Иоанновская община

Наша прихожанка Тамара Климентьевна Самонова, коренная петербурженка, вчера, 21 июня, отметила свое 90-летие. Прихожане из общин «Патронаж», «Лепта», «Милосердный самарянин», ПМК «Чайка» и «Вега» поздравили ее с юбилеем и встретили женщину вкусным застольем у нее же дома. Празднование началось после ее возвращения с прогулки на корабле по Неве и каналам Санкт-Петербурга, которую матери подарил сын, и все дружно поддержали зачитанные вслух теплые слова поздравления от президента…

Тамаре Климентьевне довелось быть свидетельницей большинства событий XX века, которые определили сегодняшнюю картину мира. В ее судьбе – множество удивительных встреч, чудесных избавлений и невероятных поворотов: ей, православной христианке, пришлось в свое время быть даже членом КПСС.

Воспоминания – это сундук с сокровищами, которыми владеют такие старожилы. При этом некоторые из пережитых воспоминаний, такие как факты о Великой отечественной войне, – не самые приятные, согласитесь. А воспоминания о блокаде Ленинграда трагичны вдвойне. Но после наших аргументов, связанных с желанием знать эти события из первых уст, от живых, слава Богу, свидетелей, а не из прозападных «источников» – Тамара Климентьевна согласилась перелистать эти страницы своей памяти.

Очередное интервью из серии «Наш бессмертный полк. Живые свидетели» мы приурочили к сегодняшней дате – 77-й годовщине начала Великой отечественной войны.
 

«Наш домик чудом уцелел и простоял долгие годы»

В своей автобиографии* Тамара Климентьевна описала, как в 1936 году поступила в Первую образцовую школу на Соляном переулке (бывшая Третья мужская гимназия). Чтобы приняли в «грамотный класс», нужно было уметь написать свою фамилию, считать до ста и хорошо читать. Первую учительницу – Елизавету Васильевну – она помнит хорошо: та была чудесным человеком. В 3-4 классе историю преподавала профессор университета Изабелла Васильевна Гитис. Она так сумела увлечь детей своим предметом, что в то время все они хотели стать историками. А потом началась война...

Сегодня, добавляет женщина в разговоре, никого из ее ровесников уже нет на свете.

– Тамара Климентьевна, сколько же лет Вам было, когда началась блокада?

– Тринадцать. В тот год я еще училась в школе – ее разбомбило в самом начале блокады, и мы занимались то в подвале, то где придется, поэтому учеба проходила с перерывами. Но похвальные листы я маме исправно приносила, и меня без экзаменов приняли в Типографское ремесленное училище. Там я проучилась всего год – из-за истощения у меня начались проблемы с легкими, а «легочникам» нельзя работать с типографскими красками, которые содержат свинец. И в 1943 году я перешла в единственный работавший Техникум общественного питания**. Там мне выдали рабочую карточку. А летом вместе с другими ребятами каждый день ездила в Купчино трудиться сортировщицей на огороде Управления общественного питания «Леннарпит», где за работу в конце недели выдавали два килограмма овощей.

– Задам наивный вопрос: Вам было страшно?

– Страшно было все время. Хотя нет, не так: в первые дни блокады мы еще не очень боялись. Бегали с ребятами даже посмотреть на дома-жертвы бомбежек. Было так странно увидеть обстановку комнат не изнутри дома, а снаружи, в проломы стен: вон там буфет завис над пустотой, там стул зацепился за край.

А с началом артобстрелов страх уже не проходил. Но мы с мамой никогда не спускались в убежище. Мы жили в небольшом трехэтажном домике, который был скрыт во дворе за шестиэтажными домами на углу Литейного и Моховой. В эти большие дома снаряды попадали часто, а наш домик уцелел и простоял еще долгие годы – до 1970-х годов, когда пошел под снос, а нас переселили в Купчино.

– Расскажите, пожалуйста, как жили дети в блокаду?

– Дети есть дети. Моя крестная*** была начальником группы самообороны нашего дома и иногда брала меня с собой на дежурство. В обязанности детей входило тушение маленьких, но коварных «бомб-зажигалок». На крышах стояли огромные чаны с песком, мы хватали «зажигалки» щипцами и тушили их в этих чанах.
 

«Они под обстрелом отправились за телом Ирочки»

– О чем из «блокадного» Вам хочется, чтобы знали сегодняшние дети?

– Об отношениях между людьми в то время. Об отношении людей к городу. В нашем доме жила женщина по имени Мария Иосифовна, полька. Она была из состоятельной семьи, до революции окончила «Анненшуле» (нем. Annenschule. Училище им. святой Анны – школа в Санкт-Петербурге, основанная в 1736 году для обучения детей немецких поселенцев, – ред.). Кем она работала до 1941 года, я не знаю, но во время войны она стала дворником, потому что это позволяло получить рабочую карточку.

У нее была дочка Ирочка, всего на год старше меня, но и она уже работала где-то возле Коняшинской больницы в Московском районе. Когда она с подругами возвращалась с работы домой, то в трамвай, в котором они ехали, попал снаряд. Сидевшие рядом девочки не пострадали, а Ирочка погибла на месте. Конечно, личных телефонов тогда не было, но кто-то оперативно сообщил матери о гибели дочери. Моя крестная (кока, как называли раньше) дружила с Марией Иосифовной и вызвалась помочь ей донести тело дочери домой.

Потом она мне рассказывала, что их единственной мыслью в тот час было, чтобы Ирочку снова не ранило. Понимаете? Ирочка была мертва, не было никаких шансов спасти ее, но Мария Иосифовна с кокой под обстрелом отправились с носилками через весь город. По дороге их много раз отправляли в укрытие, но они добрались до места и вернулись с телом Ирочки домой. Кока говорила, что не помнила, как и по каким улицам они шли, но у них была цель – чтобы Ирочку снова не ранило. Может быть, этот мотив понятен только пережившим блокаду…

Вот еще яркая иллюстрация блокадного отношения к жизни. Канализация в городе с началом обстрелов перестала работать, но никогда на улицах не было грязи и нечистот. Даже в лютые морозы их скалывали ломами и отвозили в какое-то специальное место.
 

«Всю блокаду мама ходила в Спасо-Преображенский собор»

А потом самый страшный кошмар блокады стал реальностью для семьи Тамары Климентьевны: у них украли карточки…

– В 1943 году на месяц давали 300 г хлеба в день, 250 г сахара и растительного масла (как выглядит сливочное – к этому времени мы уже забыли). Карточки нужно было «прикрепить» к определенному магазину и получать продукты только там. И вот, когда мама пошла «прикрепляться», у нее и украли все карточки. Она пришла домой и тихо сказала: «Ну, что теперь будет – не знаю».

И Мария Иосифовна каждый день, получив свой хлеб, приносила нам половину от него и от всего остального – тоже. Не знаю, как она делила эти крохи. Бывало, что и в магазине ничего не выдавали – в такой день все сидели голодные. Но когда продукты появлялись, Мария Иосифовна приносила половину нам, пока мама не получила новые карточки.

– А что стало потом с Марией Иосифовной?

– Она пережила войну, но потеряла не только дочь, но и мужа. Ее супруг в порыве горя неосторожно поделился с кем-то: мол, у нас до революции была большая семья, родители всех вырастили и дали образование. А я не смог вырастить единственную дочь. В ту же ночь его забрали: дали 10 лет. Он вернулся совершенно больным, и через два месяца умер.

А сама соседка прожила долгую жизнь, несмотря на тяжкие испытания и потери, сохранила детское благоговение перед чудом жизни, никогда не роптала и не жаловалась. Она часто бывала у нас дома. Мой сын называл ее «мой дружочек» – они удивительно трогательно общались.

Кока тоже пережила блокаду и дожила до 1973 года в очень преклонном возрасте.

– Ваша мама, кока, Мария Иосифовна – похоже, они были не формально верующими, а жили христианской жизнью. От кого из них переняли веру Вы?

– Наверное, все же от мамы. Она верила всегда. Ей довелось застать не менее страшные годы – 1918-1920-й. Она говорила, что блокада похожа на те времена. Хоть тогда и не бомбили, но так же можно было выйти из дома и не вернуться: на улице запросто могли застрелить только за то, что ты кому-то не понравился. Меня она крестила в греческой церкви, на месте которой сейчас БКЗ (Большой концертный зал «Октябрьский», – ред.). А всю блокаду она ходила в Спасо-Преображенский собор. Придет домой, встанет в дверях – и говорит: «Бог милости прислал» – мы понимали, что она была в храме.
 

«Вы понимаете, чем это вам грозит?»

Спасо-Преображенский собор был одним из немногих храмов, которые в годы советской власти не закрывались никогда. Но это не значило, что любой желающий мог попасть на службу. Тамара Климентьевна вспоминает, что вокруг церкви всегда стояло милицейское оцепление, и молодежь в храм просто не допускали. Крещение детей тоже было сопряжено с опасностью социального поражения в правах. Но сына, родившегося в 1955 году, она крестила, не раздумывая о негативных последствиях.

– Сына мы крестили тоже в Спасо-Преображенском, и было это так. После его рождения моя мама пошла посоветоваться со священником. Батюшка, узнав, что я работаю преподавателем, да еще и в полувоенном училище (Северо-Западное училище речного пароходства, – авт.), покачал головой и сказал: «Пусть сама придет». Мы с мамой пришли. Батюшка посмотрел на нас с сочувствием и сказал: «Все крещения мы записываем в специальную книгу, и каждую неделю ее проверяют. Мы должны записать все данные и места работы – ваши и ваших крестных. Вы понимаете, чем это вам грозит? Подумайте серьезно недели две и, если не поменяете решение, приходите». Через две недели сына крестили.

– Где же Вы в то время нашли мужа, который не просто согласился крестить ребенка, но и был готов к возможным «санкциям» за такое решение?

– Знаете, в моем близком окружении не было никаких воинствующих безбожников. У всех родители ходили в храм, поэтому для них это было естественным ходом событий. Хотя, конечно, на работе у меня была замполит – «краснокосыночница», и если бы она узнала – дело бы закончилось плохо.

Моя мама очень боялась за меня. Ко мне домой часто приходили ребята, с которыми я занималась внеучебной работой (мы ходили в походы), а дома были иконы. И мама постоянно меня предупреждала: «Если кто-то донесет, что видел у тебя иконы, то ты скажи, что живешь с древними темными старухами, и это их образа, а не твои». «Мама, они нормальные ребята, никуда они не донесут», – отвечала я.

– Не замечали или выросли в таких же верующих семьях, как Ваша, и принимали определенные «правила игры»?

– Не знаю, но суть в том, что вопрос об иконах мне никогда не задавали, и я тоже ни о чем их не спрашивала.
 

«Вот дурочку-то из института прислали!»

– А как Вы начали преподавать в военном училище?

– Когда я еще училась в Техникуме общепита, мне очень хотелось перевестись на другую специальность – как раз после войны стали открывать разные учебные заведения. Но в техникуме мне сказали, что если я хочу уйти, то мне придется по рыночной цене возместить стоимость тех овощей, которые я получала за работу на огороде «Леннарпита». А после окончания меня попросили год поработать в этом же техникуме в химической лаборатории.

Через год открылся факультет инженеров-технологов общественного питания в Институте советской торговли, и директор техникума сказал: «Мы тебя направляем туда учиться». Но я-то хотела поступать на медицинский! А директор уже передал мои документы в Институт торговли: меня зачислили, и документы уже не отдали. Так я и окончила факультет инженеров-технологов.

По окончании института я по распределению три года отработала в Тресте столовых, и директор мне все время говорил: «Тамара, ну какая ты наивная! Здесь надо иметь когти и зубы». А я в обеденный перерыв ходила кушать домой, и все в тресте надо мной посмеивались, говоря: «Вот дурочку-то из института прислали! Даже обедать ходит домой». Поэтому, когда открылось Училище речного пароходства, и я узнала, что туда приняли нескольких моих сокурсников, я тоже ушла туда.
 

«После обыска они увели маму…»

Чистосердечность и простота выходили боком Тамаре Климентьевне еще в детском саду. В 1930-е годы новогодняя символика – елка, украшения, Дед Мороз – находились под запретом как «идеологически чуждые». Поэтому, когда воспитательница спросила малышей: «Ну что, дети, у кого дома елка?», и маленькая Тамара гордо подняла руку, ее мама потом получила на работе выговор от начальства.

– А той елки-то была одна ветка, – горько усмехается Тамара Климентьевна, – Мама поставила еловую лапку в стеклянную бутылку из-под молока, подвесила пару конфеток – вот и вся елка.

– В Ваших воспоминаниях главные действующие лица – мама и кока. Отец в это время был на фронте?

– Про отца, Климентия Петровича, я знаю очень мало. У нас дома не было никаких его документов, никаких фотографий. Знаю, что он закончил Лесотехническую академию, был инженером-токсатором, однажды уехал в командировку и больше не вернулся. Помню один страшный блокадный момент, косвенно связанный с отцом.

Однажды вечером у нас дома появились два молодчика, которые перерыли весь дом. Особенно врезалось в память, как они выбрасывали все из ящиков прямо на пол, и после их ухода осталась груда белья, испещренного грязными следами их сапог. После обыска они увели маму, но вскоре отпустили. Вернувшись домой, она долго шепталась с кокой. К счастью, больше обыски не повторялись.

– Вам так и не рассказали, что произошло?

– Нет. Раньше взрослые с детьми вообще иначе общались, а в таких случаях старались, чтобы дети знали как можно меньше.
 

«Мама особо почитала Святителя Николая»

Таких сверхъестественных избавлений в жизни Тамары Климентьевны было несколько. В блокаду, когда обстрел мог начаться в любую минуту, грань между жизнью и смертью нередко зависела от минут, сантиметров и внезапно пришедшего решения. Однажды, когда она еще училась в Типографском училище, она избежала гибели тем, что… не села в трамвай.

– Мы вышли с ребятами из училища и видим – от остановки отправляется трамвай. Был мороз, транспорт ходил редко, и было бы большой удачей успеть сесть в вагон. Почему-то трамвай ехал очень медленно, и мы без труда смогли бы его догнать, если бы припустили бегом. Ребята мне кричат: «Скорее, прыгаем!». А я им очень спокойно и с какой-то непонятной твердостью: «Нет, не прыгаем». И не ускоряю шаг.

Трамвай свернул за угол, ребята остановились и, понятное дело, изругали меня на чем свет стоит. Я иду и сама себя ругаю: «Ну что за дурочка, теперь по морозу пешком идти». Заворачиваем за угол и видим, что в наш трамвай попал снаряд. У всех нас подкосились ноги. Теперь ребята стали меня хвалить и благодарить, а я стою и не знаю, что и думать.

Моя мама особо почитала Святителя Николая и, наверное, все время молилась ему за меня.
 

«Отец Николай так полюбился нам, что мы пошли бы за ним куда угодно»

Пути Господни настолько неисповедимы, что православная христианка может не только чудом избежать гибели от снаряда, но и в один прекрасный день… стать членом партии, не предав своих внутренних принципов. По разнарядке из райкома училище должно было выдвинуть кандидатами двух человек с высшим образованием. Одним из них стала Тамара Климентьевна.

– Как Вам удалось себя не обнаружить? Вам же, наверное, предстояло отвечать на вопросы по научному коммунизму, показывать идеологическую грамотность?

– У нас был чудный секретарь парторганизации, бывший разведчик. Я ему говорю: «Не пойду. Я не буду учить все это. У меня в институте по «марксизму-ленинизму» всегда тройка была». Он говорит: «Если не пойдешь, то тебя просто выгонят из училища. Не бойся, я что-нибудь придумаю».

На рассмотрении кандидатур второй секретарь райкома говорит: «Ну что, товарищи, тут все ясно – молодой преподаватель, высшее образование, прекрасная характеристика, занимается в Институте марксизма-ленинизма, работает по рабочей сетке. Мне кажется, вопросов к кандидату нет». Так меня и приняли. А когда я вышла на пенсию, то попросила приятельницу отнести мой партбилет в райком и сказать им, что больше на собрания я ходить не буду****.

– А как Вы стали прихожанкой Иоанновского монастыря?

– В самом конце 1980-х годов мы с моей крестницей-школьницей по радио услышали объявление о наборе в воскресную школу при церкви Владимирской иконы Божьей Матери. В том храме служил отец Николай Беляев, он и проводил с нами вступительную беседу. В школе нас определили в группу, которую вел другой батюшка, но отец Николай нам уже так сильно полюбился, что мы попросились в его группу. А когда патриарх Алексий перевел его на Карповку, то мы пошли за ним. Если бы его отправили куда-то еще, мы бы всюду за ним пошли. Было это около 30 лет назад, уже и у крестницы своя дочка-школьница.

К моменту перехода отца Николая на службу при Иоанновском монастыре я была старостой в нашей группе воскресной школы. Перейдя сюда, я предложила продолжать дело православного просвещения и на новом месте. После долгих перипетий нам удалось отвоевать корпус на ул. проф. Попова. Лаборатория, которая его занимала, очень не хотела съезжать, и в отместку оставила нам помещение в таком состоянии, что я невольно вспомнила блокадные разрушения. Уезжая, они сломали все, что можно было сломать. Даже розетки из стен вырвали.

Нам пришлось заделывать громадные дыры в стенах. Трудились все – благо, что руководство работами взяла на себя прораб Татьяна Леонтьевна (ныне – мать Мария). Даже батюшка с кистью в руках ходил. Потом мы стали организовывать Рождественские праздники. Первый такой праздник прошел в детском клубе «Юнона».
 

«Каждый день прихожане из «Патронажа» читают мне книги по телефону»

А дальше завертелась активная приходская жизнь: начали возникать и разрастаться общины, организовываться ярмарки и праздники – и уже скоро тридцать лет, как работает система, заложенная при участии Тамары Климентьевны и других таких же тружениц, верных духовных дочерей отца Николая.

Приход не забывает своих основателей. В самом начале беседы я спросила Тамару Климентьевну, как в ее жизни произошла встреча с отцом Николаем. Мы собираемся прощаться, и вдруг звонит телефон. Закончив разговор, Тамара Климентьевна развивает свой ответ.

– Знаете, забота отца Николая присутствует в моей жизни каждый день. Вот сейчас позвонили из общины «Патронаж». Каждый вечер кто-то из ее членов справляется о моем здоровье – они обзванивают всех пожилых прихожан.

Я раньше очень любила читать. Теперь зрение не позволяет, но мне каждый день по полчаса читают по телефону. Мы так прочитали много книг – и светских, и духовных. Недавно дочитали «Несвятые святые» митрополита Тихона (Шевкунова). Так что несмотря на то, что мои родные люди живут в Москве, я никогда не чувствую себя одинокой.

Провожая, она крестит меня на дорогу, и, глядя на нее, невозможно поверить, что она практически не видит. Наверное, это какое-то особое, духовное зрение.
 

Интервью провела Диана Колычева, община «Информсайт».

Фото Ольги Зимаевой, руководителя общины «Лепта»,

а также из архива общины «Патронаж» и ПМК «Вега».

Читайте также

     другие материалы из серии «Наш бессмертный полк. Живые свидетели»:

•  Анастасия Емельяновна Круковская - о лагере в германском плену:

     «Американцы предлагали нам не возвращаться в Россию»

•  Лидия Сергеевна Комарова: «Я всегда чувствовала над собой Бога».

_____________

* В публикации использованы факты автобиографии Тамары Климентьевны, записанные нашей прихожанкой Ольгой Марусовой из общины «Патронаж»:

** «В техникуме кулинарию у нас преподавал Борисов Федор Петрович. До революции он работал при Дворце поваром. Учебников в послевоенное время не было, мы учились по его конспектам, которые еще долго меня выручали. Это был прекрасный человек и большой специалист своего дела. Он относился к кулинарии как великому искусству. Мы его очень любили. Тогда вообще были другие отношения между людьми: более добрые, теплые, открытые».

*** «В моем воспитании принимала большое участие моя крестная Вера Федоровна – младшая мамина сестра. Она была моим другом, и отношения с ней были даже ближе, чем с мамой».

**** «В 1968 году  открылось училище коков при Северо-Западном речном пароходстве и я проработала в нем до выхода на пенсию в 1987 году. Кок — очень важный человек на корабле, от него зависит во многом настроение команды. Я в шутку говорила, что если они будут плохо готовить, их выкинут в море. Готовить нужно всегда с душой, с радостью, а сейчас я бы добавила, что и с молитвой, тогда получится вкусно. Я очень любила преподавательскую работу, у  меня были прекрасные отношения с ребятами, они всегда внимательно меня слушали и впоследствии становились хорошими профессионалами. Многие до сих пор звонят, поздравляют с праздниками, благодарят».

 

Рассказать: