Иоанновская община

1

 

Без свахи такие дела не обходились. Особенно, если молодые из разных деревень, далеких друг от друга.

 

Рассудите сами:  Акулина  – невеста, из зажиточной семьи, с хозяйской хваткой, несмотря на молодость; рассудительная, работящая, любимая дочь. Кроме нее у родителей только младший сын.

 

 

Семен - жених, высокий, статный, крепкий парень. Красавец. Словам цену знает и потому не горстями их рассыпает, а будто  экономно  сеет. В семье за старшего и всякое дело в руках у него спорится. Одна беда – при всех этих достоинствах есть изъян. Один, но весомый -  беден. А за Акулиной приданое дают – многие позавидовали. Но не приданое в жены брать – человека. И хоть говорят, с лица воды не пить, а до Семена никто не сватался. Ни фигурой, ни лицом  девка не вышла. Правда, ни Семен, ни Акулина  друг друга до свадьбы не видели. Знали только по описанию. Родители рассудили при сговоре, что любовь и страсть проходят. А жизнь строить надо на уважении. И кто что в эту жизнь вложит, на том она и будет держаться. Молодые оба до работы жадные. Семену в люди надо выбиваться, да сколько лет и сил на это уйдет. А приданое – хорошая закваска для будущего теста. И от хозяйки зависит, как это тесто замесить, когда в печь сунуть, чтоб не перестояло, либо подойти успело; а от хозяина – принести  для теста то, из чего его замесить можно. И один без другого никуда. Тогда и пироги выйдут на славу.

 

 Дело сговорено. И Семен и Акулина родительской воле  подчинились  и день венчания ждали с волнением. Свадьбу назначили  через две недели  после  Покрова.

 

2

 

  Морозы  уже ударили и, управляясь по хозяйству, невеста простудилась.

 

 

Под мышками стали наливаться болезненные чирьи, гроздьями укореняясь, сковывая движения. По совету бабушки развели какую-то мазь, на вид противную и пахнущую мерзко, мазали ею молодую старательно трижды в день, несмотря на предсвадебные хлопоты.

 

 Еще больший ужас, наверное, заключался в том, что нельзя было мыться до тех пор, пока простуда не пройдет.

 

 Трудно представить состояние невесты. Что творилось у нее на душе? Какие физические страдания испытывала? Но радости от приближающегося важнейшего  в жизни события, наверное, не было. Стыд, унижение. Хотя о чем это я? Почему меряю меркой сегодняшнего дня? Акулина  была человеком  верующим и воспитывалась в богомольной семье. Может, она ждала свадьбу и замужество со смирением и упованием на волю Божию? Ни с кем она не делилась. В себе носила. Потому что  любопытные  глаза односельчан все замечали, а досужие языки спешили потрепаться, тем более повод того стоил.

 

 Но чирьи под мышками были только началом… 

 

 Дня за четыре до свадьбы, когда вышла она в горницу с утра, мать только руками всплеснула: «Батюшки – святы, да за что же? Детонька  моя! Да где ж тебя так угораздило?»

 

 Простуда у детоньки  вся наружу вылезла: обметала губы, красной потрескавшейся  блямбой  вспучилась под носом. Родные встревожились, но отец  общего волнения не разделил, а может вида не показал.

 

- И чего раскудахтались? Свадьбу переносить не будем, - отрезал с таким металлом в голосе,  что женская часть семьи в лице матери, бабки и самой  Акулины, разошлась управляться по хозяйству и настаивать не думая. Себе дороже, а отца, если  с к а з а л, не переубедить.

 

3

 

 Родители на единственной дочери решили не экономить, и свадьбу справить раздольно. Односельчан, опять же, надо уважить.  В  не слишком  богатое  на события время, свадьба  – праздник для всей деревни. Из сундуков доставались праздничные наряды. Да и повод выпить, повеселиться, подраться был достойный. Односельчане невесты « свою» дешево отдавать не хотели.

 

 С утра перегородили улицу двумя бревнами на козлах. Взрослые, чтобы не уронить достоинства, разошлись  по домам. Дежурить оставили  пацанов. Те, несмотря на холод, как птицы облепили ветки деревьев, напряженно вглядываясь вдаль, ожидая, когда появится свадебный поезд.

 

 Невеста  в новую, искусно расшитую, приготовленную  к венцу одежду влезла с трудом, из-за повязок, прикрывающих взбухшие, готовые прорваться чирьи. Посаженная посреди горницы, она кусала  обезображенные вылезшей  простудой губы, силясь сдержать слезы. Узорчатое белое покрывало спрятало,  отгородило ее от мира. Входившие поздороваться соседи, скользнув взглядом по неподвижной фигуре, переводили  глаза на накрытый уже стол, оценивали и одобрительно причмокивали.

 

 

 Накануне, по традиции, перед свадьбой  молодую  помыли  в бане. Бабушка охала, причитывала, понимала, что зря, опасно, но – традиция.  Утором  незабвенного дня, наступившего  с неотвратимостью  стихийного бедствия,  Акулина  еле разлепила глаза – на обоих за ночь  вызрели полновесные ячмени. Взглянув на себя во вмазанное в печь  зеркальце, она  враз поникла. Чувств никаких, кроме тоски не осталось. И сидела она со своей  подружкой-тоской на табуретке посреди горницы и ждала, непонятно  на что  надеясь.

 

  Скоро-скоро  они с нареченным ей  увидят друг друга в первый раз. А на что смотреть ее красавцу-жениху? На заплывшие глаза, обметанный коростой рот, на бесформенную фигуру? Да и запах гноящегося, вымазанного вонючей  дрянью  тела, даже привыкшему к деревенским запахам носу, ощущался.

 Подружки-плакальщицы прильнули к окну, выглядывая-выжидая. И вот раздалось в морозном воздухе  звонко - пацанячье:

 

- Еду - у -у - у - т!!!

 

 Будто молотком по сердцу. И все внутри у многострадальной невесты  натянулось как струна. Теперь уже не повернуть. Теперь - или пан или пропал. Теперь либо возьмет ее Семен в жены, увидев уродство, но не побрезговав; но ведь может и отказаться,  и  тогда уже точно замужества не видать – ославят языки на всю округу.

 

***

 

 Акулина  застыла на табуретке. Ноги на подножке, руками крепко, до побеления  вцепившись в края сиденья, прислушивалась к  происходившему на улице. Голоса веселые, то и дело фразы дружным хохотом прерываются. Акулина  пытается угадать, какой из голосов – Семена.

 Вот затопали по крыльцу, громко остукивая - снег с сапог и валенок. Снова остановка. Говорят близко – в сенях.  Девчата-подружки очередной выкуп требуют. Мужские молодые голоса шутливо что-то отвечают. Но теперь громкий стук сердца Акулины, такой громкий, что, кажется ей, на всю избу слышный, мешает разобрать слова. И вся съежившись, низко наклонив  голову, она поворачивается спиной к двери.

 

 Входят. Отец рядом, но уже чужой. О т д а е т.

 

 Вошедшие перекрестились  на  иконы в красном углу, до порога поклонились родителям. Опять церемонии. Опять говорят. Акулине  жарко под  покрывалом. Она уже торопит  время, ей хочется, чтобы  быстрее все разрешилось. 

 

 Отец смущенно, Акулина  это чувствует, берет  ее  за руку  и  подводит к жениху.

Стоявшие в горнице  затихли. Те, что за спиной невесты, от напряжения. Потому,  что Акулину  любили и искренне сочувствовали. Те, к которым вели,  прониклись торжественностью момента и  в волнении замерли. Сейчас покрывало откинут, молодые попросят благословения родителей и пойдут к венцу в церковь.

 Акулина  поклонилась. Выпрямила спину, и отец откинул покрывало.

- Ух!

- Ой!

- Господи-святы! – вразнобой донеслось со стороны жениха.

 

 Сам  Семен вздрогнул и руку, протянутую было Акулине, уронил. Несколько томительно- длинных секунд постоял, глядя на свою суженую , а потом развернулся и выскочил за дверь, хлопнув ею за спиной. Народ, во дворе ожидавший выхода молодых, воззрился на Семена. 

 

 Сарафанное  радио  передает  вести  стремительно,  изрядная  доля  собравшихся  уже была  посвящена  в конфуз невесты  и  гадала, как ситуация разрешится.

 

 Сваха,старики-родственники, приезжавшие на смотрины, описали приданое и невесту, насколько посчитали  нужным. Допытываться смысла не имело, и из скудных сведений Семен понял, что будущая жена не красавица. Но не настолько же!!!

- Господи милостивый!  Она же  -  урод !  Причем тут приданое!?

- Не хочу, Господи! Отведи, милостивый!

Все внутри вопило. Он уже почти готов был ослушаться матери. Единственное, что сейчас останавливало, не давало сорваться с крыльца и , прыгнув в седло, ускакать из этой деревни, и век ее больше не видеть  - это ее благословение.  Нет, не только. Семену еще надо было разозлиться. Он сейчас всей душой желал, чтобы  Акулина  там, за дверью сделала что-нибудь такое, чтоб можно было, потом, сказать себе: « Да, вот она такая, скандальная и взбаламошная. И правильно, что  ты на ней не женился».

 

 Он стоял, спиной прижавшись к двери, молчал и слушал. Между ним и Акулиной  была  ниточка ожидания,  и  Семен ждал, когда она ее порвет. Но за дверью висела напряженная тишина.

 

« Что ж ты не ревешь, дура?! Ведь я ж позорю тебя! Ну, зареви, покидай что-нибудь! Не молчи только!»

 

 И вдруг он очень ясно, прямо физически ощутил, как ей там за дверью тяжело. Намного горше, чем ему с этой стороны.  Он душевного равновесия на несколько минут всего лишился. А она? Ведь все это носит не один день, и как же должна была перестрадать это время!

 

« Девка, говорили, не глупая. Что ж ты молчишь, дурочка? Ты ж, наверное, уже всех собак на меня навесила. Да нет, если б навесила, - не молчала б. Себя, наверное, ругает. А чего ругать. Природа. Кому что дано…»

 

 Семен поднял глаза на собравшихся во дворе. Они ждали.

 

-  Ладно, чего кота за усы тянуть тянуть, – решившись, раззадорено-зло выдохнул Семен, а в толпу крикнул: -  Спасибо вам, люди, что не помешали…

 

 И открыв дверь, шагнул в душные, нагретые людскими телами, сени.

 

  Эту историю я в детстве слушала как сказку, в юности – переживала и  возмущалась жестокостью обычаев, в зрелом возрасте вспоминаю с глубоким уважением и преклонением перед великой силой смирения.

 

 Вот такие вышли пироги. А жили они долго, детей рожали. Пятерых вырастили.  И люди говорили – крепкая была пара, счастливая. Откуда знаю? 

 

 Семен – прадед мой, а Акулина  - прабабка.

 

 

 

Татьяна Павлова,

община "Патронаж"

 

Рассказать: