Автор: Григорий Паперин.

Осень угасала. Красочный ковер из опавшей листвы поблек и сроднился с землей. Осиротевшие деревья растрепали облака до бесформенной серости. Вода в сонных лужах казалась уставшей, и порой капли дождя летели по ветру белыми хлопьями.

Душа, вобрав в себя восторги весны, красоту летних закатов, серебро предрассветных лугов и запахи скошенных трав, золото осени и прощальные крики улетающих птиц, – спряталась где-то глубоко внутри, тоскуя по былой доброте щедрого солнца.

В такие дни – дни торжества печали – мне было суждено родиться. Может поэтому осень играла со мной в калейдоскоп эмоций, исполняя на струнах души то колыбельную, то реквием Моцарта.

В юности казалось, что 65 – это глубокая старость. Оказалось – все та же молодость души в утратившем легкость теле.

Утром, за четыре дня до юбилея, я проснулся с мыслями о гостях и пониманием того, что времени для раздумий не осталось. Но непонятно откуда появился вопрос «зачем?». И в самом деле, думал я, с кем-то друзьями мы быть перестали, с кем-то друзьями мы стать не смогли, а те, с кем смогли, пребывают уже в иных мирах.

Дальше – больше! «Свой юбилей ты встретишь один на вершине горы Афон». Мой рассудок попытался возразить: это невозможно – просто не успеть, но диалог «сам с собой» продолжения не имел.

Я находился дома в Петербурге. Самолеты в Салоники летали из Москвы не каждый день. Паром мог не ходить из-за непогоды. Но, главное, виза в монашескую республику – диамонитирион – оформлялась дней пять. Мне приходилось бывать на Святой горе и раньше, поэтому я знал об этом. Рассказы о необъяснимых срывах запланированных поездок – слышал не раз, при этом говорилось: «Афон не пускает». Но чтобы вот так, вдруг, Афон позвал сам – никогда не слышал.

Может, благодаря такому «приглашению» у меня все получилось – вечером второго дня я вдыхал теплый воздух Греции в аэропорту города Салоники. Беспокойство за осенние штормы растворилось в застывшей безмятежности вечнозеленых пальм.

Солнце склонялось к горизонту и хотелось успеть увидеть хоть часть красот греческого полуострова Халкидики. Забронированный трансфер не вдохновлял – развозка отдыхающих по гостиницам региона автобусом-шаттлом – мероприятие долгое.

Вдалеке я увидел женщину в шляпе, она разговаривала с водителем черного мерседеса. Я узнал ее по белоснежному платью в пол. В отличие от Питера, в Москве стояла сухая, относительно теплая погода, и пассажиры могли позволить себе одеть под верхнюю одежду курортные наряды. В Шереметьево, при посадке в самолет, я обратил внимание на женщину в белом. Она сидела в моем ряду через одно кресло, отвернувшись к окну. В воздушной струе вентилятора в полудреме полета я постоянно улавливал тонкий запах духов, и он мне нравился. По прилету в Салоники, когда все встали и двинулись к выходу, я увидел ее уже в шляпе и в темных очках, и то мельком. Она все так же продолжала смотреть в иллюминатор.

Не спеша я пошел в сторону стоянки такси. Мысль «может, нам по пути», заставила ускорить шаг, но водитель погрузил чемодан в багажник, пассажирка села на заднее сидение, и они уехали. Увидеть лицо попутчицы мне так и не удалось.

Уранополис переводится как «город неба», хоть и находится на берегу Эгейского моря. Благодаря потоку паломников со всего мира в нем построено много гостиниц. Отсюда начинается дорога на Афон.

Мой отель находился рядом с византийской башней Просфория и пристанью. Заселившись в номер, я собирался, немного прогулявшись, вернуться, чтобы лечь спать пораньше.

Еще утром в Питере дул промозглый ветер с дождем, а здесь! Звездное небо, золото лунной дорожки на зеркале черных вод, терпкие запахи южной ночи – все завораживало. Я шел вдоль моря к месту, где завтра предстояло получать диамонитирион, но не дошел – приветливые гречанки у открытых веранд предлагали отведать изыски греческой кухни. Я выбрал место поближе к воде и сделал заказ. 

Вкус свежих морепродуктов, ароматное белое вино, местные фрукты – вызывали наслаждение. Что может быть лучше, чем из хляби небесной вот так, вдруг, оказаться на берегу теплого моря? 

Невзирая на поздний час, посетителей заметно прибавилось. Летом, особенно в середине августа – в престольный праздник Преображения Господня, здесь все гудит от разноязычного говора. Выпитое вино располагало к общению. 

Шумная компания греков встала из-за соседнего стола и ушла. Пивная пена медленно стекала по стеклянным стенкам их кружек. Дальше за ними, через два стола, сидела стройная фигура. Ее темно-синий сарафан почти сливался с чернотой ночи за перилами ресторана. Перед ней, на белой скатерти, стоял бокал красного вина, похожий на восклицательный знак к картине «Одиночество». Дама смотрела куда-то вдаль, ее лицо было задумчивым, на щеке что-то поблескивало, похожее на мокрую дорожку.

Наверное, трудно быть женщиной, подумалось мне, так тонко чувствовать, переживать, жалеть и желать, и в то же время так достойно нести по жизни свою созидательную миссию любви.

Мне захотелось попросить прощения у всех женщин за их слезы.

Мое внимание вскоре было замечено. Наши взгляды встретились и на миг задержались. Так повторилось дважды. Женщина достала из сумочки зеркальце, припудрила лицо, встала и подошла к моему столу:

– Скажите, Вы из России? – обратилась она ко мне.

Я улыбнулся и встал:

– Наверное, нас ни с кем не спутать.

– Извините, Вы завтра поплывете на Афон?

– Извинения не нужны – я очень рад! Выдвинув стул, я предложил ей сесть. Она поблагодарила и с достоинством села.

– Надеюсь, что завтра я буду на Афоне, – ответил я на ее вопрос, довольный неожиданной возможности пообщаться с такой эффектной женщиной. Белоснежная улыбка осветила немолодое красивое лицо. Одухотворенные глаза выдавали в ней творческую личность. Я смотрел на нее с нескрываемой симпатией.

Возраст таких изысканных дам обычно за пятьдесят, но излучаемый ими шарм заставляет забыть о нем. Бусы из крупного жемчуга неправильных форм обрамляли ее шею. Руки были украшены золотыми браслетами и кольцами. В ее голосе присутствовала нотка досады, возможно, из-за того, что ей приходится просить у незнакомого и разогретого вином мужчины.

Выдержав паузу зрительного знакомства, она спросила:

– Вы едете в Русский монастырь?

– Завтра мне надо быть в скиту Святой Анны, это дальше.

Ее улыбка погасла.

– Жаль, – разочарованно сказала она и встала.

– Не уходите. Подождите минутку.

– Это лишнее, – уже отчужденно ответила она, готовая вернуться на свое место.

– В Свято-Пантелеимоновский монастырь я заеду на обратном пути. Вы хотели сообщить мне свою просьбу?

Женщина заколебалась. Мы смотрели друг на друга.

– Вы передумали? – не отводя глаз от ее изучающего взгляда, спросил я.

– Похоже, что нет, не передумала. – Она села и продолжила: – Я буду в Греции шесть дней, потом полечу в Италию. Вы когда вернетесь обратно в Уранополис? – спросила она.

– Через четыре-пять дней. Хочу еще съездить в Метеоры, а потом домой – в Петербург.

– Хорошо, ничьи планы менять не придется. Я знаю время прихода паромов с Афона. Через четыре и через пять дней буду ждать Вас на пристани.

– Будете ждать? – с удивлением переспросил я. – А просьба о чем?

– Сейчас расскажу, пожалуйста, не спешите. Здесь так легко дышится. Мы с вами земляки – в Ленинграде я жила до замужества. Потом переехала в Москву. Вы не представляете, как я скучала по Петербургу, да и сейчас скучаю. Иногда я бываю в Италии, и когда кормлю голубей на площади Святого Марка, каждый раз вспоминаю Васильевский остров и свое детство – голубей у нас было так же много, как в Венеции, и они были такими же ручными.

– Я тоже рос на Васильевском. Хорошо помню, как голуби садились на руки моей бабушки, когда она кормила их, и как они при этом ворковали, – подхватил я ее тему.

– На Васильевском острове мы бы никогда не встретились, и в Москве тоже. А вот в греческой деревне... – она улыбнулась.

– Пути Господни, – согласно кивнул я в ответ.

– Зачем Вам надо завтра быть в скиту Святой Анны? Вы раньше бывали на Афоне? – поинтересовалась она.

Я встал, дошел до ее стола, взял сумочку, бокал с красным вином и вернулся на свое место. Вылив из графина остатки вина в свой бокал, и подняв его, я представился:

– Меня зовут Михаилом.

– Друзья зовут меня Аленой, по паспорту я Елена. – Мы чокнулись за знакомство, и отпили по глотку.

– Алена, Вы совсем не пьете. Может заказать другое вино?

– Нет, нет – я пью, это уже второй бокал.

– Угощайтесь фруктами.

– Спасибо. И-и-и?

– Ах, да! Был ли я на Афоне? Да, был. Мне нравится приезжать туда. Там другой мир, другие ценности.

Зачем надо завтра быть в скиту? Цель может показаться Вам странной. Хочу встретить утро своего дня рождения на вершине горы Афон. От скита есть тропа.

– Такое желание мне не кажется странным. Я тоже бы так хотела, но женщин на Афон не пускают – аватон. Поэтому мне нужна помощь.

– Я знаю про аватон и внимательно слушаю вас.

– Мне надо найти одного человека. Его зовут Константином. Полгода назад он уехал в Русский монастырь. Он и раньше туда ездил, только на этот раз не вернулся. Это все, что я знаю, но и это неточно. Я написала письмо на сайт Пантелеимоновского монастыря и получила ответ, из которого следовало, что связь монаха с миром прерывается, что о таком монахе им ничего неизвестно. Из письма я сделала вывод – он там.

Ее логика вызывала недоумение.

– А попрошу я Вас, Михаил, о следующей любезности или услуге, как Вам угодно. Я знаю, вернее, чувствую, что он там – в монастыре. Найдите его. Фамилия, имя, отчество и дата рождения написаны на пакете. Завтра утром я принесу его на пристань за полчаса до отправления парома. В пакете – выборка из нашей переписки. Электронный носитель я стерла, распечатка в единственном экземпляре. Расскажите Константину историю нашего знакомства, отдайте пакет и передайте на словах, что я продолжаю помнить и любить.

Если он принял постриг, то пусть сожжет пакет. Попросите его помолиться за меня, чтобы Господь укрепил и помог мне справиться. Глаза ее заблестели.

– Хорошо, Алена, я постараюсь найти Вашего друга. Надеюсь, что Вы говорите о любви и у Вас все в порядке со здоровьем.

– У меня все в порядке со здоровьем.

– Наверное, Елена, Вы думаете, что Константин из-за Вас заточил себя в тюрьму? Не думайте так. Скорее, все наоборот – он из тюрьмы вышел.

Она вопросительно, даже с некоторым вызовом посмотрела мне в лицо, но ничего не сказала.

Мы молчали. Елена задумчиво наклоняла бокал в разные стороны, следя за причудливыми фигурами в месте пересечения лучей рубинового цвета. Смотря на нее, я думал о том, что в молодости, наверное, у нее не было отбоя от мужчин. Да и сейчас она сохраняла красоту и женственность достойную кисти художника.

– Это смешно, – наконец заговорила она, – во второй половине жизни говорить о любовных страданиях. Вам смешно?

– Нет, не смешно.

– Хорошо, тогда Вы поймете меня. Песчинка, попавшая в морскую раковину, становится жемчужиной потому, что царапает по живому. И это так. Но такой путь к сердцу чреват последствиями.

– Такой путь к сердцу? – не понял я ее иносказания.

– Извините, что мои аллегории не совсем понятны. – Она сделала глоток вина, отщипнула и положила в рот виноградину розового цвета и закрыла глаза, наслаждаясь вкусом. – Когда-то давно один уважаемый человек сказал мне, что никто и никогда не позаботится обо мне лучше, чем я сама. Что это аксиома жизни. Что бы я ни делала, я должна, прежде всего, думать о себе и не заботиться о том, что скажут другие. Я приняла этот совет. Сейчас понимаю, что приняла напрасно – эгоизм не должен быть руководством к действию, потому что любая медаль имеет обратную сторону. Может, поэтому мы с Константином так часто ссорились и расставались на долгие дни, недели и месяцы. Один раз мы расстались на год.

– На год? – переспросил я.

– На год. И так продолжалось семь лет, до тех пор, пока он не исчез.

Она отпила еще несколько глотков и вопросительно посмотрела на меня.

– Простите, Вам это интересно?

– Да, интересно – хотелось бы понимать, с кем мне предстоит встретиться.

– Похоже, что близость Афона, а может и атмосфера Греции оказывают на меня странное влияние – я рассказываю Вам значительно больше, чем того требует моя просьба.

– И это хорошо! Когда же еще, как ни ночью сбрасывать в море камни со своей души.

– Вы романтик. Хорошо, будем считать, что я общаюсь с морем, а Вы лишь случайный свидетель.

– Постарайтесь отдать темным водам как можно больше своих камней или, хотя бы, самые большие из них. Тогда Вы сможете поплыть по волнам его безмятежности.

– Ваши мыслеформы мне нравятся, и шум прибоя – тоже. Мне кажется, что луна сегодня смотрит на меня как-то по-особому.

– Елена, и на меня тоже. Сегодня она огромная. Посмотрите, дорожка на море как будто из золота. Кажется, что по ней можно гулять.

– Возможно, что Константин сейчас по ней и гуляет – он ведь совсем рядом.

Мы помолчали, и она продолжила:

– Несколько раз он собирался сделать мне предложение, я это знаю, но так и не решился.

Я хотела создать семью и даже предлагала взять ребенка из детдома, но он не услышал меня. Я ощущала, что его большая жемчужина превращается обратно в песчинку.

Однажды он предложил попробовать пожить вместе в его двухкомнатной квартире. Помню, что слово «попробовать» – меня зацепило за живое. Я не удержалась и ответила, что моя гардеробная больше его квартиры. Что в свою квартирку он может «попробовать» пригласить Маню с молокозавода. Он не понял, почему я так ответила и надолго замолчал.

– Не верю! Вы не могли так сказать, это не похоже на Вас.

– Сказала. Мне хотелось сделать ему так же больно, чтобы он понял, что если женщину любишь, то нельзя говорить ей «давай попробуем пожить». 

Сомнения оскорбительны.

– Вы же говорите, что часто ссорились. Возможно, он искал пути к примирению.

– Вы тоже не понимаете меня. Поведение женщин – лишь отражение слов и поступков мужчин. Вы ведь не бьете зеркало, если Вам не нравится его отражение.

– Да, Елена, Вы правы. Но любовь рождает потребность заботиться, прощать и идти навстречу друг другу обе стороны. Иначе такие отношения обречены, и такая любовь мне кажется странной.

– Странностей в ней и в самом деле много. Он никогда не говорил слов любви.

Я преподаю актерское мастерство и хорошо разбираюсь в литературе. Он знал, как я люблю поэзию, но никогда не посвящал свои стихи мне, только обращался за советом.

В конце концов, он постоянно ходил в церковь, исповедовался, причащался и в то же время продолжал находиться в отношениях со мной. А без загса или венчания – это грех.

– Вы тоже так считаете?

Она задумалась: – Нет, не считаю, если это любовь.

– Как я понимаю, любовь у вас была, и Вы любили его таким.

– Он умеет держать дистанцию и не желает впускать в свое пространство. Мне казалось, что в том пространстве живет память о других женщинах, что для меня туда входа нет, потому что он не верил мне.

– А кто обычно делал первый шаг к примирению? – поинтересовался я.

– По-разному. Когда он на что-то обижался, то переставал присылать по утрам и вечерам свои пожелания. Он ждал от меня извинений. Но я тоже замолкала. Молчание могло продолжаться долго.

Он называл меня мастером убойного слова. Но он больше домысливал, чем было на самом деле – сам придумает, сам обидится.

– Он дарил Вам подарки?

– Дарил и много, особенно в первые годы. – Она задумалась, ее взгляд ушел куда-то в прошлое.

– Елена, можно еще несколько вопросов?

Она молчала. Я поднял бокал. Мы молча чокнулись и допили до дна. Я заказал еще по бокалу вина.

– Спрашивайте, – как будто на что-то решившись, ответила она.

– Вы говорите, что он не доверял Вам. Может, Вы знаете почему?

– Свои чувства он пропускал через голову. Он думал, что я с ним из-за корысти.

– Для этого были основания? – спросил я.

– Я люблю путешествовать в дальние страны и люблю подарки. Считаю, что мужчины, таким образом, должны выражать серьезность своих намерений. Правда, был такой случай, за который я испытываю неловкость по сей день. Возможно, это и есть тот самый большой камень, который, как Вы выразились, не позволяет мне плыть по морской безмятежности, – она замолчала.

– Подробности можно опустить, – попытался помочь я ей.

– Если без подробностей, то это выглядело так. Он собирался в салон выбирать себе... 

Официантка принесла заказ. Мы без тоста чокнулись и отпили из новых бокалов. 

– Выбирать себе новую машину, – продолжила она. – Он не хотел брать меня с собой, говорил, что еще не принял решение, какую фирму предпочесть, что ему надо спокойно взвесить все «за» и «против». Но я напросилась, и мы поехали вместе. Пока он обсуждал свои вопросы с менеджером, я увидела то, от чего было невозможно оторвать взгляд. Когда Константин нашел меня в салоне той белой красавицы – я отказывалась выходить. Я говорила, что она стала мне родной, и я не могу с ней расстаться, что я продам свою машину, хоть и понимала, что в лучшем случае это лишь треть от стоимости. В итоге, он купил ее мне. Вечером мы поссорились. Упрек за то, что я поставила его в неловкое положение перед какой-то сотрудницей страховой компании, был совершенно неуместен за праздничным столом. Я промолчала, но он попросил объяснений. Я молчала. Он настаивал. Я вспылила и прогнала его из своей квартиры. Прогнала оскорбительно. Понимаю, что поступила неблагодарно. Но своим упорством он довел меня до состояния, в котором любящие друг друга люди бьют тарелки, может быть даже об головы.

– А как же зеркало? – прервал я ее рассказ. – Он ведь подарил Вам машину!

– Когда, после развода со своим мужем, я одна строила новую квартиру, то сказала себе, что в ней никогда не будет человека, который упрекнет меня хоть в чем-то. После ухода Константина я поняла – что я натворила! Если бы были сказаны слова «и забери свой подарок», то тогда можно было бы все исправить! Но они не были сказаны. Получалось, что я использовала его в корыстных целях, и, получив желаемое, прогнала. Именно так он и подумал.

– Немудрено голову срубить – мудрено приставить.

– Да, Вы правы. Мне стоило больших усилий и слез, чтобы хоть как-то урегулировать этот конфликт. Я думаю, что он простил меня, но недоверие, видимо, осталось. После этого случая, с перерывами, наши отношения продолжались еще шесть лет, и мне кажется, что все эти годы он помнил, потому что с тех пор старался не бывать в моей квартире.

Константин на три года младше меня, и мне казалось, что он искал себе более молодую женщину. Я ревновала его к своим мыслям. Даже в самых прекрасных поездках мы продолжали ссориться.

За семь лет я так устала от его обид и внезапных уходов, что в один из них приняла ухаживания другого мужчины.

– Хорошее лекарство, – с пониманием дела согласился я.

– Новый знакомый был на восемь лет старше. Мы с ним никогда не ссорились, с ним невозможно было поссориться – он во всем соглашался со мной. Наши сферы деятельности имели много общего, у нас были общие интересы и общие друзья. Он признавался в любви по несколько раз в сутки, чего я ни разу так и не услышала за семь лет от Константина.

Константин уступил меня без боя, хоть и мог дать достойный отпор. Он ревновал и вот-вот хотел сделать предложение – мне так казалось или очень того хотелось. Но когда ему стало понятно, как далеко зашли наши отношения, он самоустранился, а я, сказав ему, как он мне противен, удалила его из контактов, – и она опять надолго замолчала.

Рядом шуршал ночной прибой. Откуда-то доносилась греческая музыка. На черном морском горизонте, справа от лунной дорожки, горели далекие огоньки, похожие на светлячки.

– Проще удалить человека из своей жизни, чем признать свои ошибки, – прервал я затянувшееся молчание.

– Вы это о ком?

Я не ответил.

– Он был хорошим учителем в этом вопросе – каждый раз он уходил навсегда.

– Судя по Вашему рассказу, для этого Вы использовали слова, бьющие на поражение.

– Не понимаю, Михаил, когда Вы успели проникнуться такой симпатией к Константину? Или в Вас говорит мужская солидарность?

– Елена, во мне говорит здравый смысл. В монастырь уходят разные люди, но всех их объединяет стремление к свету, а не к тьме. Для того, чтобы любящий человек ушел от своей любимой навсегда, для этого надо сильно постараться. Ведь наверняка, после того, как Вы в сердцах сказали ему как он Вам «противен», Вы сделали контрольный выстрел, может даже не один.

– Да, Михаил, Вы правы – сделала. И он ушел, как всегда навсегда. Пространство для новых отношений стало совершенно свободным. В тот момент во мне ничего не дрогнуло. Я как будто поквиталась с ним.

Вы знаете, в первое время я даже была рада, что в моей жизни появился новый мужчина – столько слов любви мне никто не говорил! Он был, в отличие от Константина, профессиональным поэтом. После знакомства все его стихи посвящались только мне. Но поездки по миру остались в прошлом, а подарки превратились в мороженое по выходным, иногда с посыльным.

– Почему с посыльным? Он жил в другом городе?

– Сейчас, подождите. – Она отпила несколько глотков и продолжила. –

 Наша женская ошибка в том, что мы любим ушами, будто слова без поступков ценнее, чем поступки без слов. Неудовлетворенности новым другом поселили во мне тревогу. Обвиняя Константина во всех грехах и почти ненавидя его за напрасно потраченные годы, мысленно я делилась с ним своими радостями, как бы в укор ему. Незримо он продолжал присутствовать. Я злилась на себя, но ничего не могла поделать – можно ударить себя по рукам, но как ударить себя по сердцу? Меня окружало такое количество красивых вещей, подаренных им, что забыть его было невозможно. Все они были песчинками, царапающими по живому. Я видела и прикасалась к ним каждый день. Я медленно превращалась в морскую раковину с растущей жемчужиной внутри.

Отношения с моим другом продолжались, но как-то по инерции. Они держались больше на рабочих вопросах, чем на чувствах. Его комплименты перестали меня радовать. Его чувство собственной значимости было слишком преувеличено – он считал себя достоянием республики. Наши встречи становились все реже и холоднее. В его словах было много блеска, но не было души. Я начала понимать, что нужна ему, как вишенка на торте, как пиар собственной персоны.

Мне часто снился один и тот же сон: я находилась в комнате кривых зеркал. Только зеркала не отражали, а показывали одного и того же нахохлившегося петуха. Он двигался и искажался от красавца до кошмарного создания. Я просыпалась с ощущением тревоги и пустоты. Не могу сказать, что после этих снов наши отношения прекратились. Я продолжала отвечать на звонки, но сама звонить перестала. Тем более, что у него была семья и дети, и я больше не верила в его обещанный развод. Не смотрите на меня так, бывает и такое.

– Елена, а как Вы поняли, что сон относится к Вашему другу?

– По фамилии.

– И какая у него фамилия?

– Петухов.

– Странная любовь. Я не про Вашего друга, я о вас с Константином.

– В общем-то, и я про Константина. Каждый из нас был слишком сфокусирован на собственной персоне. Мы были как коса и камень.

– Но что-то светлое, хоть какие-то проблески счастья в ваших отношениях должны же были быть? 

Она сделала несколько глотков и продолжила:

– В том-то и дело, Михаил, что светлого было много! Были не проблески, а настоящее сияние!

После знакомства он пригласил меня на мой день рождения в Венецию. На всю жизнь запомнила, как в ресторане два официанта жарили для меня на медном керогазе мороженое. Я была королевой бала. Весь ресторан аплодировал мне. Это был мой лучший день рождения!

Эти бусы, наряды, гондолы, шампанское! Ночные танцы на площадях Венеции, Милана. Цветы он дарил мне охапками.

Хотелось кричать – остановись мгновение!

Однажды мы даже летали в венскую оперу. Помню, на улице Вены нас остановила женщина и попросила разрешения сделать фотографию. Она утверждала, что мы очень красивая пара, и что мы излучаем счастье.

 За 25 лет супружеской жизни, а мой муж был состоятельным человеком, я не увидела столько стран и красивых мест на Земле, сколько увидела с Константином. – Она положила в рот очередную виноградинку и, чуть погодя, продолжила:

– Тем не менее, мы продолжали ссориться. Он обидчив, как ребенок.

– Только ребенок, в отличие от него, обиды забывает.

Всего этого блеска он не ценил – из-за какого-нибудь пустяка он мог взять и все зачеркнуть. Зачеркнуть, забыть и уйти, как будто ничего и не было.

– Например.

– Например? Например, из-за налипшего на теле песка. После возвращения с Бали, он долго не общался со мной.

– Как это?

– Оскорбился. Я искупалась в море, и мне захотелось поваляться на теплом песке. Мы должны были идти в номер и на завтрак. Я посмела ослушаться, и пошла в номер, не ополоснувшись под душем на пляже, как он просил, – мне так хотелось. И что, это повод для расставания?

– Наверное, он счел это неприличным. А, может, дело и не в налипшем песке, а в том, что Вы делали это назло, – ответил я, а про себя подумал: исповедник сказал бы – гордыня обуяла.

– Похоже, Михаил, я утомила Вас своими откровениями. Я не делилась такими подробностями даже с подругами. Рассказывала только о ссорах и о его невозможном характере. Даже своей маме говорила далеко не все – знала, что она осудит.

– Знали?

– Допускала. Моя мама – человек старой закалки. Она бывает строгой, но она любит меня и все прощает.

– Умение прощать – хорошее качество. Обрести бы еще способность не обижать ближнего.

Елена посмотрела на меня вопросительно и подняла бокал:

– Михаил, поздравляю Вас с наступающим днем рождения! Здоровья и многая лета!

– Спасибо, Елена! – поблагодарил я, и мы осушили бокалы.

– Вы так колоритно рассказываете, будто те мгновения услышали Вас и в самом деле остановились.

– Я счастливый человек, – задумчиво произнесла она, – они прожиты мной, и они остались во мне. Я помню каждый счастливый миг. Жаль только, что он этого не помнит. И еще жаль, что любой миг жизни – только миг.

 Наверное, Михаил, Вы не решаетесь спросить, зачем я прошу Вас передать пакет с нашей перепиской? Какую цель преследую?

– Да, Вы правы, – подтвердил я ее предположение.

– Из всей нашей переписки я распечатала только самые счастливые мгновения и исключила весь негатив наших ссор. Я удалила их отовсюду и навсегда. Мне захотелось, чтобы Константин осознал, что в наших отношениях было столько любви и красоты, что этого хватило бы на несколько жизней. Мне кажется, что он не осознает этого. В его памяти обиды стоят на первом месте, и они такие огромные, что заслоняют собой все хорошее, что было у нас.

Что-то я сегодня разоткровенничалась. Не припомню за собой такого. Наверное, это вино и лунная дорожка.

– Еще и то, что слушатель, как Вы заметили, – человек случайный, – добавил я. – Вы хотите какой-нибудь десерт?

– Уже поздно. Я пойду. До встречи завтра на пристани. Пожалуйста, не провожайте меня. Спокойной ночи. – Она встала, взяла сумочку, и ее темно-синий сарафан растворился в темноте греческой ночи.

Ночь не была спокойной. Я долго ворочался на широкой кровати. Услышанная история напомнила о далекой собственной семейной жизни...

Господь сказал: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11:29).

Уснул я с мыслью, что за любовь не надо бороться, ее надо беречь.

На рассвете, когда городок еще спал, я искупался в море. Вода освежала, ласкала и делилась радостью нового дня. Невидимое за горами солнце раскрасило небо в пурпурные цвета. Синева бескрайнего моря, вкус соли с горечью на губах, высота пурпурных небес – завораживали душу ощущением полноты и абсолютной красоты данного нам мира.

***

Очередь на получение визы много времени не заняла. Заплатив за диамонитирион, я пошел к пристани. Проходя мимо веранды ресторана, я заметил, что на столе, за которым мы вчера сидели, белела свежая скатерть в ожидании новых гостей. Над стулом Елены, «висел» фантом страдающей души. «Признав» меня, он полетел рядом, делясь своей болью. Мне стало жалко эту красивую женщину – ведь без присутствия сильных чувств она бы никогда сюда не приехала. Может, смирение усмирило гордыню, и вечный зов любви победил потребность доминировать?

Я сидел на краю бетонной пристани, свесив ноги, и грелся на солнышке. Из синей глубины выплывали рыбешки и долбили плавающие корки хлеба. 

Яркие блики слепили глаза.

До отправления парома оставался час. Со всех сторон слышалась нерусская речь. На пристань заезжали машины с грузами. Людей становилось все больше. Когда началась посадка – я забеспокоился. Взяв рюкзак, я пошел к входу. На берегу шла утренняя жизнь. Женщины в темно-синем сарафане нигде не было видно.

В какой-то момент я уловил знакомый запах. Несомненно, это был тот же запах духов, что и вчера в самолете. Я обернулся и увидел стоящую за спиной незнакомку в шляпе, в широких солнечных очках и в белоснежном платье в пол. Я смотрел на нее широко открытыми глазами.

– Доброе утро, Михаил. С Вами все в порядке? Вы как-то странно на меня смотрите.

– Елена? Не может быть! В очках и в шляпе я не узнал Вас. Вчера мы летели из Москвы в одном ряду, через одно кресло.

– Мы летели рядом? Как странно! Вы не сказали мне об этом.

– Вы сидели, отвернувшись, и я не видел Вашего лица.

– Так может там была не я?

– Вы, – платье, шляпа, духи.

– Я «смотрела сериал» про собственную жизнь и ничего не видела вокруг. Вам понравился запах? Духи выбирал Константин.

Вот пакет, о котором я вчера говорила.

– Елена, дайте мне Ваш номер телефона, мало ли, – попросил я.

– Это излишне, я буду встречать Вас два дня с четырех паромов. На Афоне плохая связь, к тому же, мы в роуминге.

– Как хотите, это я так, на всякий случай.

– Михаил, мне неудобно за вчерашние откровения. Я плохо из-за этого спала. Судя по Вашим репликам и вопросам, Вы увидели во мне женщину, которую я не знаю. Или Вы ошибаетесь, или я неадекватно себя представляю. Вы считаете, что у меня скверный характер, и я неискренний человек?

– Что вы, Елена! Как я могу судить, не поносив Вашу обувь и не пройдя Вашего пути. Вам нужен уступчивый, мягкий мужчина, чтобы Вы могли творить из него все, что захотите. Бог дал Вам ум и красоту. Любой сочтет за счастье быть рядом с Вами.

– Я с Вами серьезно, а Вы смеетесь надо мной!

– Вовсе нет, и я серьезно. Этой ночью я тоже плохо спал. Я подумал, что если Вы хотите лучше понять свои отношения, то Вам надо ответить себе на три вопроса.

– На какие!

– На какие?

Можно ли, уважая мужчину, выгнать его из своего дома?

Можно ли любить мужчину, не уважая его?

Можно ли говорить о любви к мужчине, при наличии двух «нет» в первых двух вопросах? Подумайте над этим на досуге.

– Как и все мужчины, Вы пытаетесь решать задачи логически. Но в любви нет логики! Любовь и логика – две вещи несовместные.

– Елена, простите меня Бога ради, но любовь и манипулирование – тоже.

 Хорошо ли играть в кошки-мышки с человеком, который любит Вас? Желать себе добра, добром не отвечая?

Елена, все мы грешные, идеальных людей нет. Жаль только, что далеко не все считают нужным каяться в своих грехах и просить прощения за свои слова и поступки. Думаю, что происходит это от того, что каждый считает себя всегда правым. Люди придумывают что угодно, любую идеологию, только бы оправдать себя в любых обстоятельствах, хотя бы в собственных глазах.

– Михаил, Вы и в самом деле не носили моих одежд. К тому же, чувства и эмоции – это не одно и тоже. Это надо учитывать при вынесении приговора. Вы судите по эмоциям. Прошу, забудьте все, что я вчера наговорила. И, пожалуйста, не вскрывайте пакет.

Если Вы встретитесь, то постарайтесь запомнить все как можно подробнее.

– Постараюсь, – кивнул я в ответ и взял в руки большой конверт, заклеенный прозрачным скотчем. – Не беспокойтесь, Елена, все передам в целости и сохранности. Пойду – посадка заканчивается.

– Успехов, – не улыбнувшись, ответила она, и голос ее дрогнул.

– До встречи, – я отвернулся и поспешил к парому. В голове звучали слова «Вы судите по эмоциям». Ну вот, опять согрешил – ох уж этот грех осуждения!

Зачем я так? Зачем взялся судить? Ведь ей надо было всего лишь излить душу! А мне надо было только слушать. Она ведь попросила помощи, а не совета. В результате – ее глаза опять на мокром месте. Надо будет извиниться.

***

На верхней палубе все сидячие места были заняты. Я стоял у левого борта, облокотившись на перила, и смотрел на проплывающий мимо берег.

Каждый монастырь поражал воображение своей монументальностью.

 На пристанях выгружались грузы и уходили группы паломников. Русский монастырь издалека зазеленел своими куполами. Его невозможно спутать ни с какими другими монастырями. Сюда мне предстояло вернуться через два дня.

Сделав пересадку на паром «Святая Анна» на пристани Дафни, я продолжил свой путь.

Монастырь Симонопетра смотрелся с моря неприступной крепостью среди заросших лесом гор. Его стены были продолжением отвесной скалы и казались чрезвычайно высокими. Сколько же человеческих жизней ушло на обтесывание и укладку этих тысяч тонн камней!

Вода у пристани монастыря Григориат отличалась какой-то особенной лазурью, и вся бухта была необычайно живописна. Потом был Дионисиат, монастырь Святого Павла и, наконец, пристань скита Святой Анны.

 Вот она, первая ступень уходящей в небо лестницы! Сердце билось от радости свидания с видимым и невидимым миром. Удел Пресвятой Богородицы! Вздохнув полной грудью, я пошел вверх.

300-метровый подъем до скита заставил основательно взмокнуть – жара стояла под 30. На Афоне плоть должна быть прикрыта – шорты и майки запрещены. Даже короткий рукав не благословляется.

Я поднимался вверх, непрерывно читая Иисусову молитву. Афон всегда воспринимался мной святой обителью, где никогда не смолкают молитвы за весь мир, где чудеса – норма жизни.

Вспомнился показательный случай духовной насыщенности этих мест.

 В свое первое посещение с паломническим туром «Дорогами Афона», увидев 17 монастырей из 20-ти, во мне зашевелился червь сомнений: «А чудеса-то где?». Той же ночью мне снится сон: монах в серой рясе смотрит на меня и улыбается. Я вижу, что его ноги не касаются земли. В его улыбке столько доброй иронии, что во мне возникает вопрос, о чем это он? В одной руке он держит пластиковую бутылку с ярко красной воронкой, а в другой кружку из нержавеющей стали. Из кружки он льет воду в бутылку и продолжает улыбаться. Наполнив бутылку, он протягивает ее мне.

Я сразу проснулся в полном недоумении – чтобы это значило? Днем наш джип остановился на глиняной обочине, мы все вышли из машины, и пошли в гору к месту жизни святого, имени которого уже не помню. Недалеко от кельи, больше похожей на каменную берлогу, бил родник, который по преданию вымолил святой. У источника стояла кружка из нержавеющей стали. Увидев ее, я вспомнил, что хотел взять с собой бутылку. Зачерпнув полную кружку, я выпил ее до дна. Спускаясь с горы, я все думал о том, что кружка была точно такой же, как во сне, и красная воронка – такая же, как у меня дома на кухне. Во время постов монахи вкушают пищу один раз в сутки, и нас кормили так же. Пища была вкусной, но постной и скромной. Не отъехав от источника и километра, я взмолился, чтобы срочно остановили машину, и сразу понял, чему так лукаво улыбался монах...

На мой вопрос: «А чудеса-то где?» – святой «ответил»: если глаза не видят, то это не значит, что этого нет.

Так я стал смотреть на эти намоленные веками места другими глазами. Мой первый этап подъема завершился в ските Святой Анны. Скит всегда был верен старым традициям – на столах стояли подносы с рюмочками раки, тарелки с рахат-лукумом и стаканы воды. 20 грамм анисовой водки утоляют жажду и снимают усталость после трудного пути в жару. А рахат-лукум со стаканом холодной воды приводит в благостное состояние. 

Все складывалось удивительно хорошо: удалось приложиться к стопе Святой Анны, койка досталась у окна с видом на море, и ночью никто не храпел, если только я сам.

С первым светом, выложив из рюкзака все лишнее, в том числе и пакет Елены, я вышел на тропу, ведущую к вершине.

Уединенный подъем на Гору не благословляется, но восприятие окружающего мира, по своему воздействию, значительно острее и глубже, чем в группе.

Я поднимался, неся за плечами груз своих грехов. Чем выше в гору я восходил, тем тяжелее он мне казался.

В цифре 2033 – высота горы Афон – я видел символику: 2000 метров физических преодолений, плюс 33 метра сближения с Небесами – по числу лет жизни Христа.

На высоте 1500 метров находится Панагия – маленькая церквушка в честь Богородицы. По преданию, до этого места поднималась Матерь Божия.

 В помещении для ночлега стояли кровати в два яруса. Здесь можно было бы комфортно переночевать, но мне была нужна ночь на вершине.

Плотные облака покрывали Панагию. Я сидел на каменной оградке, смотрел в молочную высь и думал о том, что сегодня праздник Покрова Пресвятой Богородицы.

Из тумана появились пятеро паломников. Они спускались сверху. Я встал им навстречу и поприветствовал. Их как будто вынули из воды – с волос, с одежд капала вода. Они остановились и с облегчением сняли свои огромные рюкзаки. Мужчины оказались немцами. Я с трудом понимал их смесь немецкого языка с английским, но жестикуляция была более чем понятна. Они объяснили, что собирались переночевать на вершине, но там невозможно поставить палатку – очень сильный ветер, сплошная облачность и ничего не видно. Температура +3, что ночью будет минус. Они щупали мой тоненький пуховик, одетый на футболку, щелкали языком, выворачивали и показывали свои насквозь промокшие многослойные одежды.

Я показал им рукой на гостевой дом. Они закивали головами и стали подталкивать меня, чтобы пойти туда вместе. Поблагодарив немецких друзей за сочувственное участие, я надел свой рюкзачок и помахал им рукой. «Как повезло с погодой, – мелькнуло в голове. – Ночь на вершине я проведу один».

Меньше, чем через полминуты меня окликнули. Я обернулся. Паломники стояли в тумане со скрещенными на груди руками и сжатыми кулаками. Думаю, что моей улыбки они видеть уже не могли. Я еще раз помахал им рукой. Да, что русскому хорошо – немцу смерть.

Мне удалось переночевать на вершине горы в полном одиночестве – вокруг не было ни души. Несущиеся облака, при соприкосновении с предметами, превращались в воду. Я спрятался от ветра за стеной храма Преображения Господня. Ночь завывала сотнями голосов. В луче фонарика были видны лишь мелкие капельки. Ветер крутил их и задувал во все щелки. Со стен текла вода, будто шел сильный дождь. На краях подстилки появлялись лужицы. Я надеялся, что скоро пойдет снег, и ткань спальника перестанет впитывать воду. Но снег не пошел. Спальник был тонким и скоро промок. Полночи я приседал, кланялся и молился, чтобы не замерзнуть.

Перед восходом солнца облака расслоились. Часть – опустилась к земле белым пушистым покрывалом, оставив большое окно на поверхности Эгейского моря. Часть – поднялась высоко вверх и отражала желтый свет еще невидимого солнца. После появления огненного шара, на синеющей внизу морской глади появилась тень горы Афон. Это была четкая тень пирамиды. Каждая из двух сторон треугольника имела продолжение в виде уходящего вдаль луча. Чудесное сияние вершины на фоне безбрежной морской лазури приковывало взгляд. Находясь в центре свечения, я перестал ощущать сковывающий меня холод. Тело словно воспарило. В тот момент я не сомневался, я это знал – Душа существует, Бог есть, был и будет. Что мои потуги постигнуть Господа умом, подобны мотылькам, влетающим в пламя.

Мне хотелось поделиться, сказать всему миру: – Люди, любите друг друга! Будьте солнцем для тех, кто рядом с вами!

Потом был долгий спуск и мысли, длиною в жизнь, и думы о жизни вечной. Так я родился в шестьдесят пятый раз, и этот день рождения стал памятным днем моей жизни.

***

Найти монаха по мирскому имени оказалось непросто. Все, у кого я спрашивал про Константина в Пантелеимоновском монастыре, смотрели на меня с недоумением и пожимали плечами. С каждым новым обращением надежд оставалось все меньше.

Территория монастыря поражала красотой и чистотой. Зеленые купола, устремленные в небо, венчались золотыми крестами. Только люди, имеющие большую любовь в своем сердце, могли дерзнуть воплотить устремления души в столь величественные творения.

Дверь в костницу была закрыта. Неподалеку мужчина в мирской одежде и в черной шапочке сметал со ступенек сухую листву. Я подошел и поздоровался. Он ответил поклоном, не отрываясь от работы.

– Здесь, куда не пойдешь, всюду дорога ведет вверх, – сказал я ему.

– На Афоне, даже спускаясь с горы, все равно продолжаешь свое восхождение, – ответил он и перестал мести. – Сегодня в костницу паломников уже водили. Если хотите, то посмотрите вон в то окно.

Я подошел к указанному окну. Внутри на стеллажах рядами лежали черепа.

Вернувшись к мужчине, я спросил – не знает ли он монаха с мирским именем Константин? Он опять перестал мести.

– Такого монаха не знаю, а Константин это я, но я не монах. Вы из Москвы?

– Нет, из Питера.

– Из Питера – это хорошо, а то я забеспокоился.

– Я привез Вам передачу.

– От кого? Зачем Вы берете в самолет предметы от незнакомых людей?

– Константин, не уходите. Я сейчас принесу Вам пакет. Мне дала его в Уранополисе ваша знакомая Елена перед отплытием парома. Она просила передать его лично Вам в руки. И еще просила передать на словах...

– Не говорите! – прервал он меня. – Почему Вы решили, что я хочу все это слушать? Не надо никуда ходить – пакет я не возьму. – Он подкинул метлу вертикально вверх и, поймав ее у основания, почти не глядя, отвернулся и быстро ушел.

Такого развития событий я не ожидал.

***

Среди ночи – по нашему времени около трех – заколотили в било. Пора на службу.

В храме горело несколько лампадок, едва растворяя густую тьму. Были видны лишь силуэты людей и слышны поскрипывания стасидий – складных кресел по периметру храма с подлокотниками для поддержки стоящих на долгих бдениях.

По ходу службы все большее количество лампадок и свечей освещали храм. В темноту медленно входил золотой блеск окладов и риз икон Святых.

 После ночной службы, уже при свете солнца, началась Литургия.

В очереди на исповедь я увидел Константина. Он был хмур и, опустив голову в пол, ни на кого не смотрел. Он долго стоял на коленях перед исповедником. Иногда его тело вздрагивало, как это бывает, когда человек рыдает, но я стоял далеко, и мне могло показаться.

Жизнь братии – напряженный духовный и физический труд с неустанными молитвами и коротким временем сна. Все несут свое послушание...

В архондарике – монастырской гостинице, царило беспокойство – ветер гнал в залив Святой горы морскую волну, и утром паром не пришел.

До вылета домой оставалось четыре дня. Да и день в запасе позволял не беспокоиться за Елену.

На Афоне всегда есть чем заняться, а если нет, то работу тебе найдут, было бы желание. Один послушник рассказывал, что он две недели чистил лук и насквозь пропах им. Чистить лук я не хотел.

На территории монастыря, выше костницы, есть уединенное место. Оно расположено высоко. Там находится несколько могил. Усопшие на Афоне занимают место в земле три года, за редким исключением. Я стоял на месте, через которое, рано или поздно, пройдет каждый член братии. Черепа – напоминание о конечности этого длинного и такого короткого земного пути. Когда-нибудь цвет черепа покажет истинную ценность жизни монаха...

При подъеме по ступенькам я заметил, что они выметены до самого верха, а на кладбищенской площадке листва лежала нетронутой. Я смотрел на раскачивающиеся макушки деревьев и не чувствовал себя одиноким. На Афоне одиночество воспринимается совсем иначе, как будто рядом с тобой всегда кто-то есть.

Вскоре показался поднимающийся по ступенькам человек. Это был Константин. Увидев меня, он нахмурился:

– Мне надо здесь прибраться. Не могли бы Вы уйти?

Я смотрел на него по-доброму, с пониманием того, что недовольство относится не ко мне. В левой руке он держал метлу, а правой держался за свою бороду и ждал, о чем-то думая.

Его лицо выражало усталость, наверное, от недосыпаний и постов. Из надписи на пакете я знал его возраст – зимой ему исполнится пятьдесят. Поджарый, широкоплечий, на полголовы выше меня, с приятными чертами лица. Только две глубокие складки между бровями и борода с проседью старили его.

Проходя мимо Константина, я посмотрел ему в лицо, наши взгляды встретились.

– Постойте, – сказал он. – Сегодня на исповеди я рассказал о вчерашней встрече с Вами. Мой духовник сказал, чтобы я перестал вести дневник. Он велел отдать тетрадь Вам, чтобы Вы передали ее вместе с пакетом обратно по назначению со словами: «На все воля Божья!» Приходите сегодня в пять часов туда, где мы вчера встретились. Никаких передач я не возьму. А сейчас мне надо работать.

Я спускался вниз к разбушевавшемуся морю, примеряясь к монастырскому миру и пытаясь поставить себя на место Константина.

Только большая любовь к Господу может заставить человека отречься от соблазнов обеспеченной жизни, которую, по словам Елены, он вел. Никакая любовь к женщине не в состоянии заставить человека уйти в монастырь без любви к Богу. Даже большое горе может стать только поводом, но не причиной ухода.

В пять часов мы встретились. В руке Константин держал скрученную в трубку и перевязанную бечевкой общую тетрадь.

– Кем Вам приходится Елена? – спросил он при встрече.

– Никем, – ответил я. – Она подошла ко мне в Уранополисе и попросила передать пакет, о котором я Вам вчера говорил.

– Как она смогла узнать?

– Не знаю. Она просила Вас помолиться за нее, чтобы Господь помог ей. Извините, но не могу понять, почему два любящих сердца не смогли быть вместе.

Константин посмотрел на меня с явным укором.

– Здесь все написано. 

Он отдал мне тетрадь и спросил: 

– Вы помните, какие слова надо сказать при передаче?

– Помню, но лучше напишите. – Он взял сверток обратно, развязал бечевку, вынул из тетради белый заклеенный конверт и написал на обратной стороне: «На все воля Божья». – Потом подумал и добавил:

 «Прошлого не вернуть. Отдаю любовь Богу!»

– Константин, Елена просила передать, что она помнит и любит Вас, – сказал я, вспомнив ее слова.

Нахмурившись, он воткнул свой взгляд в свои сандалеты. С ним что-то происходило. Маленькими порциями с перерывами он пытался вдохнуть в себя воздух. Совладав с собой и не поднимая взгляда, он разгладил бороду, перевернул конверт и написал на лицевой стороне: «Подними глаза в небо».

Константин протянул мне сверток обратно. Несколько секунд мы держались за тетрадь, смотря друг на друга. В какой-то миг он оттолкнул ее от себя. В этом толчке я ощутил импульс боли человека, простившегося со своим прошлым, со всем самым дорогим, что было в его мирской жизни. Он опустил руку со словами:

– Не спрашиваю Вашего имени. Надеюсь, что мы больше не увидимся. Простите и прощайте.

Я смотрел ему вслед, уверенный в том, что мы и в самом деле расстались навсегда. Чувство, будто мне предстояло кому-то сказать о потере любимого человека, было болезненным, но недолгим.

Паром не пришел и на следующий день.

Стало понятно, что с Еленой мы не увидимся, если, конечно, она не отложит поездку в Италию.

Днем я зашел в иконную лавку. Продавец в очках и в мирской одежде разговаривал с Константином. Я взял с полки икону Святой Троицы и подошел к прилавку, чтобы расплатиться.

– Еще, пожалуйста, – обратился я к продавцу, отдав икону, – дайте мне такой же головной убор, как на Константине.

Константин посмотрел на меня, но здороваться не стал. Пока продавец отошел за шапочкой, я тихо сказал, что не смогу отдать тетрадь Елене, потому что сегодня она собиралась уехать. Что ни телефона, ни адреса она мне не оставила.

Константин жестом предложил отойти в сторону.

– Не оставила, значит, не хотела. Значит, и я не могу дать. Если специально приехала, то обязательно дождется. А не дождется, тогда делайте с тетрадью, что хотите. Она мне больше не нужна – все в прошлом, и на все воля Божья. Если будете выбрасывать, то лучше в печку или в камин вместе с пакетом, чтобы в одном пламени! Вы смотрите на меня с таким удивлением, будто ничего не понимаете.

– Вы правы – не понимаю, – подтвердил я.

Константин огляделся и сказал тихо, как бы по секрету:

– Мы живем и думаем, что у нас все благополучно с душой. Мы все хотим впечатлений, развлекаемся, блудим, ездим по миру, а они приходят и уходят, будто их и не было. Только когда посетит нас благодать Божья, только тогда мы видим себя иначе. А если потеряем ее снова, тогда узнаем, в какой беде находимся. Благодать – самое сильное «впечатление» жизни. Паисий Святогорец говорил, что от любви к Господу его кости становились мягкими. Вам трудно понять. Это невозможно сравнивать с любовью к женщине. Туда постоянно вмешиваются бесы, разрушают, подменяют чувства блудом или превращают любовь в нестерпимую боль.

Если Ваша душа когда-нибудь узнает благодать, то Вы тоже захотите уйти в монастырь. Святые Отцы говорят, что если бы люди об этом узнали, то они бы все ушли в монахи. Чего я Вам и желаю. Все остальное – суета, не имеющая смысла. Бог среди нас.

– Ныне и вовеки, – ответил я.

На этих словах мы расстались.

«Душа, познавшая Господа, влечется к Нему любовью, и жар любви к Богу не даст забыть Его ни днем, ни ночью ни на одну секунду». 

«А кто познал сладость Духа Святого, тот знает, что она ни с чем несравнима и не может уже ничем плениться на земле, но пленен только любовью Господа, и покоен он в Боге, и радуется, и плачет о людях, что не все познали Господа, и жалеет их» (Силуан Афонский).

***

Море успокоилось только на третий день. На пристани в Уранополисе меня никто не встретил.

Дома два предмета – пакет и дневник, легли в мой стол не распакованными.

Через 10 месяцев, в канун праздника Преображения Господня, я вновь был на Афоне и ночевал в Свято-Пантелеимониевском монастыре. Ночью всполохи света в окне заставили меня проснуться и выйти на балкон. На звездном небе, в стороне горы Афон, висело белое облако. Оно непрерывно вспыхивало светом сверкающих молний.

Дул сильный ветер, но облако оставалось на месте. Иногда из него вылетала одинокая молния и извилистыми путями устремлялась вниз. Грома не было слышно даже отдаленно. Вспышки прекращались лишь на секунды, и так продолжалось в течение долгого времени. Будто все Силы Небесные собрались в одном месте, накрылись облаком от наших глаз и бурно «объяснялись» втайне от наших ушей. 

На длинный балкон выходили одинокие паломники, смотрели на чудо-облако и уходили спать дальше. А некоторые ничего не замечали спросонья. Три раза я записал на телефон короткие ролики и только перед началом ночной службы ушел с балкона в храм. А на небесах так и продолжалось безмолвное «общение» Небесных Сил.

Продавец в очках сказал, что в Москве у Константина живет одинокая мать-старушка, что из-за этого у него проблемы с монашеством на Афоне. Зимой он уехал в Москву на свой юбилей и не вернулся. Почему не вернулся – никто не знает. Возможно, он постучался в монастырь на своей Родине.

Это все, что мне удалось узнать.

По возвращению домой в Петербург, я развязал бечевку и открыл тетрадь на той странице, на которой был вложен конверт с надписью «Подними глаза в небо». Левая страница была чистой. На правой написано:

«Быть может, когда-нибудь, ты прочитаешь это письмо. Неважно с кем будешь ты, и с кем буду я. Главное, что ты узнаешь, что на земле есть человек, в душе которого ты продолжаешь жить, несмотря ни на что.

Даже если ты не узнаешь о письме (я тобой заблокирован), то все равно своим существованием оно будет согревать и оберегать тебя. Ведь в этом мире все имеет смысл...

Сквозь годы и расстояния обнимаю и целую тебя. Будь счастлива!»

В тетради, как до, так и после, было много исписанных неровным почерком страниц. Судя по дате, запись была сделана почти за три года до последнего расставания.

Я вскрыл конверт. В нем лежал листок в клетку с написанными от руки стихами:

Если Вы когда-нибудь вернетесь
В явь тех лет иль памятных минут,
Может быть, Вы просто улыбнетесь,
Может, тени по лицу скользнут.

Вспомните и вновь переживете
Свет весны и осени печаль.
У окна задумчиво замрете,
Устремив свой взгляд куда-то вдаль.

В час ночной мы снова будем вместе
В одну точку яркую смотреть.
В черном небе на условном месте
Будет радужно звезда гореть.

Навсегда ничто не умирает,
И душа – хранилище любви,
В Светлый мир ночами улетает.
Вечен Свет той радужной звезды.

Даты не было, одна заглавная буква «К» в конце листа. Я вернул конверт на ту же страницу и пролистнул тетрадь веером в конец. Промелькнуло много страниц со стихами. Я выбрал последнее и прочитал:

***
Не видел ни один хирург,
Как выглядит она.
Ее создатель – Демиург,
Нам в дар она дана.

Хранит сокровище Любви,
Весь пламень жизни чувств.
Дух Святый повелел – живи,
Вдохнув восторг искусств.

Сама себя она растит,
Призвав на помощь плоть.
То радость дарит, то корит –
Когда забыт Господь.

Как быть? – не знает лучший врач,
Когда она болит.
Когда под солнцем жизнь – хоть плач,
И под луной – томит.

Из вдохновений высших сфер
Она сотворена.
За ней охотник – Люцифер,
Не дремлет сатана.

Его призванье – искусить.
Ей – радость, ему – боль.
Ее желает обольстить,
Забрать под свой контроль.

Соблазн лукавого велик –
Как бабочка она
Летит мечтательно в «цветник»,
В сачок из нитей зла.

«Как хочешь, – ей сказал Творец, –
Вольна ты выбирать:
Со Мною можешь воспарить
Иль без Меня летать.

Тебя Я в тело поселю,
Твори любовь, дерзай.
И помни: Я тебя люблю,
Смотри – не забывай.

А если ты с пути свернешь,
Заблудишься – молись.
Иначе море слез прольешь.
От зла отворотись.

Недолго будешь в теле жить,
Но вечность – без него.
Ты помни, цель – любовь творить!
И больше ничего.

Короткий срок у действа «жизнь».
Застынет, не дыша,
Земное тело в звуках тризн,
И улетит Душа.

Судя по записи на соседней странице дневника, стихотворение было написано на Афоне.

Я перевязал тетрадь бечевкой и положил обратно в стол.

Не знаю, возможно, когда-нибудь, по просьбам хозяев, я сожгу пакет Елены и дневник Константина. Но каждый раз, подержав в руках, я возвращаю их обратно, как будто только в таком виде хранимые ими чувства продолжают жить.

После последней поездки я был на Афоне еще раз, но встретиться с Константином мне больше не пришлось.

***

Когда я записывал эти воспоминания, меня не отпускали размышления о неслучайности случайностей. Возвращаясь мысленно на Афон, я ощущал связь всего сущего. Приходило понимание того, что случайность есть инструмент Промысла Божьего. Что данная нам свобода воли есть наш вклад в деяния Господа, и от нашего выбора зависит дальнейшая судьба не только нас самих, но и пересекающихся с нами людей. Судьба творится Промыслом совместно с нашим участием на протяжении всей жизни.

Зачем была нужна ночь на вершине горы Афон – я понял тем же утром. Но кому была нужна встреча с Еленой и с Константином – однозначно ответить не могу. Судя по цепочке маловероятных случайностей – была нужна. Допускаю, что нужна всем троим.

Неисповедимы Пути Господни, и неведома Мудрость Его!

9.01.2022.
Автор: Григорий Паперин, Иоанновский приход.
Фото: znam-master.