Иоанновская община

Автор: Григорий Паперин, Иоанновский приход.
Текст опубликован в редакции автора.

I
 
Солнце нестерпимо жжёт обгоревшую кожу.  Раскалённый  воздух  слоится, превращая предметы в дрожащие миражи.
Он плетётся вдоль линии крестов по горячему песку босой в лохмотьях, то и дело, зажимая уши руками. Стоны распятых на крестах людей вызывают  лихорадочную дрожь. Он останавливается и смотрит в обескровленные  лица. Обвисшие тела вздрагивают от каждого удара ворона клювом в глаз. Рассудок не в состоянии осознать безмерность человеческих страданий. «Господи, смилуйся — подари смерть им» — шепчет он пересохшими губами и падает на колени. Уткнувшись головой в песок, он видит сине-фиолетовые разводы на чёрном фоне закрытых глаз; звук закипающей воды шумит в ушах пузырьками уходящей жизни.
Пронзительный крик заставляет его очнуться и встать.  Он смотрит сквозь плывущую пелену на поднимаемый крест, видит лицо и вдруг, что есть силы, кричит: — Не-е-ет!- Он бросается к кресту и врезается в твердь стального щита. Железная рука хватает за горло и отрывает от земли.
— Что, не нравится?- сиплым басом шипит в лицо стражник. – Хочешь вместо? – Взгляд из-под шлема предельно враждебен.
— Что, язык отсох? Отвечай! Ну-у!– и трясёт ещё и ещё, как пустую погремушку, пытаясь извлечь звук.
— Да, — хрипит, задыхаясь, он.
— А говорили последний, — ухмыляется палачам сиплый бас, – распните его на другой стороне креста, он хочет вместе.
— Вместо! Вместо!! Вместо!!! – Его негодующий протест – глас вопиющего в пустыне: одежды сорваны,  руки растянуты, и остриё гвоздя касается запястья.  На кресте сзади  рвёт сердце надрывный стон.
— Каждый умирает в одиночку, — бормочет недовольный палач. – Ну, вместе так вместе. Получи, как просил, — и поднимает над гвоздём кувалду.
— Прости, что не сберёг, — успевает крикнуть он за спину и куда-то в вечность.  Животный страх парализует волю. Тысячи игл вонзаются в нервы. Кровь закипает и волос превращается в пепел.
 
***
Андрей Сергеевич Смолин за свою долгую трудовую жизнь специальным корреспондентом бывал во многих «горячих точках» и
повидал немало. Парализующий волю страх он испытал лишь однажды — в падающем вертолёте, но это было давно.
Сейчас во сне, пережитый когда-то нервный шок, вновь напомнил о себе.
«Белое солнце, чёрные вороны, но кто на кресте? Не вижу!»
Крутящиеся в голове фрагменты по колориту и натуральности деталей больше походили на реальные события, чем на сон. Вот только в жизни Смолина ничего подобного происходить не могло.
«Что за пилатовщина? С чего бы это? И главное — зачем?» — озадачился  Андрей Сергеевич.
«Михаил Афанасьевич, — мысленно обратился он к Булгакову, — Ваши труды я на ночь не читал».
Он встал с постели с желанием поскорее смыть ощущение прилипшего к телу песка.
Взглянув на себя в зеркало, он вдруг вспомнил, что во сне он смотрел на себя со стороны, и что выглядел он иначе, но в тоже время это был он! Тот был лет тридцати, с более мужественными и более красивыми чертами лица, с длинными волосами, с чёрной щетиной на худом лице,  с глазами полными сострадания.  Лет тридцать назад, когда Смолину было тридцать, они, может, и были чем-то похожи, но растительность на его лице никогда не была такой густой и чёрной. «Почему непохожесть не смутила меня?», — удивился Андрей Сергеевич. «Фрагменты из прошлой жизни сквозь плывущие слои минувших веков?» — других версий в голове не возникало. На вопрос: «Зачем?» — ответа не было вовсе.
Он пригладил ладонями взлохмаченную стрижку русых волос уже тронутых сединой, провёл пальцем по морщинкам под глазами и, печально улыбнувшись  своему отражению, подумал: «Слава Богу, что ничего не болит, и в душе ещё светит солнце».
Приняв холодный душ и растерев полотенцем тело, Смолин по своей журналистской привычке пошёл в кабинет — ему хотелось записать  подробности странного “кино”.
Раздвинув шторы, он посмотрел в окно: в жёлтых конусах фонарей кружились снежные хлопья, засыпая спящий город пушистой белизной.
Часы пробили пять. Откуда-то взявшаяся муха ползла по стеклу. Он хотел было прихлопнуть её, но, вспомнив чёрное месиво слепней, в глазницах распятых, опустил руку, и муха куда-то уползла.
Вид медленно падающего снега не приносил успокоения: навязчивым послевкусием появилось и не хотело уходить волнующее ощущение незримого присутствия кого-то рядом.
«Давно я не был в церкви», — подумал он и, подойдя к иконе,  зажёг лампадку.
 
II
 
Монастырь  Иоанна Кронштадского на Карповке в темноте зимнего утра едва просматривался сквозь многослойную сетку снегопада.
Постояв у входа и не войдя в храм, Смолин вернулся к машине: смутная тревога влекла его туда, где он не был много лет — к Блаженной Ксении на Васильевский остров.
Воскресное утро казалось глубокой ночью. Высвечивая фарами летящие навстречу снежинки, машина неспешно, словно на ощупь, поехала по утратившим границы улицам. Было что-то мистическое в безлюдности зимнего города.
Смоленское кладбище утопало в свежевыпавшем снегу. От его белизны утренние сумерки казались светлее.
У часовни Святой Блаженной Ксении Петербургской, прижавшись  ладонями к стене, темнели неподвижные силуэты первых прихожан.
Обойдя часовню три раза, как заведено — против часовой стрелки, Смолин вошёл внутрь.
Молебен ещё не начался. Одинокая женская фигура неподвижно  стояла на коленях, прижав голову к полу. Тёмно-фиолетовый цвет её платка на фоне светлого мрамора раки и золота надписи «Святая Блаженная Ксения», привлёк его внимание волнующим сочетанием цветов. В памяти всплыл белый осколок фарфора, найденный им ещё ребёнком на весеннем газоне у своего дома на одиннадцатой линии Васильевского острова. Оттерев налипшую землю, он увидел тогда фиолетовый узор в обрамлении золотых извилистых линий.  Солнечные зайчики играли в них сиянием настоящего сокровища. Тот осколок счастливого быта когда-то живущих людей стал его любимой игрушкой и источником детских фантазий.
Так и не дождавшись, когда женщина отойдёт, Андрей Сергеевич подошёл и приложился к мощам.
— С вашей спутницей всё в порядке?- прикоснувшись ладонью к его плечу, заботливо спросил священник. «Это не моя спутница», — хотел было возразить он, но присел и, склонив голову к уху, повторил вопрос священника: — Сударыня, с вами всё в порядке?-  Она шевельнулась и, оставаясь на коленях, выпрямилась. Он помог ей встать. Платок упал на плечи, и Андрей Сергеевич увидел пепельные волосы, заплаканное лицо и, словно выточенную искусным мастером, совершенную линию профиля. Она повернула голову и посмотрела на него. Он слегка отшатнулся: вертикальный шрам  разделял левую половину молодого лица на две части.
— Спасибо, — прошептала она и, прикрыв голову и лицо платком, добавила: — Оставьте меня, я дальше сама.
— Да-да, конечно, — он отпустил её руку, отстранился и вышел на улицу. Ощущение досады за невольно нанесённую обиду кольнуло где-то внутри. Смолин глубоко вздохнул и осмотрелся. Морозный воздух после ночного снегопада был приятно свеж. У Петербургской Стены Плача, как он называл салатные стены часовни, начинали собираться люди. Кто-то ходил кругами по скрипучему снегу; кто-то стоял, прижавшись к стене; кто-то крестился, опуская записку в ящик, похожий на почтовый, только чёрный. В большом подсвечнике с песком пламя церковных свечей едва колыхалось.
Рядом остановились две женщины. В тишине морозного утра их тихие голоса были хорошо слышны. Внимание привлекла загадочная фраза:
— «Что же ты каждый день топчешь меня ногами?»  —  молодой голос умолк.
— А как она выглядела? — спросила стоящая рядом с ней женщина.
— Трудно сказать, я просто знала, что это — Ксения. Когда я нашла в машине под ковриком бумажную иконку святой, я купила её перед экзаменами, только тогда я всё поняла и меня как током ударило.
«Эх, молодость,- подумал Андрей Сергеевич, — сначала просим, получив — забываем».
Всё на Смоленском кладбище  напоминало ему его собственные молодые годы, когда он, ещё студентом, работал в храме Смоленской иконы Божьей Матери сторожем, истопником и дворником сутки через трое. В его келью, комнатку в подвале храма, иногда заходили интересные люди. Чего только стоила та сухенькая старушка, помнящая революцию семнадцатого года.
Она постучала в дверь. Было темно и морозно. Андрей напоил гостью чаем и поинтересовался, где она успела так замёрзнуть? В те восьмидесятые безбожные годы её рассказ о сорока священнослужителях заживо закопанных на Смоленском кладбище был воспринят Андреем как плод старческого слабоумия. Подробности о шевелящейся на следующий день земле, виденные ею, были для него тому подтверждением. Уже потом, в годы перестройки, когда в связи с обсуждением истории убийства председателя Петрочека М.С. Урицкого была приоткрыта тайна об акте возмездия — казни сорока священнослужителей Петрограда,- Смолин пожалел, что не поверил той улыбающейся как ребёнок интеллигентной старушке: местонахождение могилы до сих пор вызывает сомнение.
Стало совсем светло. Среди надгробий и засыпанных снегом тропинок он с трудом отыскал небольшой чугунный крест, зажёг и поставил свечку в ящик на торчащей из земли металлической трубе и прочитал на листе бумаги приколотой к доске рядом: «40 мучеников Смоленского кладбища. Убиенные 5 сентября 1918 г священники, диаконы и монахи – заживо закопанные в вырытую собственноручно могилу в Богоборческое время, когда потерявшие разум русские люди убивали тех, кто их крестил, венчал и прощал им грехи».
 
Снег между могил был особенно глубок, и брюки на коленях намокли. Памятные места изменились до неузнаваемости, тем более, что от самых больших деревьев, остались лишь торчащие из под снега полусгнившие остатки стволов, а от самых красивых статуй — сугробы пьедесталов.
По дороге к Смоленской церкви  Андрей Сергеевич вспомнил странствующего монаха.   В благодарность за гостеприимство и предоставленный  ночлег, он показал ему место расстрелов священнослужителей на Смоленском кладбище.
Церковь Воскресения Христова находилась поблизости, но была огорожена бетонным забором. Отыскав проход, Смолин с удовлетворением увидел, что реставраторы оставили кусок стены нетронутой.  На уровне пояса в гранитном цоколе оставалось широкое  углубление от тысячи пуль, а на уровне головы в кирпичной кладке выбитая пулями яма была несравнимо меньше. «Возможно, перед расстрелом их ставили на колени», — подумал он, — «но больше похоже на то, что большевистские начальники «великодушно» предоставляли возможность подольше пострадать за Христа, приказывая стрелять в живот».
Держа ладони на холодном граните и остро ощущая напряжённость поля крошечного кусочка Русской земли и такую тревогу, будто его самого сейчас расстреляют, Смолин с болью в сердце осознавал, через какую мясорубку была пропущена его многострадальная Родина.
 
Андрей Сергеевич стоял в Смоленской церкви и не мог сосредоточиться на литургии. Набившийся под брюки снег таял и  капелями стекал в ботинки.
За прошедшие годы убранство церкви осталось прежним,  только  потускнело под слоем сгоревших свечей и не отмоленных грехов.
Монах тогда так и не вернулся из города за своими вещами, и его подрясник остался висеть в углу кельи чёрной тенью памяти о нём.
Вспоминались огни топок в подвалах храма; как он тайком уходил с работы на лекции в университет, а с лекций убегал на работу, чтобы подкинуть угля.
Студентом Андрей был далёк от веры, но по ночам он любил постоять под куполом храма и в звенящей тишине громко нараспев прочитать  «Отче наш», других молитв он не знал.  Одиночество и ночные тени церковного полумрака наполняли его ощущением единения со смотрящими на него со всех сторон святыми. Они как будто улыбались и говорили ему: — Мы помним тебя ещё младенцем в крещенской купели; помним малышом, когда ты стоял здесь, держась за юбку своей бабушки.
Житие святых Андрей никогда не читал, но ему казалось, что все они — его старые благожелатели…
Тёмные осенние ночи, оранжевые кленовые листья в жёлтом свете фонарей на фоне голубых стен храма. Вспомнилось, как ему часто казалось, что листопад никогда не закончится, и он мёл и мёл веником из берёзовых прутьев, а устав, уходил в таинственную темноту кладбищенских дорожек, в шум ветра и летящей листвы гулять в ночи среди старинных надгробий и чёрных силуэтов огромных деревьев.
Всё это было в другой стране, которой уже нет, и как будто в другой жизни, которую уже не вернуть, но это было здесь.
 
III
 
Выйдя из широкой арки кладбищенских ворот, Смолин  пошёл к машине.
Вдалеке, навстречу ему, шла женщина в фиолетовом платке. Приближающийся стройный силуэт захватил его внимание. Дойдя до машины, он подождал.
— Здравствуйте. Вы меня узнаёте?
Она остановилась и ответила: — Узнаю.
— Меня зовут Андрей. По-моему вы замёрзли. Давайте я подвезу вас, — и открыл перед ней дверь. Женщина стояла и смотрела на него, как на приведение.  Шрам на лице уже не казался ему таким безобразным. Серое пальто в цвет её волос было явно не по сезону. На вид ей было лет тридцать. В блестящих от слез глазах было столько боли, что в них невозможно было долго смотреть.
Она первая прервала неловкую паузу:
— «Сударыней»  меня ещё никто не называл.  Сегодня утром вы испугались. Это так страшно?
— Нет, не страшно, — улыбнулся он, — мне даже понравилось.
— Вам понравился шрам?
— Мне понравилось отсутствие косметики на вашем лице. Сейчас — это большая редкость.
— Поэтому вы вздрогнули?- бархатистый голос незнакомки дрожал вместе с телом.
— Я вздрогнул от красоты вашего лица. Послушайте, я тоже замёрз, садитесь же!-
Она нерешительно села. Андрей Сергеевич захлопнул за ней дверь и, обходя машину, подумал – «Без шрама была бы красавицей. Впрочем, похоже, что красота её души затмит любую внешность».
Он включил климат-контроль и подогрев сидений.
— Сейчас вам станет тепло. Ваши руки совсем побелели. Где ваши рукавички?
— Оставила где-то.
— Давайте ваши руки.
— Зачем?
— Давайте.
— Возьмите.
Узкие ладони с длинными пальцами были белые, как фарфор и холодные, как лёд. Он держал их в своих больших ладонях, как держат бабочку — боясь навредить и боясь упустить.  Тот белый осколок фарфора из детства вновь проплыл в его памяти.
Глядя на увядающую кожу своих рук, он ощутил неловкость и сожаление за быстротечность улетающих лет.
— Спасибо. У вас горячие руки, — поблагодарила она и деликатно освободила ладони.
— Пожалуйста. Куда поедем? – Она молчала. Волнующая линия профиля её лица, пепельные пряди волос  на фиолетовом платке — непонятным образом меняли мировосприятие текущего момента.  Но кроме внешнего,  было что-то более значимое — она казалась значительно больше своего тела, и замкнутый объём машины не вмещал её полностью. Своим присутствием она раздвигала пространство новым измерением, по крайне мере, так ощущал Андрей Сергеевич.
— Где ваш дом?- спросил он.
— Мой дом в Вологде.
— В Вологде? — попытался шутливо удивиться Смолин и полусерьёзно добавил: — Боюсь, что сегодня не успеем.
Вертикальная линия шрама дрогнула в безмолвной улыбке.
— Я не услышал в ваших словах вологодского говора. Вас как зовут?
— Зачем вам это? Сейчас  я согреюсь и уйду.
— Мне нравится цвет вашего платка.
— Правда? Я рада. В нём два цвета — фиолетовый и тёмно-синий. Я вязала его в две нити, — лицо её просветлело, и она улыбнулась ему очень по-доброму.
— Мне, в самом деле, нравится этот цвет, и он  идёт вам. Как вас зовут?
— Андрей, меня зовут Марией.
— Мария, мне кажется, что вам сейчас одиноко, и вам необходимо с кем-нибудь поделиться своими переживаниями.
— Одиноко? — она тяжело вздохнула. — Спасибо, Андрей, за вашу доброту, но я уже поделилась своим горем со Святой Ксенией.
— Может я тоже смогу быть чем-нибудь полезен?
— То, о чём я просила — исполнить могут только Святые. Вчера я ушла из дома и всю ночь просидела на вокзале, но, пожалуйста, не расспрашивайте меня о моей личной жизни.
Смолин, профессионально вслушиваясь в речь Марии, поражался чёткости произношения каждого звука. Мягкий тембр её голоса был исключительно приятен ему. В нём угадывалась доброта и тонкое душевное устройство.
— Вы меня слушаете? — спросила она, озадаченная  затянувшимся молчанием.
— Я вас услышал. Пожалуйста, услышьте и вы меня: я живу один в большой квартире, в вашем распоряжении свободная комната.- Она опять посмотрела на него испуганным взглядом.
— Вы ставите меня …, нет, это я сама нахожусь в безвыходном положении. Я не знаю, как мне быть.
— Быть или не быть? – задумчиво продекламировал  Смолин.
— Этот вопрос не мы решаем, — серьёзно ответила она.
— Возможно,- согласился он, всё больше и больше удивляясь происходящему сегодня с ним.
— Извините, Андрей, я очень устала, у меня не осталось сил для продолжения беседы. И ещё: у меня нет денег. В моей сумочке -документы и мелочь. Если ваши помыслы чисты, то я приму ваше предложение. Пообещайте. — Её слова были неспешны и значимы.
— Я обещаю, Мария, что мои помыслы чисты.
Она помолчала и, прикрыв глаза, тихо сказала:
— Мы встретились с вами в часовне Святой Блаженной Ксении. Пожалуйста, Андрей, помните об этом.
Смолин удивился ещё раз — их мысли совпали. Он тронулся с места, и они поехали к его дому.
В машине стало тепло, и Мария не заметила, как уснула. Ей снился сын – он висел в воздухе и гладил её по голове. «Подожди родной, мы скоро  будем вместе».-  Она проснулась и, не открывая глаз, уплыла в хаотичные фрагменты прожитой жизни.
Когда-то, в младших классах, Маша поехала с отцом из Вологды в родное мамино село Ферапонтово.  На кладбище на сорок дней собрались разные люди. Они говорили про маму, и пили не чокаясь. Тогда Маша спросила папу, почему все говорят о маме в прошедшем времени? Ведь иногда она приходит и с ней можно разговаривать — значит, мама живая? Отец был пьян и ничего не понял. Он говорил нехорошие слова, и они были черного цвета. Маше стало обидно за папу и так жалко себя и маму, что она заплакала и убежала.  Она шла, куда глаза глядят и говорила себе, притопывая ножкой, что никогда не будет дружить с мальчиком, который пьёт водку. И никогда и ни за что не будет пить её сама. Она собрала букетик ромашек, подкинула его над головой и повторила: — Никогда!
Сейчас, сидя в машине с незнакомым мужчиной, убитая горем утраты, предчувствуя скорую развязку, она хотела понять, как же так получилось? Как она попала в этот мучительный лабиринт, не имеющий выхода?
В памяти всплыли волнения вступительных экзаменов и чувство восторга от слова «принята».  Академия художеств: учёба, учёба, учёба. Запахи красок, мольберты, картины; её скромные одежды и красивые ухаживания профессоров — всё было пронизано ощущением сказочного полёта.  Где-то тогда и “грянул выстрел”.
Конечно же, всё началось в ту роковую ночь…
 
IV
 
Машина подъехала к дому. Желая сохранить тепло, Андрей Сергеевич глушить двигатель не стал.
Он долго рассматривал неведомо как возникшую в его жизни особу.
Волнующая мысль о том, что ночное ощущение присутствия кого-то рядом как-то связано со спящей рядом женщиной, выпорхнула из глубин подсознания фиолетовой бабочкой и никак не хотела вернуться обратно.
«А ведь мне жаль, что по возрасту — мы не пара», — признался себе Смолин. «Когда 20 лет и 40 — тогда ещё есть будущее; когда 30 и 60 — есть только кусочек настоящего. На лице одни глаза остались, похоже — плохи её дела.
Тот воин в доспехах и в шлеме, который тряс меня, как погремушку,  подменил «вместо»  на «вместе», и я никого не спас и себя погубил. Не может быть, чтобы простое предупреждение «не верь словам — не будь наивным» было донесено так сложно, это всё равно, что из пушек по воробьям. Сон показали мне для чего-то другого.
Как это я не заметил — пуговицы на пальто тоже фиолетовые.  В волосах нет седины, а цвет серый, как питерское небо, и от самых корней, может натуральный?».
— Вы на меня смотрите?- спросила Мария. —  Она открыла глаза и посмотрела на него.
— Вы видите закрытыми глазами. Мы приехали, не хотел будить вас.
— Спасибо.
Андрей Сергеевич показал свою квартиру, положил в ванную комнату комплект чистых полотенец и, вспомнив про пустой холодильник, сказал:
— Мария, я покину вас ненадолго. Вы располагайтесь.
— Спасибо, — улыбнулась она.
Когда он вернулся с продуктами и открыл дверь, то наткнулся на одетую и стоящую у порога, Марию.
— Я не смогла открыть вашу дверь. Мне надо уйти. Выпустите меня.
— Одну минутку. Я не держу вас, но объясните, что произошло?
— Вы следили за мной. Вас подослал мой муж? Вы знаете мою подругу? – её слова были наполнены болью обиды.
— Мария, прошу вас, успокойтесь. Я ничего не понимаю.
— Не притворяйтесь! Вы всё понимаете!
— Объясните, почему вы задаёте мне эти нелепые вопросы? Откуда они взялись?
— Что лежит на вашем столе?- в глазах её вновь заблестели слёзы.
— Я не выпущу вас в таком состоянии. Снимите, пожалуйста, пальто и давайте вместе посмотрим, что лежит на моём столе.
Она вся сжалась и, упав на колени, в отчаянии зарыдала:
— Что вам всем от меня надо?
Боль сострадания заставила Смолина присесть и, едва касаясь кончиками пальцев, погладить её волосы цвета петербургского неба.
Второй раз за сегодняшний день он поднял Марию с колен и, медленно отведя в кабинет и сняв пальто, усадил в кресло.
— От кого вы получили то письмо на столе,- взяв себя в руки, спросила она.
— Какое письмо? Вы читали мои записи?
— Этот лист лежит сверху, я на него только посмотрела: я читаю “с листа”.
— Это не письмо, эту страничку я написал и распечатал сегодня ночью. Иногда мне снятся необычные сны, я называю их вещими, после них я сразу просыпаюсь.
— Этого не может быть, — возразила она.
— Почему же не может?  Бывает, что сон трудно понять, а детали как-то быстро исчезают из памяти.
— Андрей, этого не может быть потому, что это мой сон.  Он снился мне осенью. О нем знала только моя подруга.
— Мария, я  не знаю вашу подругу.
— Тогда как вы узнали про сон?
— Вы не услышали меня — сегодня ночью он приснился мне.
— Но этого не может быть!
— Я с вами полностью согласен – этого не может быть. Мария, кто был вторым на кресте в вашем сне?
— На крестах, мне так казалось, были мы с сыном. Я целовала ноги тому, от кого пахло смрадом.
— В вашем сне два креста, и я не целовал никому ног, значит сны разные.
— Пусть разные, но там и там присутствует одинаково невозможное — распятие.
— Мария, я ничего не знаю про вас и про ваш сон. То, что вы сейчас сказали, меня тоже волнует. Но в этом нет ничего сверхъестественного, ведь крест — это символ страдания, и думаю, что не только мы с вами видели его во сне. Давайте отвлечемся от мистики и вместе накроем на стол.
— Подождите, — и, накинув на плечи фиолетовый платок и передёрнув плечами как будто в ознобе, продолжила, — мне надо прийти в себя, со мной что-то происходит.  Я ведь знаю, зачем мне приснился тот сон.
— И вы можете объяснить это мне?
— Могу, но это долго.
— Я никуда не спешу. Хотите кофе?
— Когда мой муж пьёт, то он становится агрессивным и невменяемым, — не обратив внимания на его вопрос, начала  Мария свой рассказ: — Потом он всё отрицает и ничего не помнит. Он бывший спортсмен и мастер боевых единоборств. В пьяном состоянии он страшен. В одно касание, как он говорит, он может сделать человека инвалидом. Когда я училась в Академии художеств, то за мной ухаживали профессора, не говоря уж о студентах. После замужества  вокруг меня образовался вакуум. Он очень ревнив и каким-то образом всегда знает, где я нахожусь. Знакомые мужчины боятся ко мне даже подходить.
— Он бьёт вас?
Она кивнула.
— Где ваш телефон?
— Дома оставила.
— Это хорошо, теперь он не будет знать, где вы. Если, конечно, в вашей сумочке нет “маячка”.
— Пожалуйста, не перебивайте меня.
— Молчу.
— В день знакомства он спас мне жизнь. Я иногда задаю себе вопрос, а хорошо ли, что спас? И утешаюсь только одним ответом — «от Меня это было».
Плохо не то, что я никогда его не любила; не то, что я стала его рабыней; и не то, что он примитивен и всю жизнь мы смотрим в разные стороны. Плохо то, что мы оба глубоко несчастные люди, но при этом он никогда не отпустит меня и убьёт любого, кто будет со мной. Он мстит мне за то, что я не люблю его.
Врачи в больницах неоднократно предлагали мне подать на мужа в суд, но каждый раз он угрожал расправой. Он говорил, что если его посадят, то его друзья найдут меня под землёй. И это не пустые угрозы, поверьте.
Он давно хотел заставить меня разделить с ним «радость» пьянства. Его желание с годами приобрело маниакальный характер. При очередном отказе он повалил меня на стол спиной в тарелки и стал вливать мне в рот водку из бутылки. Прибежал сын, ему тогда было 8 лет. Он кричал: — Папа, папа, не надо.- Он пытался защитить меня. Потом был глухой удар, и сын затих, а муж продолжал вливать в меня водку. Я подумала, что он убил сына, и мой рассудок помутился. Захлёбываясь, я нащупала на столе нож. Он перехватил мой кулак и разрезал мне лицо моей же рукой. Было много крови. После этого у сына началась эпилепсия. Врачи старались, но приступы повторялись все чаще. Когда мне дали адрес целительницы, я грешная забыла про Бога. Она сказала, что вылечить эпилепсию не может, но может перенести болезнь на другого человека. Для этого ей нужен  донор. Я недолго думала — главное было вылечить сына. Целительница сказала, что ей понадобятся три дня на подготовку, и чтобы я тоже готовилась. Я отдала ей все деньги, которые у меня были. Она отрезала прядь волос у сына и у меня, и мы ушли.
Мне было страшно — я представляла себя больной.  Во вторую ночь приснился сон. Во сне я знала, что сын должен  умереть. Я ползала в ногах, я рыдала, я просила у кого-то очень страшного, я даже не посмела поднять глаза, взять вместо сына меня и он согласился, но жуткая тревога не отпускала.  Потом я увидела вдалеке два креста с двумя распятыми.  Лиц, правда, я не видела. Я проснулась и сразу поняла, что колдунья погубит нас. Позвонить ей и отказаться на основании сна я не могла. На третий день она позвонила сама и сказала, что такой ответственности взять на себя не может и чтобы я не звонила ей больше никогда.
— А что с сыном?
— Три месяца назад сын выпал из окна. Ему было девять лет.
— Простите.
— Иногда мне кажется, что я схожу с ума. За минуту до того, как Владимир спас меня от бандитов, к моему лицу было прижато лезвие ножа, тогда я осталась невредимой, но через девять лет, точно по тому месту, моё лицо было разрезано моим спасителем, спасителем, который вскоре сам стал бандитом.
Я с детства знала, что ни за что не свяжу свою судьбу с человеком, который пьёт. В результате — живу с алкоголиком.
Мне снится кошмар, а через несколько месяцев я смотрю на лист бумаги в случайной квартире и вижу свой сон второй раз. Да, пусть детали разные, но чтобы там и там  двое распятых людей — есть от чего сойти с ума. Вам не кажется, что нам надо как можно скорее расстаться?
— Нет, мне так не кажется. Более того, мне кажется, что нам не надо расставаться.
Мария смотрела Смолину в глаза, а ему казалось, что она смотрит куда-то сквозь него. Что убитая горем, загнанная в угол женщина, со шрамом на лице, с синевой под глазами, с провалившимися щеками, выглядя истерзанной мученицей, остаётся Божественно красивой. Что за бесконечностью боли её глаз скрывается вторая половинка его души.
— Мне страшно, – голос её дрогнул. — На этом свете мне недолго осталось.
— Ваши страхи от усталости и одиночества.  Вы боитесь смерти?
— Похоронив сына, я постоянно думаю о ней. Я боюсь Бога.
— Вы про добровольный уход из жизни? —
Она не ответила.
— Вы так глубоко верите?
— Вам кажется, что это глупо?
— Нет. Глупее тех, кто утверждает, что Бог есть, могут быть только те, кто Его отрицает.  Просто, стремлюсь к такой вере сам.
— Вы читаете Юнга?
— Нет, — и шокированный тем, что она правильно определила автора его слов, добавил —  ну да, это его слова.
— Я продолжаю жить потому, что верую, — и, помолчав, добавила: — Верующей я стала после смерти сына. Господи, прости меня грешную.
Но давайте не будем об этом — вера для меня глубоко интимна.
— Хорошо, не будем. А что вы, Мария,  больше всего сейчас хотели бы?
— Больше всего? Оказаться в детстве с мамой. Я её очень любила. Если бы вы видели, как она рисовала. Я плакала, смотря на её работы простым карандашом.
— Она художник?
— Нет — это природный дар. Сегодня ночью на вокзале я вспоминала мамины рисунки и рассказы о жизни Ксении. Поэтому-то утром я и оказалась на Смоленском кладбище.
— Удивительно.
— Извините, не поняла, что вас удивило?
— Сегодня утром подойдя к дверям храма, в который хожу много лет, я впервые не вошёл в него.
— И что? Почему вы не вошли в него?
— Когда-то, ещё студентом, я работал в Смоленской церкви. С тех пор прошло много лет. Я переехал в другой конец города и бывал там всего несколько раз. А здесь вдруг резко захотелось.
— И что тут удивительного? — но тут же, будто о чём-то догадавшись, Мария добавила, — или вы хотите сказать, что случайностей в жизни не бывает?
— Я отвечу словами апостола Павла: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия!»
Она подхватила и закончила цитату:
«Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!»
— Мария! Как вам это удаётся? Вы читаете мысли?
— Недавно я интересовалась происхождением выражения «Пути Господни неисповедимы» и запомнила.
— Вы меня поражаете.
— Это лишь случайные совпадения, — смутилась она и продолжила. — Вы сказали, что работали в церкви на Смоленском кладбище. Мне кажется, что над этим местом витают облака тайн. Вам так не кажется?
— Да, таинственное место. Там покоится прах многих известных людей. Например:  «Подруга дней моих суровых
Голубка дряхлая моя!».
Первое захоронение А.Блока.
Родители митрополита  Священномученика Серафима Чичагова. Представляете, аристократ, блестящий боевой офицер, участник русско-турецкой войны, полковник, отец четырёх дочерей — в тридцать четыре года решает посвятить свою дальнейшую жизнь служению Богу. Прерывает свою стремительную карьеру, выходит в отставку, становится священником, а после смерти жены принимает постриг. Он духовный брат преподобного Серафима Вырицкого, помните? «От Меня это было».  Иоанн Кронштадский был его духовным отцом. Живописец, музыкант, врач, духовный писатель. Он написал Серафимо-Дивеевскую летопись. Благодаря его трудам мы знаем о жизни Серафима Саровского.
— А почему он мученик?
— После мучительных допросов и ссылок он был расстрелян в 1937 году.
Есть на Смоленском кладбище одно малоизвестное место — северная сторона храма Воскресения Христова — место расстрелов священнослужителей.
— Там был расстрелян Серафим?
— Его расстреляли на Бутовском полигоне НКВД города Москвы.
А на том месте надо постоять хотя бы раз в жизни.
 
V
 
И всё же, Мария, что бы вы больше всего хотели? Только из реального.
— Из реального? Оказаться в селе Ферапонтово  на маминой могилке. Потом зайти в Ферапонтов монастырь и постоять у фресок Дионисия в Соборе Рождества Богородицы. Потом заехать в Вологду, погулять по своим улицам. Зайти в гости к отцу. Ему пятьдесят пять, но, по сути, он глубокий старик. Он много пьёт. Я не уверена, что он меня узнает – ум он давно пропил.
— Хотите, я завтра отвезу вас на машине в Ферапонтово? Мне тоже нравятся фрески Дионисия.
— Вы были в Ферапонтово?
— Был, лет сорок назад. Я простоял в соборе часа три в полном одиночестве: одно из ярких впечатлений жизни. Тогда туда экскурсий не водили, а напрасно – фрескам полтысячи лет.
— Вы были на маминой родине 40 лет назад? – удивилась Мария.- Получается, что вы годитесь мне в отцы. Я родилась через семь лет.
— Вам тридцать три?
— Да.
— Я чуть старше.
— Чуть – это лет на семнадцать?
— Чуть старше вашего отца.
— Правда?
— Вас это огорчило?
— Почему-то да. Наверное, за отца обидно. На его фоне вы выглядите молодым человеком. Простите за сравнение и не подумайте чего-нибудь такого. Я совсем запуталась.
— Мария, не так я стар, как пишет паспорт.
— Как вы сказали? Это Вишневский?
— На этот раз это моё. Так что бы вы хотели сейчас  для себя, для своей души?- не унимался Смолин.
— Для души? Избавиться от душевных страданий и почувствовать покой.
— Вот! Был такой старец Нектарий Оптинский, он говорил о преодолении беспричинного страха: «Сложи руки крестом и три раза прочитай “Богородицу”, и всё пройдет».
— Андрей, я не страдаю беспричинными страхами.
— Тогда пойдёмте на кухню пить чай. Уже время ужина, а мы не завтракали.
— Извините, но у меня нет аппетита. За последнюю ночь я не сомкнула глаз. Во мне пожар, я выгораю изнутри.
— Думаю, что чашка чая погасит ваше пламя.
— Вы так шутите?  Хорошо, чашку чая я выпью чуть позже.
— Я предложил вам завтра съездить на машине в Ферапонтово.
— Спасибо. Сейчас зима и скользко, я лучше на поезде.
— Вам какие страны нравятся? Может вместо Вологды на тёплые моря? Я приглашаю.
— Андрей, похоже, что вы ничего не поняли!
— Почему же не понял?  Уверен, что солнце и тёплое море пойдут вам на пользу. Помните, как у Бродского:
 
Когда так много позади
всего, в особенности — горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
 
— Андрей! Вы меня не слышите! Ладно, если вы так поэтично настроены, то мне сейчас ближе строчки Набокова:
 
Живи. Не жалуйся, не числи
ни лет минувших, ни планет,
и стройные сольются мысли
в ответ единый: смерти нет.
 
Она замедлила свою речь на последних двух словах и, сделав паузу, продолжила:
 
Будь милосерден. Царств не требуй.
Всем благодарно дорожи.
Молись — безоблачному небу
и василькам в волнистой ржи…
 
Она замолчала.
— Первое слово было «живи».  Мария, море вернёт вас к жизни.
— Андрей, я замужем!
— Да, вы замужем, но фиктивно.
— Не фиктивно, а реально. И это серьёзнее, чем вы думайте. Я не рассказала вам,  чем занимается мой муж, о его страшных друзьях и о его возможностях.
— Интересно, о чём вы ещё умолчали?
— Я рассказала вам больше, чем положено при первом знакомстве. Я должна уехать в Вологду одна сегодня или завтра утром.
— Думаю, что вы сгущаете краски. Надо нанять адвоката и развестись. Если ваш муж член криминальных структур, и вы скрываетесь, то вам нельзя ехать поездом – билеты именные. Давайте я отвезу вас на машине.
— Он ещё день-два будет в запое. Если вы можете, то купите билет до Вологды. Вот мой паспорт. Только, я не уверена, что смогу вернуть вам деньги.
— Вам надо выспаться. Я куплю билет на утро. А сейчас спальня в вашем распоряжении.
— Спасибо, вы правы, надо поспать.
Андрей, извините за вопрос.
— Да, пожалуйста, спрашивайте.
— Почему вы один?
— Почему? Сам не знаю. Так сложилось. У меня была работа с частыми командировками, может, поэтому мы с женой расстались.
— Вы моряк?
— Нет, я журналист. Точнее — я пенсионер.
— Журналист, командировки. А как же живут жёны моряков?
— Не знаю. Никогда не был женой, — улыбнулся он.
— Вам не откажешь в юморе. А дети?
— Дочь вышла замуж и живёт в другой стране.
— Спасибо, поняла. Вы не поверите, за всю жизнь я была за границей один раз — в Италии, ещё студенткой, когда захотела выучить итальянский язык.
— Выучили?
— Да, у меня хорошая память, — с каким-то грустным сожалением, ответила она.
— Я заметил!- улыбнулся он.
— За приглашение к морю – спасибо.  Андрей, вы первый мужчина, который захотел со мной познакомиться за последний год после потери лица. Не скрою — вы мне нравитесь, но у меня нет заграничного паспорта и я замужем. И ещё…
Что-то голова закружилась, извините, потом скажу. Пойду я, в самом деле, лягу. Пожалуйста, разбудите меня к поезду.
 
VI
 
…Конечно же, всё началось в ту роковую ночь.
Молодая красивая женщина шла вдоль Невы по Университетской набережной.  Она — иконописная красавица  Академии художеств, наслаждалась видами любимого города в нежном свете белой ночи, гордилась собой и полученным  красным дипломом. На душе было так легко и радостно, что она не сразу поняла что происходит: с двух сторон её подхватили сильные руки и, молча, повели к машине. Мария не понимала, кто эти люди, она упиралась, говорила, что ее с кем-то спутали, но увидев водителя, стоящего у открытых дверей машины, всё поняла. Он бил битой по своей ладони и улыбался, явно довольный добычей. От его улыбки стыла кровь.
— Помогите, — закричала она и стала яростно вырываться. Какой-то прохожий попытался вмешаться, но отлетел к гранитным перилам. В тот же миг Мария вырвала руку и вцепилась в лицо ногтями. Холод металла на горле заставил её замереть.
— Ещё раз дёрнешься, сука, голову отрежу,- яростно вбивая в неё каждое слово, процедил сквозь зубы тип с расцарапанным лицом.
Второй, прижав плашмя лезвие к щеке, вкрадчиво прошептал:
— Будешь умницей — мордашку сохранишь и через недельку домой вернёшься.
Время остановилось. Крепко зажатая с двух сторон, Мария уже тогда поняла, что всё хорошее в жизни закончилось.
Они медленно приближались к машине. Кто-то кричал и стремительно приближался. «Сейчас из-за меня кого-то зарежут». Она рванулась и неожиданно ощутила свободу. Дикий мат заглушил все звуки — сзади шёл бой. Она обернулась и увидела двух парней с ножами, лежащих  в крови на гранитных плитах, и мелькающую в воздухе биту. Маша зажмурилась и тут же услышала крик: — В машину. — Она остолбенела от ужаса. Мужчина впихнул ее в бандитскую машину, сел за руль и погнал.
Мария, трясясь от страха, ощупывала себя – на ней не было ни единой царапины.
— Все остались лежать. Почему мы убегаем?
И опять командный крик: — Быстро выходим. – Они выскочили из машины и долго бежали через дворы.
— Больше не могу,- взмолилась Мария и остановилась. Чуть отдышавшись, она увидела на сером асфальте капельку крови необычного, как ей показалось, цвета — как будто в тёмно-красный кадмий добавили жжёную умбру. Оторвав взгляд от неприятного цвета, она посмотрела на своего спасителя. Перед ней стоял молодой крепко сбитый, но не симпатичный ей мужчина. Его глаза прищурились в выражении снисходительного превосходства.  Его руки были в крови.
—  Вам надо к врачу, — обратилась она к нему.
—  Не надо.
—  Почему?
—  Пожить хочется.
—  Почему мы убегаем?
—  По той же причине.
—  Я не понимаю, поясните, пожалуйста.
—  Не понимаешь? — усмехнулся он. — Я не уверен, что они живы.
Преступность Питера мне не по плечу, да и плечо, похоже, сломано. Я здесь недалеко живу. Мне нужна перевязка. Поможешь?
—  Конечно, — вы спасли мне жизнь. Вы боксёр?
—  Что-то в этом роде.
—  Как вас зовут?
—  Володя я.
Драться Владимир любил: рукопашный бой был его профессией. Приз за победу в неравном бою за красивую женщину он не упустил — через девять месяцев у них родился сын.
Так Маша познакомилась со своим мужем.
 
VII
 
Утром, не входя в спальню, Андрей Сергеевич разбудил Марию.
Лёгкий завтрак прошёл молча: Мария замкнулась, а Смолин, видя её сосредоточенный уход в себя, отнёсся к этому с пониманием.
Она казалась спокойной полностью отрешенной от обстоятельств внешнего мира и в глубокой задумчивости всё время смотрела в пол.
Так они промолчали всю дорогу до самого купе в поезде.
— Мария, в этой коробочке телефон с сим-картой на моё имя, — прервал долгое молчание Андрей Сергеевич.- Безлимитный тариф с интернетом оплачен за три месяца. С этого номера мужу и общим друзьям не звоните, иначе он вас вычислит.
В этом конверте — деньги. Купите себе пальто и тёплую одежду, а то простудитесь. Буду рад, если вы обо мне когда-нибудь вспомните и позвоните. Мой номер внесен в память телефона.
Я так и не понял, почему вам надо ехать одной?- спросил он, но она продолжала молчать.
— Мария, я хочу, чтобы вы знали, что у вас есть человек, который готов вместе с вами противостоять ударам судьбы. Возраст не позволяет мне надеется на наше совместное будущее, но…
— Андрей! — перебила его Мария.- Будущего нет! Будущее – это только то, что есть сейчас! – Тронутая заботой, она сделала шаг навстречу и почти прижалась к нему.
— Если это так, то останьтесь, не уезжайте. Мы будем вместе.
— Спасибо. Я всегда буду помнить вас, Андрей, и мы обязательно встретимся. Возможно, это будет не хмурый Питер, а залитый солнцем синий океан. Не знаю. А сейчас мне надо уехать одной.
Вчера я не сказала вам о последней моей неприятности: мне поставили плохой диагноз. Может это ошибка, может — нет, но я не хочу ничего предпринимать, — на все воля Божия и, извините, не хочу об этом говорить.
За деньги спасибо, но телефон, пожалуйста, заберите, — он мне не понадобится и для вас так будет лучше, поверьте мне. Мы скоро встретимся с вами во сне.
Я хочу оставить у вас эту папку. В ней справки из больниц на случай развода через суд.  Без вас она мне едва ли понадобится. Не читайте её содержимое — мне будет неприятно.
— Хорошо, не буду, — взяв папку, ответил Смолин.  Больше ничего он сказать не смог, или не успел.
Проводница попросила провожающих покинуть вагон. Андрей Сергеевич написал на салфетке свой номер телефона и адрес, ещё раз посмотрел в глаза, словно хотел надолго запомнить, обнял и прижался губами к её лбу. Его знобило.
В купе постучали. Мария прикоснулась губами к его губам и шепнула в ухо: — Теперь иди.
Поезд тронулся. В окне показалось плачущее лицо Марии. Андрей Сергеевич пошёл по перрону следом, потом побежал…
 
VIII
 
Дома, на письменном столе лежал листок бумаги с записью сна вчерашней ночи. Андрей Сергеевич перечитал его несколько раз и только сейчас осознал, что вчера, в то же самое время, когда ему снился сон, Мария сидела на вокзале и переживала трагедию собственной жизни.
Он еще раз вспомнил поднимаемый крест, но увидел только яркий свет похожий на отраженные лучи солнца.
Каждый день Андрей Сергеевич ждал какой-нибудь весточки, но Мария исчезла бесследно.
Несколько раз он писал ей письма и клал их в стол.
Через полгода он увидел во сне её лицо. На нем не было шрама. Оно располагалось горизонтально в обрамлении аккуратно расчесанных волос. Мария была похожа на лик с иконы, только с закрытыми глазами и с выражением блаженства, будто она обрела большее, чем просто покой. На ресницы, на её лоб, на губы падали хлопья снега и не таяли. Пепельный волос стал расплываться и превращаться в серый туман. Смолин ощутил страх от мысли, что она уходит навсегда и открыл глаза.
Он вскочил с постели и сразу сел за письменный стол, — он спешил. Ему казалось, что на пути в «залитый солнцем синий океан» его признание ещё успеет догнать Марию, что ей будет приятно знать, что на земле остался человек, который будет вспоминать о ней с любовью, но вместо признания на бумагу легли его скупые строчки:
 
Касанья — шёлка паутинки,
Дыханье — свежесть трав весны.
Глаза в глаза, текут слезинки
С небес, из сердца глубины.
 
Невольный трепет, губ слиянье —
То были проводы мечты.
Объятья — нежности сиянье,
— Я таю вся.
— Чудесна ты.
 
Вновь одинокие восходы,
Грустят перроны, поезда…
Мгновенья  поглощают годы:
Как страшно слово — «Навсегда».
 
Марию Андрей Сергеевич больше никогда не увидел, не осталось даже фотографии.

IX

Когда вновь всё занесло снегами, когда память спрятала в свои кладовые события предыдущей  зимы, в один из вечеров, Андрей Сергеевич достал из почтового ящика конверт. Обратный адрес был неразборчив. Он сунул его в карман и вспомнил о нём поздней ночью.
Почерк был мелким, и читался с трудом.
 
Здравствуйте, Андрей!
Так получилось, что в той жизни, которая прошла там, вне стен монастыря, остался один человек, с которым моя душа не смогла порвать невидимые нити.
Когда мне было плохо, Вы протянули руку помощи и спасли меня для жизни вечной!
Скоро исполнится полгода, как я нахожусь в женском монастыре.  Дни моего пребывания на этом свете подходят к концу, и я мысленно прошу у всех прощения.
И Вы, Андрей, простите меня Христа ради за всё!
Недавно меня cоборовали.  В моей душе не осталось обид. Простить  всех оказалось трудно.
Когда я совершила этот подвиг,  тогда меня покинули тёмные силы, ушла боль, как будто моё сердце взял в руки Бог, и моё существо переполнилось Любовью.  Жалко, что невозможно выразить эти чувства словами.
Я часто вспоминаю часовню Ксении. Наша встреча была по её милости, и Ваш сон был к этому причастен.
Благодарю Бога за всё!
Я стою на пороге… Я постоянно молюсь и мне не страшно…
Извините, что почерк не мой — писать уже нет сил.
Пусть наша встреча “на залитом солнцем синем океане” произойдёт как можно позже: хочу успеть собрать все оттенки фиолетового из всех радуг, чтобы Ваша душа, увидев их,  вспомнила тот забытый заснеженный день и фиолетовый платок на женщине по имени Мария.
P.S. Сегодня я сообщила матушке своё последнее желание — отправить  письмо через полгода после дня, когда для меня взойдёт новое солнце.
 
Андрей Сергеевич подошёл к окну. Ночной город был пуст.  Он долго смотрел в тёмноту, на жёлтые фонари вдоль дороги, на летящий под ними снег. Ощущение присутствия кого-то рядом появилось и вскоре исчезло, унеся с собой клубок невидимых нитей, отчего внутри нестерпимо щемило.

02.02.2020. 

Автор: Григорий Паперин, Иоанновский приход.

На фото: часовня Ксении Блаженной на Смоленском кладбище.
Фото: сайт "Окно в Петербург".