Кока
Кажется, это мое первое воспоминание. Мне года три-четыре. Большое, гулкое, полутемное пространство. Пятна неяркого, трепещущего света. Тусклый отблеск окладов. Строгие, темные лица выступают на иконах, когда подходишь и снова сливаются с темнотой. Народу немного. Все красиво и необычно. Подходит священник, что-то говорит мне или тому, кто рядом. Я осеняю себя крестным знамением, интуитивно воспроизводя только что увиденное, и ловлю над собой какой-то одобрительный то ли взгляд, то ли разговор. Происходящее нравится мне еще больше.
Далее провал и более-менее осознанно и связно я помню себя лет с семи. Никаких церквей в моей жизни не было. Откуда эта картинка? Приснилось? Почему помнится? Сейчас, когда мне за 50, задаю эти вопросы маме:
– Ну, не знаю. Никто у нас в церковь не ходил и тебя не водил... Разве, может, кока, когда тебя к ней летом возили?
Я закончила первый класс без троек, и впереди каникулы. Учительница сказала, что по телевизору покажут последнего попа. На попа хочется посмотреть, но телевизора у нас нет. Зато меня отвезут в Шую к троюродной сестре Ольге!
Ольга живет в очень хорошеньком домике с белыми «кружевными» наличниками, с высоким забором, калиткой и каким-то необычным козырьком-корытцем над калиткой. В этом длинном и сложно устроенном доме жило несколько семей, было два крыльца, а сзади какая-то таинственная клеть, которая почти всегда была закрыта железными ставнями. Кроме таинственной клети были еще таинственные слова, однажды сказанные Ольгой:
– А ведь это все-все раньше было кокино.
Я не уточняла. Мне было не до того. Дни заполнялись свободой, солнцем, «классами», расчерченными «на задах» у сараев, неустанным «набиванием» через веревочку. И долгие сумерки у коки на печке. Кока жила в маленькой кухне, большую часть которой занимала печь с лежанкой. В Ольгину двухкомнатную квартиру и в кокину кухню вели две двери с одной лестничной площадки, как в разные квартиры, как и было во всех домах. Но внутри, между кокиной кухней и Ольгиной квартирой тоже была маленькая дверка, и это было необычно и здорово. Почему квартира устроена так странно, не вызывало у меня тогда вопросов. Когда сумерки совсем переходили в вечер, Ольгу звали домой. Она уходила в эту маленькую дверь и вскоре снова появлялась в ней к моей радости.
– Отпросилась ночевать.
По маленькой, в три ступеньки лесенке, прислоненной к печке, она возвращалась ко мне на лежанку, и мы долго, долго разговаривали прежде, чем заснуть. В нашей маленькой норке было так чудесно! Мы сверху видели все, что делается на кухне, а нас никто не видел! Можно было еще и пестренькую занавесочку задернуть. На этой лежанке я узнала много нового. Ольга рассказывала мне страшные истории, где «...в одной темной-темной комнате», «...вдруг с потолка...», «... и тогда они догадались...» Ольга знала множество страшных историй. Иногда среди своих таинственных и тайных рассказов, мы выглядывали вниз. Там бесшумно жила кока. Она или пекла свои изумительно вкусные ватрушки, которые смешно называла куженьками, или, сидя на низкой скамеечке, шила тапки, как-то ловко укладывая туго скрученную веревку в плотную подошву. Вся наша многочисленная родня носила эти сшитые кокой матерчатые тапки. Женщины — с коричневым верхом, мужчины — с черным. Часто мы видели, как кока молча и подолгу стоит перед иконами. Парадный угол ее кухни — все две стены — были увешаны иконами и разноцветными лампадками. В первый же вечер я с изумлением спросила Ольгу:
– А что, кока верит в Бога?
– Да, - значительно ответила Ольга тоном, каким знакомят с достопримечательностями.
– А почему ее зовут кокой?
– Да потому, что она всех крестит. Она и меня крестила, и тебя. Только ты матери не говори.
Да, много чудес было в этой Шуе. Однажды Ольга сказала:
– Завтра двенадцатое. Сама знаешь, что будет. Я не знала.
– Ну, увидишь.
На следующий день мы гуляли не на заднем дворе, а около калитки. Вошла почтальон с большой сумкой, потом вышла.
– Теперь пошли.
Мы вошли к коке на кухню, когда она убирала пенсию, а две стопки монет — по 6 копеек каждая — остались на комоде, и их кока дала нам.
– Это нам на мороженое. Пойдем. Купим фруктовое.
И мы пошли. Сами. Одни. На базар. И там покупали розовое, фруктовое, липкое мороженое. Это было самое вкусное мороженое в моей жизни. Мне, конечно, родители иногда покупали мороженое. Но всегда они покупали, и всегда, какое они выбирали. А тут мы сами выбирали, сами расплачивались. В следующий месяц и на следующее лето я уже хорошо знала, что будет двенадцатого. Я только не знала тогда, что из всей нашей родни у коки была самая маленькая пенсия.
Иногда нам надоедало играть, и тогда мы говорили:
– Кока, нам скучно!
– Вот и пойдемте тогда навестим бабу Нюру (Клаву, Машу), а то она приболела.
Кока заворачивала свои ватрушки, и мы отправлялись в путь. Это было путешествие. По дороге нам встречалась «пластмассовая» фабрика. Около нее мы обнаруживали выброшенные яркие, новенькие пластмассовые палочки — и набивали ими полные карманы. На пустыре около городского сада стоял шумный и пестрый цыганский табор с шатрами, лошадьми, детьми.
– Держитесь за руки — могут украсть.
На обочине кладбища росла крупная земляника, но Ольга таинственно шептала, что есть ее нельзя. Придя к кокиной знакомой старушке, мы чинно и недолго сидели, пока они разговаривали, и отправлялись в такой же интересный обратный путь.
Дом, в котором жила Кока.
На следующий год мы гуляли уже не в нашем дворе, а в одном из соседних — больших, где собиралась вся уличная ребятня. В то лето все катались на велосипедах. У всех были велосипеды. У меня не было. Мне дали покататься, но у меня ничего не получалось, я все время падала. Мне сделалось грустно, обидно и я потихоньку ушла к коке.
– У меня куженьки как раз поспели. Только из печки — они самые вкусные. Давай чай пить.
От вкусной еды мне стало себя еще жальче. Я немного всплакнула и, вспомнив какие-то обрывки семейных разговоров, решила взять коку в сообщники своего горя:
– Кока, а ведь раньше весь этот дом твой был, а у тебя все отобрали и теперь только самая маленькая кухня.
– Ну, когда это и было-то. Да разве нам тут с тобой места мало? На маленькой-то кухне и теплее.
В ее тоне и повадках было такое спокойствие и уверенность в правильности происходящего, что мои обиды и тревоги всегда утихали.
Когда я уже училась в старших классах, мы зашли к коке с бабой Соней. Кока совсем постарела. Уже не пекла свои ватрушки, но что-то накрывала на стол — у нее была привычка обязательно накормить, кто бы ни пришел. Ольги не было. Она ушла гулять со своим кавалером. Баба Соня спросила что-то про моих кавалеров. Их у меня не было. Чтоб не показать, что эта тема меня задевает, я лихо ответила:
– А мне кавалеры не нужны. Я, может, за вашего Бога замуж выйду!
– Что ты! Что ты! — в ужасе замахала руками баба Соня, — да еще при коке!
– А это ничего, — сказала кока. — Такое-то бывает. Иные Богу служат, называются «Христовы невесты», это монашки.
Как всегда, обиды таяли от кокиного спокойствия и уверенности.
В последний раз я видела коку, когда училась в институте. Я только что приехала из стройотряда, вся полная новыми впечатлениями, и уже вся в обновках, купленных на заработанные деньги. Я приехала, чтобы обо всем рассказать Ольге. Но ее не было. Ее семья получила новую квартиру; кока дала мне адрес. Кока теперь жила одна, уже не выходила из дома, ей было за восемьдесят. Как всегда, первое, что она сказала:
– Давай-ка, я тебя накормлю.
Достала две баночки рыбных консервов. Похоже, все, что у нее было в запасе.
– Вот мы сейчас баночку и раскубрим.
– Не надо. Я тороплюсь. Но как же ты живешь одна? Кто ходит в магазин? Кто готовит?
– Ольга приходит. И в магазин ходит, и суп иногда приносит.
Я подумала, что надо бы и мне сходить в магазин, что-то купить коке. Решила, что зайду на обратном пути, возвращаясь от Ольги. Или приеду в следующий выходной и побуду подольше. Но как-то не случилось.
Жизнь шла своим чередом. Диплом. Распределение. Свадьба. Ребенок. Я редко писала родителям и совсем не писала коке. Знала, что она умерла. Однажды, Ольга, придя в очередной раз, увидела ее лежащей на кровати (на сундуке, служившим ей кроватью) одетой, со сложенными на груди руками, с закрытыми глазами — мертвую.
Окрестности Шуи.
Я, кажется, не вспоминала о коке.
Однажды в моей жизни случилась беда. Все перевернулось и, казалось, все погибло. Первая, о ком я подумала, была кока:
– Помоги мне. Я знаю, что я глупая и грешная, но заступись за меня перед Богом. Научи меня, как жить дальше.
Почему я вспомнила о коке? Мы мало с ней общались, она ничему меня не учила, мы были совершенно разными людьми...
Моя мама уже старше коки. Я люблю расспрашивать ее о прошлом.
– А как вы жили в войну? Что вы ели?
– Что ели?! Одна рабочая карточка и три иждивенческих — что мы ели?! Из школы приходили — в обморок падали... Помню только один раз в Новый год кока банку капусты и буханку хлеба принесла. И где она взяла? Вот это помню.
Автор: Вера Новак, община «Живое слово».
От автора:
«Я родилась в Шуе (город, расположенный в междуречье рек Волги и Клязьмы в 32 км к юго-востоку от областного центра Иваново, - ред.). Вскоре мои родители переехали в Иваново, там я училась в школе и на математическом факультете университета.
В Шуе оставались родственники, связь с городом не прерывалась. Сейчас - уже более 30 лет - я живу в Петербурге. Я полюбила этот город и прижилась в нем. А в Шуе уже никого не осталось. Мои родные кока (так в народе раньше называли крестную мать, а в некоторых областях - напр., Вологодской, Ивановской, Нижегородской - называют по сей день, - ред.) и Людочка, «ничья бабушка» Надейка - все они умерли. И все они живы».
От редактора альманаха «Околица», куда вошли рассказы автора (в том числе «Кока»):
«Рассказывать, о чем произведения Веры Новак (Борисовой) не стоит, чтобы не лишать читателя удовольствия открыть для себя творчество этого автора. Каждая фраза находит отзыв в душе, заставляет вспомнить что-то свое, может быть позабытое, но такое родное...».
| Рассказать: |
