено было стать.

***

В Москву мы приехали по приглашению ведущего специалиста Российско-Американского Центра системных заболеваний, замечательной женщины и профессора, взявшей на себя смелость руководства лечением болезни на предпоследней стадии. Надежду вселял нетрадиционный подход к проблеме: онкология – это следствие нарушения работы иммунной системы. Надо диагностировать причину сбоя, ликвидировать ее и стимулировать укрепление иммунитета. Далее организм сам найдет способ излечения. Химиотерапия же иммунитет убивает. 

Свободных мест в Центре не было, и нас поселили в санаторий в подмосковном Пушкино. Оставались позади длинные месяцы лечения в поселке Песочном под Петербургом, после которых врачи сказали, что болезнь побеждена, что ни одной злокачественной клетки в организме не осталось. Какой был феерический всплеск чувств и надежд! Двадцать первый день рождения, встреченный на больничной койке, был забыт как страшный сон. Боль и страдания, облучения, химиотерапия, капельницы, уколы и сотни таблеток – все это оставалось в прошлом.  Жизнь распахнула двери, и солнечный свет наполнил наши души! Детские ручки вновь могли обнимать маму. Строились планы на будущее, была продолжена учеба. 

Но постепенно, день за днем, месяц за месяцем здоровье ухудшалось. Попытки вернуться в больницу, закончились словами все тех же врачей: «Ваша дочь более не нуждается в наших услугах. Мы можем помочь Вам устроить ее в хоспис… Мы не ведем статистику больных с Вашей стадией болезни». Приговор был оглашен окончательный, но смириться с ним мы не могли!

***

Санаторий в Пушкино был оазисом тишины и покоя: вековые деревья, тенистые аллеи, живописные пруды с деревянными мостиками более напоминали дворцовые парки, чем медицинское учреждение. Приветливый персонал, нескончаемый перечень медицинских услуг, чистота и порядок – все умиротворяло, но только не нас, меня и мою дочь, живущих на срезе обнаженного нерва.

Стоял летний зной. Воздух не двигался, открытое окно не помогало. Листья деревьев застыли в лучах палящего солнца.

– Что это, папа?

– Это гром, Викуша, но где-то далеко.

– Душно, скорей бы пошел дождь. Что там шумит?

– Это начали косить газоны. Хочешь, я поднесу тебя к окну? Там красиво!

– Не надо па, пора делать укол.

– Да, пора. Вот еще прими таблетки.

– Почему не пахнет травой, как у нас на даче, когда ты косил?

– Ветра нет. Хочешь, пойдем гулять?

– Да, хочу запах трав, как на даче. Помнишь, ты косишь, а Ксюша бегает вокруг тебя и смеется. Как они там?

– Помню, конечно, помню. Скоро ты увидишь и доченьку, и маму, потерпи еще недельку. И не переживай так, дома все хорошо. Наверно, они лежат на пляже и греются на солнышке.

– Маму жалко, ей сейчас очень плохо.

– Викушенька, все будет хорошо. Нам с тобой надо завершить курс лечения. В этих ампулах - самые лучшие лекарства из Америки, они обязательно тебе помогут. Ты мне веришь?

– Верю, папа, верю! Только…

– Что только?

– Только отнеси меня, пожалуйста, в туалет, а потом мы поедем гулять. 

Вставать самостоятельно с кровати Виктория уже не могла. Нарастали боли, обезболивающие средства помогали ненадолго. Но мы, дети атеистических времен, продолжали подавать записки «О Здравии» в монастыри и церкви. 

В один из дней, пообещав Виктории вернуться к полудню, я умчался в Сергиев Посад. Я рыдал, лёжа на полу в Троице-Сергиевой Лавре у мощей Сергия Радонежского, прося о помощи. Я молил забрать меня. Я бил головой об пол у великой святыни Русской Православной Церкви. Кто-то в черном поднял и отвел меня в укромное место. 

Монах сказал: «Молись о безболезненной и достойной кончине живота дочери твоей». Такой совет я принять не мог! Но вечером того же дня слова монаха проплыли явью, показав возможность легкой смерти, отвергнутой во имя жизни. Во имя жизни, испытаний которой я не способен был тогда вообразить. 

Густая кровь закупорила катетер, и молоденькая санитарка долго не могла поставить капельницу. Наконец она прочистила его шприцем, но в другую сторону. Когда сестричка ушла, бледное лицо Виктории налилось кровью, тело вытянулось струной, она оторвала голову от подушки и, широко раскрыв глаза, с ужасом смотрела на меня. Жизнь повисла на волоске…

– Что это было, папа? Голова хотела лопнуть.

– Не знаю, родная. Похоже, что это был тромб.

– А мне показалось, что приходила Она. Не говори об этом маме. Пообещай мне.

Лекарства из Америки не помогали. К концу курса Виктории стало совсем плохо и ее увезли в реанимацию.  День и ночь я ходил вокруг больницы, мучаясь в неведении. Врач скорой помощи рассказал, что привез нового пациента и его положили рядом. Больные лежат без нижнего белья и на обоих страшно смотреть. Когда мужчина приходит в сознание, то кричит от боли. Дочь, как мумия, не издает ни звука. Через три дня Вику выписали. Я принял на руки её измученное тело, она обвила мою шею руками, прижалась что было сил, и впервые зарыдала. Я мог только сильнее сцепить объятья, ком в горле не позволял дышать.

Напряжение возрастало с каждым днем. Вскоре врачи развели руками – реанимировать кишечную перистальтику было уже невозможно. Время морфина приближалось неумолимо. Надо было срочно возвращаться домой в Петербург, но до конца курса, в который так верила дочь, оставалось буквально несколько дней. Медперсонал санатория знал о нашем горе и искренне сочувствовал. 

Когда стало ясно, что наступил критический момент, одна из врачей поделилась со мной своим опытом. Оказалось, что её матери, после ампутации ног, доктора оставляли несколько дней жизни, и она попросила дочь привести в больницу священника для соборования. С тех пор прошло много лет, а её мама жива. Священник помог многим людям, и он живет в Пушкино. Я ухватился за последнюю соломинку.

Ранним утром следующего дня на автостоянку санатория подъехали старенькие Жигули. Священнослужитель оказался не только отзывчивым, но и пунктуальным. Выглядел он скромно. Худощавый, среднего роста, ряса на нем была изрядно поношена. Бледное лицо с впалыми щеками и полуседой бородкой излучали добро. Рядом с батюшкой мне стало легче. Мы познакомились с отцом Николаем и, по дороге в номер, я вкратце рассказал ему нашу историю.  Он слушал и сочувственно кивал головой. 

Когда мы вошли в комнату, отец Николай поздоровался и заговорил с болящей, как с горячо любимым человеком после долгой разлуки. От слов священника лицо Виктории оживилось, в ее потухших глазах появился свет. Я слушал и сам наполнялся светом. Я вдыхал воздух неведомой свежести, как будто стоял на берегу океана Любви!

Когда беседа подходила к концу, отец Николай попросил меня оставить их наедине. Последние слова, которые я услышал перед началом соборования, хорошо запомнились мне: «Ты, радость моя, не отчаивайся, если есть вера в Бога нашего Иисуса Христа, то и помощь обязательно придет. Я много видел безнадежно больных, и всем, кто искренне уверовал, всем Бог помог. И тебе, родная моя, поможет. Поверь в Господа, как малолетнее дитя верит своей матери, слепо, не рассуждая, не сомневаясь. Он Отец наш и Создатель, Он всех нас любит и страдает о нас. 

Твое тело, твое сердце, твоя душа претерпели столько страданий. Кому же, как ни тебе, в немощи твоей нужна помощь Отца нашего. Полюби Его всем сердцем, всей душой, до последней клеточки тела твоего. И Он повернется лицом своим лучезарным и воздаст тебе по вере твоей».

Я вышел в парк. День опять собирался быть жарким. Вспомнились слова сестры-сиделки, переданные нам еще полгода назад: «А я всю жизнь думала, что родители не любят меня». Только сейчас, послушав отца Николая, я в полной мере осознал, что за 21 год я сумел дать дочери лишь малую крупицу родительской любви. Полное погружение в работу вытесняли мысли о семье. Я вмешивался, только тогда, когда был чем-то недоволен и считал замечания и поучения более важным в процессе воспитания, чем проявление любви. Невозможно повернуть время вспять и исправить свои ошибки, тем более, когда жизнь твоего ребенка находится у последней черты.

После завершения соборования я проводил отца Николая до стоянки. «Вам с дочерью остаётся уповать только на Господа нашего. Вы верьте и обязательно молитесь. Мамочка Виктории пусть просит у Пресвятой Богородицы помощи. Материнская молитва большую силу имеет. 

Ваша дочь стоит на краю бездны, бездна пред глазами ее. Очень страшен край этот, очень! Вам Виктория об этом ни за что не скажет. Она всех вас жалеет и о вас страдает, и боль вашу в себе несет сверх мук своих. Тяжкий крест на плечиках ее худеньких. 

Дарите ей всю любовь сердец ваших, ибо в великих мучениях душа и плоть ее. Очень нуждается она в любви родительской! Любовь ей поможет, любовь поддержит ее. Ксению, дочь свою малолетнюю жалеет и на вас с женой всю надежду возлагает. 

От себя добавлю – любовь к Отцу нашему, Господу Богу с малых лет внучке прививайте. Благочестие будет ограждать от заблуждений на всем её жизненном пути. У Виктории, после соборования, в душе и теле происходят большие перемены. Вы не тревожьте ее сейчас, пусть побудет одна, - теперь от нее все зависит. Я буду молиться о болящей. Храни вас Бог!». Отец Николай благословил меня и уехал.

Когда я вернулся, Вика сидела на кровати. Она хотела что-то сказать, но не решалась.

– Что ты хочешь сказать, Викуша?

– Па, я в туалет сходила.

– Это как?

– Что как?

– Как ты дошла до туалета? – опомнился я.

– Сама. И… и все хорошо, папа. – Мои ноги подкосились. Я стал перед ней на колени и, едва сдерживая рыдания, уткнулся лицом в ее халат.

– Не плачь, па, все будет хорошо, как ты обещал мне. – Ее нежные пальцы медленно блуждали в моих волосах. Я впервые стоял перед дочерью на коленях, обняв ее ноги, а она впервые гладила меня по голове.

– Сходи, пожалуйста, за каталкой. Потом мы поедем гулять. Хорошо, па?

– Да, да, я сейчас.

– Ты только не спеши. Мне надо побыть одной.

Мы долго ездили по тенистым аллеям санаторного парка, вокруг прудов, где в лучах полуденного солнца хорошо просматривались огромные рыбины, стоящие неподвижно. Становилось жарко, но Виктория хотела гулять еще и еще.

– Па, остановись у этих ромашек. Смотри, как луч падает на них, и как они светятся. Сколько радости разлито вокруг, в каждой травинке. Как я раньше не замечала этого?

Я смотрел на часы и считал, сколько таблеток и уколов мы пропустили, но было страшно вспугнуть напоминаниями о лечении ощущение Божественной благодати, вдруг спустившейся на нас с небес. За половину дня, ни одного обезболивающего укола! 

– Насыщенное радостью пространство, – продолжала дочь. – Бери, сколько душа уместит.

– Ты это о чем? – недоумевал я.

– О жизни, папа.

– Ты так никогда не говорила.

– Не говорила, не понимала, не ощущала.

Слышать что-либо подобное из уст дочери было крайне удивительно. Она не была склонна к рассуждениям на подобные темы, и тем более к откровениям. Как правило, она была замкнутой и молчаливой.

– Папа, я вспомнила, как мы шли с тобой зимой из гаража. Было темно и холодно, сугробы были выше головы. Тогда ты спросил у меня, верю ли я, что наступит время, когда на этих газонах зацветет мать-и-мачеха? Это было так неожиданно и так трудно представить, что я не знала, что ответить. Я понимала, что когда-нибудь это произойдет, но мне казалось, что для этого должна пройти целая вечность. Тогда я училась в пятом классе. Уже потом, когда прошло много зим, я вспоминала твой вопрос и представляла, как буду задавать его своим детям.

– Ты ещё сможешь задать его своей дочери.

– Остановись, пожалуйста. Папа, только ничего не говори. Если я не успею, то… - она замолчала, и мы долго стояли, пытаясь заглянуть в далекое будущее. - В общем, если я не успею, то когда Ксения будет в пятом классе, не забудь спросить её об этом за меня.

Ты видишь ту большую березу? Я хочу до нее дойти. Только можно я сама?

Я не знал, что ответить. Еще вчера, дочь не могла преодолеть и шага, а здесь было метров сорок.

– Далековато будет для первого раза. Давай еще подъедем.

– Стой. Я дойду до нее. Мне так надо.

– Хорошо, я помогу тебе встать.

– Ты не держи меня, просто иди рядом.

После первого шага ее качнуло, но она устояла. Короткие, отрастающие после химиотерапии, волосы засверкали на солнце. Глаза засветились давно забытой надеждой. С каждым шагом она становилась ближе и ближе к чему-то бесконечно значимому. И путь был пройден! Закрыв глаза, она стояла у березы, вытянувшись к небу, стройная, как солнечный луч, влекущая к себе, как весенний цветок.

– Какая ты красивая, солнышко ты мое! Смотрел бы на тебя так и смотрел бы, не отрывая глаз.

– Не надо, папа. Я хочу, чтобы ты знал – я поняла, что такое счастье. Я искала его совсем не там. Оно всегда было во мне, только я об этом не знала. Сегодня – мой самый счастливый день! Папа, пожалуйста, запомни это.

Почему-то – тайком от дочери – я перекрестился. После таких слов я должен был бы воспарить, но необъяснимая тревога змеёй вползала в мое сердце. Мне казалось, что я нахожусь в иной реальности. Невозможность происходящего туманило рассудок. За весь день я ни разу не заговорил об отце Николае, о чудесных результатах соборования, о молитвах, о Крестном Знамении, о вере в Бога. Я даже не попытался помочь дочери связать происходящее со словами отца Николая о помощи Божией, по вере нашей. 

«Ведь лично мы ничего не делаем, все происходит без нашего участия: заработала перистальтика, боли утихли, дочь встала с инвалидной коляски, дух окреп – и это за один день! Слава Богу! Пусть происходит так и дальше, главное не мешать», – примерно так рассуждал я, – явно недобрые силы затмили тогда ум мой. 

Небеса услышали молитвы и ответили нам. Мы же не пали на колени и не уверовали, даже воочию увидев беспредельные возможности Спасителя. По Его великой милости, входя в безвыходное положение наше, нам было явлено чудо. Оставалось лишь впустить Господа в сердца наши, благодарить, любить и молиться. Но мы не осознали, не возлюбили, не доросли, не сподобились. Узнать, что Бог есть – не значит в Него поверить!

– Я не понимаю, что со мной? У меня ничего не болит. Я чувствую себя счастливой, и я хочу жить, как никогда раньше! – и, помолчав, добавила:     

 – Ну вот, папа, наконец-то лекарства начали действовать!

Мгновенно я впал в оцепенение. Черный взрыв смерти разорвал и бросил в бездну, содержащую суть жизни, часть меня. Но я не умер, зачем-то я был оставлен жить.

Через несколько минут ворвалась боль…

Через десять дней мы перешли на морфин…

Еще через тридцать дней Виктория преставилась.

В последний месяц, когда плоть сгорела как свеча и метастазы проявились на всем её тонком теле, наши молитвы превратились в рыдания. Только теперь мы молили Бога о Смерти, о Смерти, как о великом Даре Божьем! Но небеса молчали и медленно погружали нас в ад.

«Папа, укол, укол», – эта мольба потом еще долго звучала в ушах, заставляя закипать кровь и вскакивать по ночам.

В последний день жизни сознание покинуло Викторию, и наступила тишина.

Огромная воронка черных птиц воскресла и закружила в памяти моей, такая же зловещая, как когда-то на даче над нашим домом, где спала подрастающая Виктория. Чувство ужаса наводила энергия, текущая из черного конуса. Тогда я стрелял из ружья. Но что было делать теперь? Я не знал. Я был бессилен. Я был раздавлен. Я понял, что я ничто.

А воронка кружилась и кружилась, опускаясь все ниже и ниже.

Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Все мысли мои о Тебе, Господи. Распоряжайся обстоятельствами жизни моей по воле Твоей. Упокой, Господи, безмерно страдающую душу рабы Твоей Виктории. Смилуйся, Господи! Ни о чем большем не прошу Тебя, Господи!

В два часа ночи, когда сердце дочери остановилось, она открыла глаза и стала смотреть в упор. В бесценные мгновения жизни, уже за последней чертой, в широко раскрытых глазах загорелось сознание, она спешила что-то сказать глазами, но я не мог понять, что. Мной овладело безумие, я начал лихорадочно закрывать ее веки, но они вновь и вновь открывались. В глазах продолжала светиться жизнь, и они продолжали пытаться сообщить о чем-то важном, чего мы так и не сумели понять и сказать друг другу.

После отпевания, когда наступил момент прощания и на последний поклон стали подходить к гробу друзья и близкие, на лицах многих читались растерянность и ужас. Заметив это, священник сказал:

– Не всматривайтесь так пристально в лицо умершей и не ужасайтесь – смерть никого не красит. Помните Викторию живой и красивой, такой, какой Вы знали ее при жизни. Она останется в памяти Вашей на веки молодой! Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей Виктории, и прости ей вся согрешения вольная и невольная, и даруй ей Царствие Небесное.

***

Тринадцать лет назад ко мне в церкви подошла знакомая матушка. Она поздоровалась и спросила: «Ваша дочь умерла?». «Да», – ответил я. «Я так и подумала. Вы не терзайтесь, жизнь быстротечна, пред Богом нет разницы, во сколько лет преставиться. Когда Вы встретитесь с дочерью, то она будет выше Вас – земными страданиями она искупила многие грехи свои. Вы же до встречи с ней накопите еще много грехов. Порадуйтесь за нее, ведь она уже в Царствии Небесном! Храни Вас Господь!».

Я никогда бы не вспомнил этих слов, как и многих других слов сочувствия, если бы не сон, в котором, спустя год после смерти, мы вновь встретились с дочерью.

Виктория стояла посреди каменной пустыни, и смотрела на меня. Она явилась на встречу со мной по бесчисленным мольбам моим. Волосы её были белые, как и ее савана. На лице лежала глубокая печаль. Дочь смотрела мне в глаза и молчала. Вдруг по щекам ее потекли слезы. Были ли эти слезы о минувшей жизни, или о памяти перенесенных страданий, или о нас, близких и родных сердцу её людей, покинутых ею – я не знал. Я крепко обнял любимое создание и хотел прижаться щекой к щеке, но не смог – моя дочь была выше меня! 

***

Каждый раз, поминая или находясь у могильной плиты, я прошу у дочери прощения за мою скупость в проявлениях любви, любви, в которой так нуждалась её одинокая душа.

«Боже, очисти мя грешного, яко николиже сотворих благое пред Тобою; но избави мя от лукавого, и да будет во мне воля Твоя, да неосужденно отверзу уста моя недостойная и восхвалю имя Твоё святое, Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Господи, во славу Твою воскресил я боль мою.

18 сентября 2017 г.
Автор: Григорий Паперин, Иоанновский приход.
Фото: nancygayphd.com.